В этот погожий день все никак не удавалось найти правильный вход в гостиницу, расположенную на территории Свято-Данилова монастыря. Все вокруг были оживлены и радостны — был праздник Успения, и плюс в церкви проходило крещение одной счастливой пары. С одной стороны, необычный антураж для интервью. С другой — собеседник, Вячеслав Бутусов, который уже давно отправился в путешествие за ключом к пониманию себя, совершенно логично смотрелся в этой атмосфере. Мы пообщались в Президентских палатах отеля, за чашкой монастырского меда с чаем и пряниками. Под колокольный звон, который был удивительно подходил к нашей беседе. Темой ее стали два события — 55-летний юбилей Бутусова а так же его новый проект "Пробужденная радость", который анонсировался совместным чаепитием с поклонниками. Разговор вышел непростой — я точно не достигла того уровня духовного развития, как Вячеслав, но очень хотела понять — что же так изменилось в нем, вчерашнем бунтаре с чёрными стрелками, сурово взирающем на молодежь под кормильцевское "Скованные одной цепью", превратившись в фактически проповедника? Чем он сейчас живет, кто его соратники, каков основной "мессадж" его нынешнего творчества?

— Вы никогда не даете юбилейных интервью. Тем не менее, что-то будет в день?

— Концерт в «Крокус Сити Холле» 22 октября — такое подведение итогов. То, что мы выносим из опыта всей жизни, в как мы представляем себе весь этот вселенский модуль, по законам которого развивается и раскрывается наша жизнь. Сейчас такое желание и стремление настроить людей на подвижность, на подвиг, на героическое дело. Без всяких прибеднений, по-крупному.

— "Хочу настроить людей на подвиг, чтобы они что-то начали делать" — сразу кажется, что человек призывает на баррикады. Не похоже на вас!

— Не призываю. Речь о внутренней борьбе, так называемой "невидимой брани". Человек — это территория, на которой бьются демоны и ангелы. Ангелы — за жизнь человека, демоны — за смерть. У каждого из них своя цель. И мы, представляя собой это поле сражения, даем кому-то поддержку или поблажку. И от этого зависит исход этой битвы. Это есть духовная внутренняя "брань" — мы должны встать на сторону ангелов, чтобы они победили демонов.

Ни единожды в своих интервью Бутусов говорил, что в тяжелые времена его поддержала жена, Анжелика, фактически спасла от бездны. Напоминаю это Вячеславу, он соглашается:

— Как говорил Серафим Саровский, находится один светоч, который окормляет собой тысячу. Один победивший может помочь многим. Если есть такой сильный духом человек, который справился, встал на сторону ангелов и победил демонов, то он тут же обращает свои силы рядом стоящему человеку. И это все происходит, как цепная реакция.

— Западные рокеры продолжают себя вести ровно так же, как и в молодости. А у нас Вячеслав Бутусов устраивает чаепития, например. Почему такая разница? У нас в основном все воцерковленные, кто старше пятидесяти. Приходят к Богу. А там ситуация вроде как не очень меняется?

— Потому что у них на другой почве все это происходило. Для многих из нас это было развлечением все-таки. А это рано или поздно заканчивается-прекращает быть значимым, либо меняется. Если нет, то ты вынужден всю жизнь каких-то развлечений искать. У меня это не превратилось в специальность. Да, я овладел какими-то приемами, наработал какие-то навыки. Но во мне нет вот этой устойчивой базы. До сих пор я ощущаю себя как архитектор — тут за мной стоит целая школа, база. И я на этой основе стою. Есть профессии музыканта, композитора. А "рокер" — это просто такая модель поведения человека, реакция его на окружающую действительность. Но для меня состояние творчества — это состояние счастья. Пока я в состоянии творчества, я счастлив. Как только у меня творческий период закончен, я начинаю рефлексировать.

— Почему проект "Пробужденная радость" появился именно сейчас?

