«Дон Кихот — лох»: в Театре Наций поглумились над российской армией, китайцами и Христом

В 2025 году в московском Театре Наций состоялась премьера спектакля «Дон Кихот». Обозреватель КП Эдвард Чесноков считает, что постановка Антона Фёдорова «по мотивам Сервантеса» — возможно, худшее зрелище в нынешнем сезоне.

— Первый в жизни спектакль, где хотелось: пальцы в рот, засвистеть, крикнуть «позор!» и свалить, — так оценил громкую премьеру «Дон Кихот» в Театре Наций мой знакомый — профессиональный театральный критик.

Что ж, поражённый расхождением: в «творческой тусовочке» превозносят, пока зрители плюются, — я беру боковушку в девятом ряду за 11 тысяч (!) и 13 декабря 2025 года выдвигаюсь в бывший Театр Корша.

— Дверь закрывайте! — орёт охранник на входе. Несмотря на двухмиллиардную реконструкцию, двери в Театре Наций не оснащены автоматическими доводчиками, сами не захлопываются, отчего в вестибюле — дубак по зиме снаружи.

Театр начинается с буфета, но самопальными бутербродиками с тонким слоем икорки за 700 рублей штучка не насладиться — «Дон Кихот» идёт 2 часа 20 минут без антракта. Режиссёрский ход весьма оправдан: нет перерыва — меньше шансов, что зрители уйдут (хотя мне хотелось уйти уже после первых явлений).

Спектакль предваряется эпиграфом из Набокова: мол, перед вами сцены «в грубом духе того времени», где «живую собаку надувают воздухом и пинают ногами, словно футбольный мяч». Последняя фраза у Набокова (в лекциях о Дон Кихоте) действительно есть, первой фразы — про «грубый дух времени» — нет; но поскольку ленивый зритель лезть в Сеть к оригиналу не будет, то и всю мысль сочтёт набоковской (хотя и даже «собственно набоковская» часть цитаты грубо искажена).

То есть первый же эпизод спектакля начинается с фейка.

Даже этот «модернизированный Набоков» далее никак не обыгрывается: ни собак, ни футбольных мячей; вероятно, режиссёр Антон Фёдоров использует Набокова (и Сервантеса, от которого в двухчасовом действе — имена героев и пара реплик), как хитрый поэт-шестидесятник — стихи о Ленине: ставим в начало нашей подборки для оттепельного журнала какое-нибудь идеологически правильное «стихотворение-паровоз» про Ильича — и под этой индульгенцией протаскиваем в остальном рифмоплётстве околодиссидентскую гнусь. А буде возмущаются — то:

— Это же Сервантес! Это же Набоков! Не нравится? Свинорыл Санчо Панса, не смыслящий в артхаусе!

Справедливости ради, удачные режиссёрские ходы у 44-летнего постановщика есть: Дон Кихот сражается не с ветряными мельницами, а с потолочными вентиляторами, в критический момент падающими; а в прачечной, где происходит действие, некие бандюки отмывают деньги; а в середине заглавного героя утаскивают в преисподнюю огромные скелетированные лапы.

Всё это — в сумме минуты три. Остальные 137…

Начальная сцена — Дон-Кихот в парикмахерской (в одном помещении с той же прачечной). Рядом другие герои, например, Цирюльник и Санчо Панса, работающий доставщиком пиццы. И нет, в дальнейшем эти гражданские профессии спутников Дон Кихота никак не сыграют, Цирюльник больше никого не побреет; сделай этих людей программистами или гитаристами — в сюжете не изменится ничего (сюжета, впрочем, и нет).

Сам Дон Кихот — с миской вместо шлема на голове, с перевязанным носом, отчего он два часа гнусавит, как покойный кинопереводчик Володарский: видимо, по замыслу автора, — «сильный режиссёрский ход, раскрывающий персонажа».

Он бреется у Цирюльника (зачем? почему? — открывающие сцены — самые важные, но логики нет); у Цирюльника дрожат руки. Этот момент тоже никак не будет обыгран далее, хотя Цирюльник появляется почти везде.

Из хорошего сценария (пьеса — тот же сценарий) нельзя без ущерба изъять даже крохотный эпизод. «Проходных явлений» в грамотно сбитом спектакле нет. Выньте из «Гамлета» небольшую сцену с Призраком — сюжет рухнет, фабула вместе с мотивацией героя лишатся логики.

Но сумбурный винегрет фёдоровского действа можно комбинировать как угодно: можно выбросить любой эпизод, можно сыграть всё в обратном порядке, от последней сцены к первой, можно безболезненно урезать хронометраж вдвое или даже втрое (!) — не изменится ни-че-го.

Вот Дон Кихот (почему? — НИПОЧЕМУ) избивает мальчика и других персонажей. Бегает с пистолетом, вопя «хенде хох». Вот они с Санчо Пансой избивают ещё кого-то. Вот избивают их. Вот снова избивают они. Вот селяне, словно зомби, наползают и «жрут» Дон Кихота. Вот один из героев стреляется в рот и оживает: режиссёру это «по приколу», никаких моральных императивов, хоть чего светлого и «не оборжанного», в этом сценическом мирке нет.

