Александр Проханов: Россия — победная страна. Но нас 30 лет учили только потреблять

Фото: Александр ШПАКОВСКИЙ

… Даже не знаю, с чего начать, потому что писатель Александр Проханов, которого я, несмотря на его протесты, называю писателем-буревестником, для меня всегда очень неожиданн.

Он не устает меня удивлять.

Своими романами, парадоксальными мыслями и зажигательными речами. Сейчас я просто в восторге от его рисунков, которые дочь Проханова Анастасия переслала нам в «Комсомолку».

- Александр Андреевич, что вы с нами делаете? Вы же уже души наши вывернули, и продолжаете это делать — теперь вот художественным образом.

(А Проханов сидит напротив и слегка ухмыляется:)

- Я скажу, что ты, Саша, наши с тобой слушатели и читатели - вы заслуживаете того, чтобы каждый раз вас ошеломлять, чтобы у вас лезли глаза на лоб. И в этом виде вы - восхитительны. Такому писателю, как я, с вами интересно и одновременно сложно. И наши встречи с вами каждый раз в такие эпические, критические моменты русской истории.

«16 войн приучили меня работать синхронно с боями»

- Впервые такие ваши рисунки я увидел лет 20 назад в вашей книжке. Как называется этот стиль: наивное искусство, примитивизм, лубок?

- Я не знаю, что это. Не мне судить. Это странное откровение, может, болезненное. То, что во мне, видимо, таилось где-то в глубине, и проявилось до этого дважды.

Первый раз - когда я был ребенком войны, вокруг меня звучали сводки Информбюро, говорил Левитан, моя мать получала похоронку об убитом отце, кругом беды.

А я в свой детский альбом рисовал танки, самолеты с крестами…

- Подбитые?

- Горящие. А на них пикировали краснозвездные самолеты.

Потом это все кончилось.

И однажды, спустя, может, лет 25, это проявилось, когда я пережил удивительное откровение, связанное с русским сознанием, с русской душой, культурой.

Это была пора, когда наша интеллигенция очнулась и пошла навстречу своему прошлому русскому. Потянулась на север, в деревни, собирать песни, полотенца, иконы.

И я отправился по этим весям, у меня была пора увлечения моей прошлой забытой Родиной. И вдруг отложил перо, взяться за акварель, и создал серию своих первых, конечно, наивных рисунков.

Александр Проханов и Александр Гамов

Фото: Александр ШПАКОВСКИЙ

- А потом вдохновение прошло и кисти отправились «в долгий ящик»?

- 50 лет, с 1972 года, когда это случилось, я занимался только прозой. Я был романистом, журналистом. И вот теперь вновь это все случилось, когда Донбасс сотряс души, и многие спящие русские проснулись.

Вот эта детонация Донбасса запустила реактор, и в народе нашем, и во мне произошел какой-то всплеск, наваждение, наитие.

И мне опять не хватило прозы.

Потому что проза – долгий процесс. А фронт каждый день - это бой, вспышки, смерть, молитвы.

И мои 16 войн, на которых я побывал, приучили меня работать синхронно с боями и воинами.

А вот на эти бои, 17-е, я не попал, оказался слишком немощным для них.

Но я их слышу, и они отразились в моих рисунках.

Они – репортажи с фронта. Военкоры со своими микрофонами, в касках, ходят среди разбитых танков. А я - рисую.

Летит по небу Даша Дугина – душа крылатая…

- Когда я увидел два ваших рисунка про гибель Даши Дугиной, у меня мурашки поползли.

- Дугин – огромное приобретение русского сознания. Людей с таким мировоззрением, с такой страстью не было в России, может, лет 80- 90.

Такие в последний раз отбыли из России на «философском пароходе». Бердяевы, отцы Сергии... Они уплыли.

И вот теперь возник Дугин. Человек, который формулирует великие смыслы. Эти смыслы сейчас сражаются на Донбассе.

Дугин - проповедник, он движется по миру, в собраниях, в театрах, в студенческих аудиториях, все время проповедует.

И враг решил прекратить эту проповедь…

Потому что сражаются не только танки и самолеты, не только генералы. Сражаются смыслы.

Сражается русский смысл и англосаксонский смысл.

И этот рупор, трубу огненную дугинскую врагам России надо было взорвать.

- Но убили его дочь.