— Мы его уже год готовим. Там есть предыстория — это фрагмент из книги "АрхиЯ". Все мы делали в комплекте: сначала в капелле в Петербурге — такую академическую постановку. А потом в «Крокусе» 22-го октября уже делаем более привычную историю, в форме концерта. Необычный такой рок-концерт. Нас обуревают все больше мысли о том, что хватит уже просто воздух толочь. Пусть это будет выглядеть в какой-то степени как проповедь по отношению к людям, которые придут на концерт, пусть это будет моральный посыл. И мы отобрали такие вещи, которые определенным образом настроены на то, чтобы в человеке пробудить героический смысл, рвение к подвигу, побороть в себе инерцию, гражданскую трусость. Мне кажется, что к этому надо призывать всех остальных по возможности. Были же времена, когда для людей честь, совесть были в крови...

— Мы помним эти времена, которые закончились революцией.

— Доблестные времена были. Несмотря на то, что я люблю приводить в пример слова профессора Капицы: "Все мельчает", я все равно не вижу смысла нашей деятельности, если не призывать к подобным высоким вещам. На духовном уровне.

В одном из интервью Бутусов говорил, что что не готов миссионерствовать — по сравнению с тем же Константином Кинчевым, у которого это все легко и естественно получилось. Сейчас я могу сделать вывод, что что-то, может, повернулось, произошло.

— Елена, знаете, я тогда понял, что у меня легко не получится. Как у некоторых. Мне нужно преодолеть многое в себе, какие-то внешние обстоятельства. И ждать момента, когда мне будет легко это делать, может просто не произойти. И я чувствую этот внутренний призыв на уровне призвания. Как человек стоит в поле и птички летают, трава шелестит. И человек пребывает в таком состоянии. И вдруг ему кричат откуда-то: иди сюда! И человек из этой беззаботности идет на зов. Это и есть призвание. Я пришел на сцену, условно говоря, за компанию... И сейчас пытаюсь объяснить, чтобы не было иллюзий, что такому человеку, как мне, затворнику, выйти на сцену перед большим количеством народа — это нужно что-то, какой-то поток, который должен вынести меня.

Удивительно, что Вячеслав рассказывал, что сцена ему тяжела, что у него чуть ли не паника, когда он туда выходит — от недовольства собой, происходящим. Оттуда-то и взялся его такой "суровый" вид. А вовсе не из-за зашкаливающей брутальности. Не могу его не спросить, как это происходило.

— Мне кажется, что поначалу это все происходит в таком раже, в общественном порыве. Тебя выносит куда-то. А потом уже начинаешь осознавать все эти вещи. Я вышел. Или меня "вывели". И надо же что-то говорить теперь. Поэтому я всю свою жизнь сознательную и бессознательную пытаюсь понять, как нужно себя вести, как говорить и для чего все это нужно делать.

— Получается, сейчас время пришло для того, чтобы снова начать быть некими глашатаями все же… Как это было в восьмидесятых, может быть? Когда рокеры начали вдруг говорить с людьми тем языком, которого тогда так не хватало.

— Нам казалось, что мы вскрыли какие-то запретные дверцы. И этого было достаточно, потому что нам тогда представлялось все закисшим таким. Нам виделось, что рутина какая-то серая вокруг. Тоскливо и безнадежно. То, с чем человек подсознательно борется, независимо от чего, это с унынием. Мне кажется, нас пугал элемент уныния. Глобального.

— А так оно и было?

— Наверное, в нашей голове так все представлялось. Вполне возможно, у людей, условно говоря, другого социального слоя, может, по-другому это все было. Для них это, может, был привычный уклад. Привычный, который должен быть нерушим, что он есть основа определенного порядка. Знаете... есть забор. Баран разбегается и ломает его. И все — нет забора.

— Получается, что вы были "баранами" такими.

— Да.

— Это неплохо, наверное?

— Я ничего плохого в этом не вижу. Потому что в основе своей, даже если мы совсем невнятно выражали свои мысли, но все равно в этом был романтизм, возвышенные чувства. Еще таким образом развлекались. Чего греха таить.

— Мне Евгений Хавтан рассказывал в интервью, когда он был молодой, единственное, как можно было получить внимание девчонок, это выйти во двор.

— Думаю, да, так и было. Хотя я вспоминаю нашу компанию... Там больше мальчиков было. По тем временам девочки, как я понимаю, в меньшей степени имели право появляться. Это было неприлично.

— Кстати, читала, у вас была крутая каста людей, которые писали тексты. И туда надо было как-то очень хитро пробраться, чтобы тебе дали свои тексты. А сейчас большая проблема на нашей эстраде с текстами...