Каскад насилия происходит ради самого насилия: уберите из «Короля Лира» выдирание глаз у Глостера — станет ничего не понятно; уберите избиения и буффонадные убийства из этого «Дон Кихота» — не изменится ничего.

Да и сам Дон Кихот, как нам намекают, — насильник:

— В такую королевскую ночь хочется отведать какую-то замковую даму, — говорят в эпизоде в замке, и потом, обращаясь к женщине: — Гладь, *****!

Это слово из пяти букв вообще очень нравится режиссёру, он заставляет ту же актрису («грешницу») не раз таковое произносить, видимо, считая сие дерзким и новаторским ходом. Ещё одно слово, начинающееся с «долбошлеп», звучит ДЕСЯТКИ РАЗ в фоновой музыке — как бы маскируясь в «тексте испанской песенки».

— А что вам не нравится? Это же Сервантес! Это же Набоков!

При этом сам Сервантес в дуэте Кихота-Пансы, вплоть до их телесных различий, показывал вполне ясный и до сих пор актуальный КОНФЛИКТ «духовно-возвышенного» средневековья и «плотского-приземлённого» XVI века. Жить ли по чести, уже, впрочем, архаичной в нашем пошлом мире, — или по зову желудка и кошелька?

Но что такое «три уровня конфликта» (можете погуглить) — режиссёр не знает. Актёры, подволакивая ноги, как полумертвецы, таскаются по сцене, читают некие монологи, считают овечек; что вообще происходит и куда они идут, перестаёшь понимать уже минуте на двадцатой.

Равно же режиссёр в принципе не знает, что такое «арка персонажа» (сравните Любовь Раневскую в начале и в конце «Вишнёвого сада»): ни у одного из героев (кроме разве что, очень условно, у Пансы, мечтающего «стать губернатором») нет психологического портрета, нет чётко прописанных мотиваций. Вот Дон Кихот на время пропадает с сцены, утащенный в преисподнюю. Потом появляется на вершине горы. По логике, он пережил некий опыт — но нет, персонаж никак не меняется. Про «психологический портрет» режиссёр не слышал.

Между тем у Сервантеса «крючки-тараканы» Дон Кихота вполне ясны: начитавшись возвышенных рыцарских романов (в спектакле данный момент урезан до пары фраз), тот хочет стать Настоящим Рыцарем и помогать людям.

Однако у Фёдорова — «русский гуманистический и психологический театр»! — единственным движителем становится патологический садизм, коим тот награждает героя.

Чтобы что? Что хотел сказать режиссёр? Что всеми любимый персонаж — гад? Но сей постмодернистский ход давно освоен ещё покойным Стоппардом в «Розенкранце…», здесь автор опоздал лет на 60; и лет на 30 — в неостроумной пародии на латиноамериканские сериалы, когда в конце звучит «роли озвучивали…» — и я было надеюсь, что ОНО закончилось, но нет, впереди ещё минут 40.

Об этом нудном, пошлом, бессвязном макабре, похожем на ослиный бензин в бутылке из-под дорогого вина с фальшивой акцизной маркой «Сервантес. Одобрено Набоковым» — можно было бы и не говорить. На сто «экспериментальных пьес» — лишь в одной-двух, действительно, бывает что-нибудь путное, для чего и нужны оставшиеся 98 провальных. 

Да и вообще, возразят: сцена не обязана быть чеховской, психологической и реалистической. Она может быть и «плоской», буффонадной — см. «Театр Бертольда Брехта». Некоторые приёмы, наподобие вставной новеллы об «испанском сватовстве» с мультфильмом на фоне, в фёдоровском «Дон Кихоте» явно заимствованы оттуда.

Правда, Бертольд Брехт (и позже абсурдисты) создавали свой театр со вполне понятной целью: обличить западный милитаризм и фашизм, готовивший в Европе мировую бойню. Почитайте речи нынешних генералов НАТО и Бундесвера про «угрозу с Востока» — совпадение до деталей с ораторством Геббельса.

А кого же подобным образом пытается обличить автор «Дон Кихота» (не Сервантес)?

Отвечаем. Режиссёр Фёдоров на сцене Театра Наций занимается неприкрытой русофобией и синофобией (очернением нашего геополитического союзника — Китая).

В кульминационной сцене Дон Кихот убивает дракона. Тот представляет собой красного китайского змея на шестах. Идиотам объясняют в лоб: у одной из девушек, несущей змея, китайская причёска. Дон Кихот отсекает змею голову… ЯПОНСКОЙ КАТАНОЙ.

С этой же японской катаной (вместо рыцарского меча) он расхаживает всё действо, в одном из эпизодов имитируя отрезание лиц пяти человек, которые под взмахами меча плюются кровью, похожей на красное конфетти.

При этом 13 декабря, в день показа спектакля, братский Китай отмечает день памяти жуткой трагедии — «нанкинской резни», когда японцы такими же катанами (почитайте источники, если у вас крепкие нервы) с ужасающей, «донкихотовской» — в фёдоровском прочтении, конечно — жестокостью убили 300 тысяч человек в тогдашней столице Китайской Республики в 1937 году.