- Это еще страшнее, чем убить отца, потому что порождает страдание.

из личного архива Александра Проханова

- Что вы при этом чувствовали, когда рисовали? И каких чувств от нас добиваетесь?

- Самая первая моя работа, где Дугин в ужасе хватается за свои виски (мы помним этот кадр), и над ним взрывается чудовищная адская звезда, в которой гибнет его дочь.

И она, погибнув в этой машине, летит к нему навстречу, она хочет обнять его, утешить в этот миг.

А рядом - вверх - тянется рука с двуперстием. Потому что Дугин – старообрядец. И эта рука как бы благословляет его, говорит, что все, что произошло, не случайно.

- А второй рисунок.

- А второй - преображение всего случившегося.

Летит по небу уже Даша, как душа крылатая. И эта чудовищная звезда ада, взорвавшая машину, превращается в восьмиконечную звезду Богородицы, сияющую над Россией. А Даша держит волшебный фонарь, который освещает бездну мира с кольцами ада Данте. И в центре мира сидит Вельзевул, рогатое чудовище. И она, душа Даши, освещает, показывает, как устроен ад. И на этот ад наступает наш солдат, он сражается с этим адом. Как этот символизм пришел ко мне? Я не знаю. В тишине, в ночи. Говорят, Бог приходит к нам без звонка.

из личного архива Александра Проханова

Когда придет Победа

- Вы меня давно уже научили читать ваши романы между строк, начиная с «Дерева в центре Кабула»... Скажите, в этих рисунках содержится разгадка?

- Предсказания?

- Можно и так сказать.

- Это рисунки не просто о донецких сражениях, это рисунки о русской Победе. Потому что Россия – победная страна, и русский народ победный. И его стремление к Победе не только на полях сражения, а к такой мистической Победе высших смыслов – это путь трагический.

Победа русским дается через огромные потрясения, жертвы, свершения. Как и всякая настоящая Победа.

Ведь есть бутафорские победы, после которых декорации падают, и люди идут в бар пить и танцевать.

А есть Победы народа, которые достигаются через поражения, смуты, через воскрешение, восстание духа и достижение высших целей.

Потому что русский народ – это народ неба, который хочет основать здесь, на земле, небесное царство, где нет злобы, ханжества, несправедливости. И где отвергается самая великая несправедливость, имя которой – смерть.

- Мне кажется, это – мечта, и она недостижима.

- Русская мечта - она сказочная, это мечта о молодильных яблоках, с помощью которых старость обретает цвет румянца молодого, живая вода закрывает раны. Это мечта об идеальном бытие.

У меня есть рисунки, на которых просто Победа. Вот окончивший битву ополченец и его подружка фронтовая, они загуляли на радостях, пьют вино, а рядом разрушенные города. Но они пьют за Победу.

А еще рисунок, где над руинами летит Дева Победы. Может, это Даша Дугина. Она в белоснежном огромном платье, и в руках у нее цветок Победы.

- Я бы попросил конкретных дат, когда придет победа.

- Пусть об этом говорит генерал Конашенков.

Есть времена, а есть сроки. У меня информация, не связанная с временами, она связана со сроками. Там нет времени как такового, это рисунки о Победе, которая уже одержана.

В самые печальные минуты своего поражения мы - победители. В самые страшные дни московской трагедии, когда танки рвались от Волоколамска и Истры, мы были победителями. В чудовищные дни ленинградской блокады, когда топили буржуйки раритетными книгами и по улицам везли салазки с замерзшими младенцами, мы были победителями.

Поэтому русская мечта (мы сейчас основали Движение русской мечты) – это и есть высший русский смысл, это победная мечта. Не футбол, не сытость, как некоторые говорят. Русская идея – это свобода. Это Победа над тьмой.

Александр Проханов пришел в студию радио «Комсомольская правда» со своими удивительными «военными» рисунками

Фото: Александр ШПАКОВСКИЙ

Рисую… наощупь

- Александр Андреевич, у вас ведь есть проблемы со зрением. Как же вы рисуете?

