Евгений Водолазкин: Иностранные заимствования для языка важны. Еще важнее - мера

Автор текста "Тоталнього диктанта" - писатель Евгений Водолазкин.

Фото: Александр ГЛУЗ

18 апреля на пяти континентах, в 59 странах пройдет «Тотальный диктант». В этом году в его основу легли зарисовки из жизни дореволюционного Петербурга, которые, в свою очередь, являются подготовительными материалами для будущего романа Евгения Водолазкина «Авиатор». Автор текста – не только писатель, но и литературовед: специалист по древнерусской литературе, сотрудник Пушкинского Дома. Корреспонденты "КП" поговорили с Евгением Водолазкиным о самочувствии великого и могучего.

СИМПАТИЧНОЕ ВРЕМЯ

- Вы сами когда-нибудь участвовали в «Тотальном диктанте»?

- Никогда не участвовал. Хотя знал о его существовании. Я, безусловно, поддерживал это начинание. Мне кажется, что любая акция, которая привлекает внимание к русскому языку, полезна.

- А как Вас пригласили стать его автором?

- Это было неожиданно. Мне просто предложили: не согласился бы я сделать материал для диктанта. Я написал текст, который можно назвать художественным. Темой выбрал дореволюционный Петербург. Это просто зарисовки быта, нравов, я привязал их к 1911, хотя это мог быть и 1913 год. Назвать решил «Волшебный фонарь». Такое развлечение было в дореволюционной России, да и не только в России, когда стояла свеча-горелка, рядом специальное устройство, куда вставляли картинки стеклянные с разными изображениями. Это был дедушка фильмоскопа.

- Почему выбрали именно этот период XX века?

- Симпатичное время. Понимаю, что это была сложная и противоречивая эпоха. Но она была вдохновляющей, обнадеживающей, это было последним замечательным светом перед мраком, который вскоре наступил.

ШОКИРОВАТЬ ПЕРЕВОДОМ

- Толстой, Достоевский, Пастернак, Солженицын... Появились ли в России новые писатели, чьи имена на Западе могут стать именем нарицательным?

- Если говорить об условной «первой десятке» современных русских писателей, то их книги читают во многих странах. Но я бы не хотел всех перечислять. Их имена и так известны, они получают литературные премии, их книги хорошо продаются. Назову только одно имя: Фазиль Искандер. Он создал свой удивительный маленький мир, который отражает Вселенную. Мне кажется, этот писатель останется не только в русской литературе, но и в мировой.

- Если сейчас зайти в книжный магазин, то на одного современного русского писателя найдутся сразу несколько зарубежных.

- Хорошо, что иностранных авторов переводят. Другое дело, что не всегда радуешься выбору издательств: зачастую они публикуют такие книги, которые лучше не читать. Это не значит, что у нас нет своих плохих писателей – как раз есть. Но именно поэтому не стоит множить число плохих книг посредством переводов. Нам хватает собственных триллеров и лавбургеров. Полезнее переводить настоящих писателей, таких, как Джулиан Барнс или Даниэль Кельман. Кроме того, меня не всегда устраивает качество переводов. Автор – существо зависимое: его судьба в руках переводчика: как его представят другой культуре, так он и будет существовать в ней. Я сейчас работаю с людьми, которые переводят мои тексты. Пару-тройку переводов я могу проверить, но о том, что делается в остальных – остается только догадываться. И надеяться на лучшее.

- Надеяться на то, что переводчик владеет русским?

- Не только. Очень важно, чтобы он хорошо знал свой собственный язык. Плохой перевод может испортить не только иностранный текст, но и язык, на который он переведен. Например, в русском языке есть слово «шокировать». Когда-то оно пришло к нам из французского. Choquer значит «неприятно поражать». Второй раз это слово заимствовали из английского. Но в английском «to shock» - это не то же, что во французском. На русский оно переводится как «потрясать». Шокированным можно быть тем, что у кого-то нет пуговицы на ответственном месте, а потрясенным - тем, что человек увидел на месте убийства. Когда сейчас говорят: «Последствия автокатастрофы нас шокировали», это ужасно. И это не единичный пример. Возьмем слово «вызов» - перевод английского challenge. Сейчас любят говорить: «Для меня это вызов». Но «вызов» в русском языке всегда значило что-то негативное, без всякого положительного оттенка. А теперь – означает то, что надо преодолеть, что является стимулом для работы. Или «амбициозный» - слово, некогда пришедшее в русский язык французско-польским путем. Прежде оно не с лучшей стороны характеризовало носителя этого качества. Под влиянием английского словоупотребления «амбициозный» приобрело положительный оттенок: «амбициозные планы» сейчас - это нечто в высшей степени положительное. И все эти «подарки» были сделаны переводчиками.