Скажут: режиссёр театра не обязан знать историю азиатского театра Второй Мировой; совпадение!

Но это если забыть, что в том же Театре Наций сейчас идёт спектакль китайской эмигратки-диссидентки Янь Гэлин, грязно ругавшей Си Цзиньпина и запрещённой в КНР.

Два выстрела в одном направлении — ПРИЦЕЛЬНЫЙ ОГОНЬ.

Уже упомянутый театральный критик в частной беседе со мной поделился тем, что нашёл в постановке ещё одну глумливенькую метафору: Дульсиную-«Украину», которая любит «европейского кавалера», насильно выдают замуж за Дон Кихота — «Россию».

Насчёт Незалежной/Европы — не знаю, я такого не увидел; но вот Россию режиссёр навязчиво отождествляет с Дон Кихотом. Вернее, со СВОЕЙ трактовкой этого образа — как психопата, дебила, тирана, истязателя и насильника.

— Ты на чём поедешь? — спрашивает после их знакомства Санчо Панса.

— А у меня есть… расс… расея, вперёд… — явственно слышим мы в нарочито дефективной речи нарочито имбецильного Дон Кихота.

В другой сцене эта метафора закрепляется: в беседе Дон Кихота и Пансы обсуждается аббревиатура «РПО» (рыцарь печального образа), которая в их — умственно отсталых — речах трансформируется в «РФО»; ну вы поняли — РФ, Российская Федерация.

И куда же без толики гомосятинки (толики осторожной, ведь ЛГБТ признано экстремистским и запрещено в РФ) — Дон Кихот оказывается одет в женский чулок с подвязкой, а в другой сцене трётся пахом о пах Рыцаря.

В ещё одной сцене герои достают из стиралки платье:

— Бархат — [это] Театр Российской Армии, — комментирует персонаж. — Какой испанский стыд!

Над европейской (украинской, израильской, американской…) армией, конечно, смеяться нельзя — над российской можно. 

В третьей сцене Дон Кихот и его оруженосец так же стоят у стиралки:

— Стирка. Тебе какой режим?

— Кровавый!

Впрочем, режиссёр Фёдоров держит «режимоборческую фигу» осторожненько, без опаски для гонораров, — как ясно из сайта Госзакупок, за столь спорную постановку он мог получить от театра порядка 3 млн руб.

Умеренно, дистиллировано диссиденствует он и в финале, когда герои попадают на некий семейный праздник российских чинуш (нарочито мерзких) и Санчо Панса наконец становится губернатором… Саратовской области, произнося очередной ахинейный монолог. Над заведомо безвредным и не способным дать сдачи саратовским губернатором режиссёр с удовольствием издевается, но, конечно, не над столичными градоначальниками: тут уже НЕ ПОНЯТЬ могут.

Эпилог: предстающая в конце любовь Дон Кихота, Дульсинея, — вернее, одна из её проекций, — оказывается толстой бабищей с сумкой-челночкой — «ещё один дерзкий и новаторский ход Антона Фёдорова».

И самый грязный момент. Один из второстепенных героев, которого Дон Кихот всё время избивает, — носит кличку «Канадец». Посередине пьесы он вдруг по-английски говорит:

— My name is Chris.

И тут мы соотносим его натуралистично-окровавленное лицо — если прибавить букву «t», получится почти такое же имя: Christ. «Моё имя Христос». Над которым — и над христианством вообще: монахи и паломники в одной из сцен называются «уклонистами», — автор вволю глумится. Христос ведь сдачи не даст.

Попробовал бы в синагоге.

И даже вспыхивающая на заднике надпись «Дон Кихот — лох» не спасает.

Единственное, что вызывает хоть какую-то гуманистическую эмоцию, — актёры. Вот только та эмоция — жалость. По-человечески жалко действительно талантливых исполнителей: Тимофея Трибунцева (заглавная роль), Семёна Штейнберга (Санчо), Сергея Шайдакова, Марию Лапшину и других, вынужденных хоть как-то вытягивать своим профессионализмом бессюжетную бредятину.

Ибо рынок «творческих индустрий» нынче переполнен, не хочешь по указке постановщика вставать раком, пердеть, испражняться, показывать залу сиськи (такие эпизоды в спектакле есть, хорошо хоть, без голых задниц) — дуй в Люберецкий ДК играть Деда Мороза.

И это не только моё мнение. Даже либеральные театроведы — какафонию Фёдорова восприняли с недоумением:

«За набором дискомфортных образов и художественных решений, за переиначенной историей Сервантеса не разглядеть идеи. Ничего такого важного, ради чего стоит терпеть и продираться через дебри авторских иносказаний», — говорится, например, в рецензии от РБК.

То есть — хотя тусовочка готова превозносить любые русофобские извращения — ЭТО оказалось настолько за гранью, что «из пивнушки прогнали за алкоголизм».

Откуда вывод: не ходите. Это худший спектакль сезона.