Премия Рунета-2020
Барнаул
+2°
Boom metrics
Общество10 января 2020 4:55

«Мама думала, я в гробу»: почти святочный рассказ от жительницы Барнаула

Елена Жукова опубликовала семейную историю политзаключенных
«Котельниково, 1955 год. Мама вернулась! Позади шесть лет лагерей, в настоящем - дистрофия (38 кило живого веса), ни жилья, ни работы».

«Котельниково, 1955 год. Мама вернулась! Позади шесть лет лагерей, в настоящем - дистрофия (38 кило живого веса), ни жилья, ни работы».

Фото: из личного архива героя(ев) публикации

Жительница Барнаула Елена Жукова на своей странице в Фейсбуке опубликовала рассказ, от которого мурашки бегут по коже.

- История вполне могла бы потянуть на святочный рассказ, - говорит Елена. - Хотя бы потому, что у неё трудное начало и счастливый конец.

Сдох падишах, но мама оставалась зэка

«Итак, 1953 год, Вятская зона, Кировская область. Умер Сталин, но политзаключенных освобождать не спешили - сначала выпустили на волю целую толпу «социально близких» - уголовников, – пишет Елена у себя на странице. - Мама, у которой был срок 25 лет по 58-й статье (антисоветская агитация, анекдот рассказала не тому человеку, кому надо было, а раньше еще и стучать отказалась), только что родила в лагере своего первого ребенка - это была я. Решилась она на это, рассудив, как Ходжа Насреддин, что за этот срок «или ишак сдохнет, или падишах». Сдох падишах. Но мама оставалась зэка, а я пока жила в лагерной больничке - потом меня бы переправили в детдом. Молока у мамы не было, кормили меня чужие мамки, и кормили плохо. В мои два месяца маме сообщили, что ребенок ее умирает, причем от голода. Но обошлось - маму любили, жалели, и меня как-то выходили. А потом вообще случилось чудо - родители моего отца, тоже политзаключенного, раздобыли липовую справку, что мама - это их дочь. С отцом-то мама, ясное дело, была не венчана, его родне бы меня не отдали. И вот в мои 9 месяцев я оказалась в семье донских казаков, в деревне под Сталинградом, в знаменитом теперь Котельниково».

«Я стала умирать»

Но до этого была страшная дорога. По словам Елены, санитарка, молодая девчонка, которая везла ее двое суток из Кирова в Сталинград, не знала, чем кормить грудного ребенка:

«Да и просто нечем было! Могли бы, наверное, в дорогу ей сгущенки дать, но не дали. И она разводила в воде шоколадку и давала мне. А шоколад до трёх лет у детей не усваивается. Короче, когда меня доставили к папиной родне, я снова стала умирать - не ела, не пила, не спала, не какала - орала. Неделю. Хотели уже операцию делать, но опять обошлось - вышла-таки шоколадная пробка. Но маме успели написать, что «Алёнке все не лучше». А почти сразу вслед за этим пришло маме еще одно письмо - явно с фотографией в конверте. И вот в измученном мамином мозгу возникла уверенность, что там мое фото в гробу. Она воет, кричит и боится вскрыть конверт. Отбирали письмо у мамы всем бараком. Отобрали. И раздался торжествующий вопль: «Живая!!!».

«К этой нарядной девочке я ничего не чувствую»

«Через два года маму освободили (правда, реабилитации пришлось ждать еще 10 лет - верно говорят, что в России надо жить долго), - вспоминает Елена. - А отец вышел из лагеря еще раньше. Я к тому времени была упитанным, выкормленным деревенским парным молоком, всеми обожаемым карапузом. По гроб жизни благодарна своим бабушке и деду, тётушкам, которые писали маме письма в лагерь... Святые люди - Фроловы, расчудесная моя родня! И вот сцена для кино. Меня нарядили, привязали бант, собралась вся огромная родня, все плачут. Мама стоит на коленях, целует мне ручки…

- А в душе, - рассказывала она мне много лет спустя, - пусто. Сердце по-прежнему болит о той крохотной Аленке, которую я отправила к незнакомым людям. Вот ужас-то! К этой нарядной девочке я ничего не чувствую. Перегорела!».

Иголку вынули из сердца

«Прошла неделя, - продолжает рассказ Елена Жукова. - И папа заметил неладное: «Рита, а ведь ты Аленку не любишь…». Вот как ему было объяснить, что есть предел нашим чувствам, что организм эти два года спасался, как мог и выстроил преграды, которых никто не ожидал...

И вот настал день, который запомнила только мама. В гости к Фроловым зашел сосед - совершенно пьяный, вполне миролюбивый, но очень большой и громкий. И тут же, качаясь, пошел ко мне обниматься: «Ленощщка!». Я в ужасе кинулась - впервые! - за защитой к маме и уткнулась лицом в ее колени. И в очередной раз свершилось чудо. «Будто ледяную иголку вынули из сердца», - вспоминала мама.

Мамы не стало, когда мне было уже за полтинник. У нас были не самые простые отношения - из-за меня в основном. Но ни разу у меня не мелькнула мысль, что она меня не любит...».