- Это трудно объяснить. У меня ужасные глаза, я очень плохо вижу. Поэтому рисую на ощупь. Ты увидишь там некие искажения, несоответствие анатомическое, завышенную условность. С одной стороны, в этом есть своя прелесть, потому что люди устали от мертвенного реализма, академизма, им хочется какой-то новизны, искренности, какого-то всплеска. Здесь это есть. Художник Проханов, о котором ты говоришь в третьем лице (мне это очень приятно), он не гарцевал на своем искусстве, здесь нет молодечества, мастеровитости. Это просто откровения. Повторяю, я писал эти контуры на ощупь, ошибался. Я не мог нарисовать карандашом, а потом стереть и поправить. Я пользовался ручкой шариковой.

Из личного архива Александра Проханова

- Той же самой, которой вы пишете свою прозу?

- Я пишу на компьютере. Но я не мог позволить себе ошибиться в линиях. Поэтому все должен был рисовать одной линией. Это было очень трудно и интересно.

- Но рисунки яркие, многоцветные. А раскрашивает кто?

- А раскрашивает… Это прилетает великий колорист сверху, у него очень интересное иностранное имя. Я все время говорю: «Смени имя». А он: «Нет, я им дорожу». Его имя – господин Компьютер. Он по моему указанию заливает цвета.

- А можно мне что-то раскрасить? Я не подведу.

- Нет, я не сомневаюсь, что ты не подведешь. Главное в этом рисунке – метафоры, образы. И вот эти контуры. А цвета могут быть самые разные. И раз у тебя фамилия Гамов, ты можешь предложить любую гамму.

Из личного архива Александра Проханова

Слабея от жестоких ран, идет Россия на таран

- Я знаю, у вас не только проза и рисунки рождаются, но и стихи. Почитать можете?

- Но я буду сбиваться.

- Ничего.

- Сначала били самоходки,

Потом мы шли на этажи,

Потом зубами рвали глотки.

Исход решали штык-ножи.

Слабея от жестоких ран,

Неистово, с размаху

Идет Россия на таран,

Рвет на груди рубаху.

Весенняя, намокшая от слез

Над Родиной, изрезанной фронтами,

Победа, ты летишь в венке из роз,

Обмотана кровавыми бинтами.

Когда придет желанный мир,

Победы огненная дата,

Нальем неразведенный спирт,

Помянем русского солдата.

В святой Софии - злата дева.

Войду и припаду к стопам.

И выпью в окончанье дела

Победы огненный стакан.

Еще стихи.

Мы не читали тыловых газет,

Мы не смотрели на цветной экран.

Мы на броне писали букву Z

И умирали от жестоких ран.

Как он сверкал, алмазный мой венец,

Он был из пота, боли и крови,

Мне бил в лицо расплавленный свинец

И выжигал на лбу мне букву V.

Почему культурный конвейер движется со скрипом

- Александр Андреевич, когда шла Великая Отечественная, уже с первых дней стали рождаться стихи и песни о ней, фильмы. С 2014 года полыхает Донбасс, спецоперация уже полгода, а где песни, фильмы об этом?

- Вместо этого опять вернулся шоу-бизнес. Ургант вернулся, Пугачева. Зачем нам показывать страшные вещи? Давайте показывать ляжки, давайте слушать хохмы. Там ведь погибают, это так страшно, а здесь такое вкусное вино, на Патриарших ресторанчики милейшие. Зачем мучить людей?

- Это сарказм. А если серьезно?

- А я серьезно. Мы начали бои в переходное время. В момент, когда российское общество было потребительским. 30 лет народ растлевали, от него закрыли небо, его учили потреблять. Сложилось общество, в котором кумирами стали успешные потребители. И в момент перелома это общество оказалось недееспособным, не выдержало атаки Запада против нас. И это общество стало разрушаться, заменяться другим. Но не в одночасье, постепенно.

Этим я объясняю торможения.

Но сейчас, я убежден, начинается какое-то пробуждение.

- Помнится, был киносценарий по вашему роману «Убийство городов», уже подбирали актеров, режиссеров. Где это все?

- Роман «Убийство городов» был написан мной после посещения Донбасса, того, 2014 года, когда еще был жив Захарченко, когда был Дебальцевский котел, освобождена Саур-Могила. Кстати, я этот роман и презентовал на Саур-Могиле, среди разбитых памятников, трепещущих на вершине горы флагов легендарного батальона «Восток». Пришло много людей, я раздаривал эту книжку.

Вот теперь это время повторилось. И мне кажется, что фильм под названием «Ополченец» получил одобрение и движется по всем нашим структурам.

- Чего же он так долго движется?

