Еще одна печальная новость пришла из-за океана. Ушел из жизни американский писатель-фантаст Рэй Брэдбери. Вместе с нами эту потерю переживает и любимый миллионами петербургский автор-легенда Борис Стругацкий.
- Мне не просто грустно, - страшно! – сказал Борис Натанович. - Это ведь не титаны уходят, - это наша жизнь уходит огромными кусками. Я не встречался с ним никогда. Но всегда числил его среди своих любимейших писателей, - говорит Борис Натанович. - Это был писатель-образец, писатель-эталон. «451 градус по Фаренгейту» мне повезло прочитать, как только роман этот у нас вышел. По-моему, это был конец 50-х, самое начало Первой оттепели. Книга буквально взорвала мое сознание, я вдруг понял, что такое настоящая современная фантастика, - прикоснулся к огромному, страшному, невозможному миру. Помню, я перечитывал ее снова и снова, заставлял читать друзей, а когда книгу возвращали, перечитывал ее еще раз. Она и до сих пор остается любимейшей моей книгой Брэдбери.
- Часто перечитываете?
- Сейчас я почти не перечитываю книг, даже самых любимых: совершенно не хватает времени. Но еще лет двадцать назад, - перечитывал его регулярно. «Марсианские хроники», поразительные его рассказы – «Вельд», «Детская площадка», «И грянул гром», а потом снова и снова «451». В середине 60-х я даже пытался переводить его, не для печати, - для себя и для друзей, очень жалко, что переводы не сохранились. Не потому что так уж хороши были (вряд ли они были хороши), а потому, что это сейчас была бы – память.
- Были ли в книгах Брэдбери какие-то идеи, сюжеты, мысли, которые привели Вас в восхищение и которым вы по-хорошему позавидовали?
- Брэдбери был неповторимым мастером создания сплава самого жесткого и даже жестокого реализма с нежнейшим, почти детским романтизмом. Он был один такой, только ему это мастерство было дано, так что ни завидовать ему, ни подражать было невозможно. Можно было только восхищаться и наслаждаться. Он был человеком другого мира, другой породы, другой природы, если угодно. Мы существовали в разных измерениях. Чтобы реально испытать его влияние, надо было бы хоть в малой степени быть им. И не случайно, что я не могу сейчас припомнить никого из писателей, о котором можно было сказать: «он писал в манере Брэдбери».
Таких, как Брэдбери, нет и, скорее всего, никогда больше не будет. Как Булгакова, как Эдгара По, как Свифта. Чудо потому и Чудо, что реализуется в единственном экземпляре.