МЕНЬШЕ СЛОВ, БОЛЬШЕ ЗНАКОВ

- Все чаще люди стали вкраплять в свою речь иностранные слова. Как, знаете, раньше говорили на смеси французского с нижегородским, а теперь на русско-английском. Они не говорят: «Это вызов». Они говорят: «Это бросает нам challenge».

- В иностранном заимствовании, в сущности, ничего плохого нет. В свое время русский пополнялся греческими словами, польскими, голландскими, немецкими, французскими. Сейчас вот английскими. Это только обогащало язык. Другое дело, что когда это становится чрезмерным, для языка наступает трудное время, иногда он не справляется с таким нашествием иностранных слов. Определенные сложности последние двадцать-тридцать лет ощущает и русский. У нас совершенно немотивированно появляются новые слова. Добро бы заимствовались те слова, для которых нет русского соответствия, но часто ситуация иная. Например, есть слово «обзор», на место которого приходит «дайджест». Почему – дайджест? Потому что круто, и мы – как взрослые. На самом же деле, чрезмерное употребление иностранных слов - следствие комплекса неполноценности, который мы, к сожалению, до сих пор испытываем.

Иностранные обозначения вещей и явлений компенсируют в нашем сознании их недостатки. Поэтому если мы хотим сказать о чем-то хорошо, мы называем это на иностранный манер, будь то лексика или способ соединения слов: Москва-Сити, Адлер-Арена и так далее.

- По-современному.

- Повторюсь: заимствования для развития языка важны: они его обогащают. Но еще важнее – мера. Полезно, например, подумать, оправданно существование нового слова или нет. На нашей памяти появилось слово «дайвер». При этом у нас уже существуют слова «ныряльщик», «водолаз», «подводник», «аквалангист» – есть из чего выбирать. Не все эти слова – русские по происхождению, но они уже освоены нашим языком. И приходит «дайвер». Зачем? Наше стремление быть, что называется, на рубль дороже ведет к неумеренному использованию иностранной лексики. Французы, в отличие от нас, относятся к этому довольно жестко. Там есть закон Тубона, который предусматривает штрафы за немотивированное использование прессой иностранных слов. Есть даже комитет по неологизмам, который изобретает отсутствующие во французском слова. Например, у них нет слова компьютер, есть l'ordinateur.

- У депутатов в России, помнится, тоже была похожая инициатива.

- Я не уверен, что надо сидеть и изобретать русские эквиваленты (хотя именно такая деятельность дала нам «самолет», «паровоз», «холодильник» и так далее). Важнее каким-то образом думать о тех словах, которые бездумно выводятся из употребления и уходят из языка. В первую очередь это касается прессы. Людям СМИ нужно десять раз взвесить каждое слово, прежде чем его употребить.

- Исчезают слова. А знаки препинания?

- Иногда кажется, что знаков становится слишком много. Например, запятая в выражении «С уважением, такой-то». Ее там не должно быть. Никогда ее не было в русской эпистолярии. Это, следует полагать, результат компьютерного перевода на русский. Своего рода эквивалент «Best wishes, такой-то». Сейчас запятая после «С уважением» стала нормой. Так пишут все. И только я, как городской сумасшедший, когда пишу «С уважением», запятую не ставлю.

ВРЕМЯ ЛИТЕРАТУРЫ

- Роман, отрывки из которого Вы будете читать на диктанте, о начале двадцатого века. Тогда голосом поколения были поэты, пока не пришли большевики. Коммунисты не у власти уже почти четверть века. Но поэтов до сих пор не слышно. Громче раздаются голоса депутатов. Почему?

- Это, наверное, вопрос к вам, к журналистам. Появился симбиоз политики и прессы, и он устраивает обе стороны, они живут друг другом и при поддержке друг друга. Эта их взаимная любовь не предполагает третьего. Никаких поэтов.

- И всё же это вопрос и к поэтам тоже. Им ведь никто не запрещает творить.

- Они и творят. Но не всякое время – время поэзии, да и литературы в целом. Эпохи потрясений – время прежде всего публицистики. В отличие от литературы, публицистика оперативна, реагирует на любые события. Важно понимать, что литература не обслуживает политические пристрастия. Она формирует нравственные запросы – это гораздо более значимо. Публицистика - разговор экспрессивный и эмоциональный, если угодно – крик. А литература не кричит, она требует тишины. Когда земля перестает ходить под ногами, вот тогда литература вновь становится значимой. Ситуация в нашей культуре в последние годы меняется. Общество (а вслед за ним – и власть) смотрит на литературу с новым вниманием. Я вижу признаки того, что литература возвращается.