- Слава богу, что движется. Конечно, хотелось бы быстрее.

- А что значит движется? Какая-то вагонетка со сценарием, с кинопробами где-то по Кремлю ездит?

- Нет, он движется всевозможными экспертизами – так ли это, своевременно ли, актуально ли? Мы же страна бюрократических систем. Очень трудно запускаются в серию наши русские самолеты.

- Почему сценарии во время Великой Отечественной двигались быстрее? Сталин приказывал?

- Я думаю, сам Советский Союз был мощнейшим мобилизационным проектом. А Сталин просто вызывал к себе конструкторов и приказывал: «Через два месяца чтобы такое оружие было на поле боя».

- Прохановское кино – тоже оружие.

- Но я не стою во главе министерств. Я оружие, меня надо запускать. Кто хочет, тот меня запускает, а кто не хочет, держит на складах запчастей. Но я убежден, что этот новый всплеск наш национальный и мой личный, он востребован. Конвейер движется медленно, но люди, которые хотят помочь мне, прекрасны. Я верю, что фильм появится. Как верю, что Балаклея снова будет нашей.

Страна сдирает кожу общества потребления

- В июне я был в Луганске. Пришел в один трудовой коллектив. Ну, небольшой коллектив, у них двухэтажное здание. Мешками с песком заложены окна. Мне говорят: месяц назад ушли 10 добровольцев. А я смотрю, два портрета ребят, которые месяц назад ушли, они уже убиты.

- У нас установили мембрану между фронтом и тылом. Все время шли разговоры: продолжайте учиться, веселиться, никакой мобилизации не будет, не волнуйтесь. А воюют и гибнут там люди не столиц, а маленьких городков, деревень, где эта гибель не столь заметна для могучего центрального информационного аппарата. Но эта концепция уже бита. Вечного пира в наступающих тяжелейших мировых временах не будет. Не будет вечного фейерверка.

Я еду по Тверской. Может, это одна из самых красивых улиц мира сегодня. Там машины сверкают, как волшебные рыбы, такое нерестилище идет. Витрины магазинов, роскошные рестораны, пахнет дорогими табаками, ванилями, восхитительными женскими духами.

Так будет не всегда. Так не может быть в момент, когда Россия в очередной раз меняет кожу, и эта кожа сдирается мучительно, кроваво.

Военная цензура – это норма

- Мы до сих пор не знаем точной цифры награжденных Указом президента за боевые заслуги, не знаем числа жертв спецоперации. Время не пришло?

- Наверное, когда идут бои, нельзя все говорить. Это закон, этика любой армии.

И потом, обнародованные потери с указанием званий, мест дислокации - очень ценная информация для врага.

Поэтому военная цензура – это норма, и не надо роптать против нее.

Повторяю, мне довелось побывать на 16 войнах. И я никогда не роптал против того, чтобы мои репортажи резали. Я работаю на страну. И если это необходимо, я должен поступиться гордыней своей.

Про баню и салат из бабочек

- Я-то думал, вы сейчас откровенны, а вы, оказывается, себя цензурируете?

- Конечно. Можно подумать, что ты откровенен. Если человек будет рассказывать о себе все, о своих пороках, падениях, это будет отвратительно. Достоевский над этим глумился. Откровенничать можно только перед священником на исповеди. А ты, Саша, не священник, признайся.

- И не святой.

- Ты же отчасти богемный. Ты гуляка. Помнишь, как с тобой с бане парились? Как ты меня поливал из ковша, хотел ошпарить…

- Я просто пару поддавал.

- Это у тебя называлось блюдо «Проханов на пару».

- А вы принесли в баню салат из бабочек и заставили меня жрать.

- Почему ты их всех съел?

- Я не знал, что это бабочки.

- Ты всё знал. Просто по натуре своей ты бабочкоед. Сказать жестче?

- Не надо жестче. Лучше скажите, почему в ваших рисунках лица такие светлые, глаза такие глубокие, спокойные? Почему цвета такие мирные? Отвечайте… Пауза затянулась. Это не похоже на Проханова.

- Весь этот опыт с кровью и слезами

Я никому на свете не отдам.

Я смерть встречал с открытыми глазами,

Закрыв глаза убитым городам.

- Спасибо вам за такую огромную бесплатную порцию прохановского оптимизма и веры в наше светлое ближайшее будущее.