— У нас было большой редкостью, чтобы человек писал именно тексты. Есть поэзия, есть стихотворение. Все мы начинали с того, что мы как-то перебирали разную литературу. В итоге я пришел к выводу, что не надо Пушкина и Лермонтова ворошить, а нужно найти что-то малоизвестное, чтобы отстраненно воспринималось. И в нашем репертуаре (а это было в самом начале нашего творческого пути) появились таким образом венгерские поэты конца 19 – начала 20-го века. И даже остались примеры того, что мы работали с чьими-то текстами, пока не познакомились с Ильей Кормильцевым, который на тот момент был умелым текстовиком. Мы имели право что-то исправлять, в том числе, и Илье я предлагал варианты исправления, потому что когда ты вкладываешь в прокрустово ложе музыки, там есть свой размер, заданные параметры. И необходимо что-то подправить. Или наоборот, музыку приходилось подрихтовывать под текст.

— Наверняка вы слышали немало критики во время своих экспериментов. Я вспомнила Юрия Лозу, который критиковал основы основ рока — Роллингов, Лед Зеппелин, Битлов. Правильно ли вообще трогать классику?

— Я читал это в Интернете, немножко гипертрофированно все выглядело. Я все это воспринимаю как невежество. Неправильно, будучи кузнецом, критиковать плотника. Потому что у каждого свои приемы, свои инструменты. Если люди культивируют какое-то определенное течение в культуре, значит, у них склад ума к этому предрасположен. Если люди рисуют абстрактную живопись, значит, они так конвертируют всю эту действительность. Они не могут взять и нарисовать вот этот шкаф таким, как он есть. Потому что ему кажется это тривиальным. Нужно завуалировать. Нужно сделать так, чтобы этот шкаф превратился во вселенский модуль. Неинтересно им просто рисовать шкаф.

Мне кажется кстати, что дело не в том даже, правильно или не правильно критиковать. Правильность может быть в подходе. Критика может быть конструктивной. Мне кажется, это свойство природы человека. Есть аналитики, которые анализируют события, процессы. Исторические, культурные. Но это всегда было и будет. Потому что таким образом мы не забываем о некоторых вещах, которые происходили.

Не настолько это все серьезные проблемы, кто и как воспринимает чью музыку. Я могу вспомнить времена, когда (самый живописный пример), когда ленинградский «Рок-клуб» приезжает в свердловский «Рок-клуб» в гости выступать, а местные музыканты из свердловского профсоюза все это со скепсисом воспринимают. Некоторые с восторгом, некоторые с почтением, с уважением, а некоторые со скепсисом. Поскольку на Урале тогда бытовала школа в основном хард-роковая, а в Питере на тот момент был панк, там арт-рок в какой-то степени. Некоторые музыканты свердловские сокрушались по поводу того, что народ в ноты не попадает, играть не умеет. И непонятно, за что их любят. Мы тут вам Ричи Блэкмора играем на гитаре, а они не могут на том же инструменте "наковырять" что-то попроще.

— Слышала тут про лекцию в Екатеринбурге под названием «Корявая уральская порода». И разбирается, почему только в тех краях может появиться человек такого плана, как вы. Там не могут появиться жизнерадостные стасы михайловы, нюши и даже андреи макаревичи с сукачевыми, а сумрачный Вячеслав Бутусов вполне. Вы с этим согласны?

— Знаете, есть одна тонкость. Я родился в Красноярске. И, мне кажется, мы до такой степени передвигаемся по стране, что очень сложно нас поймать на какой-то "закоренелости" в данном случае. Конечно, есть люди, которые долгими поколениями живут на одном месте и не сдвигаются. Но тут немножко не очень подходящий пример насчет меня. И я не могу сказать, что я Екатеринбург и его атмосферу воспринимал как самую подходящую для себя.

— Она вас угнетала?

— Меня многие вещи угнетали, да. Но для меня было пространство архитектурного института, который я воспринимал, как рай. И я в рамках этого рая существовал. И выходя за пределы этого рая, я сжимался, как-то защищался.

— А в чем этот рай заключался?

— Там достаточно просто было чувствовать себя защищенным. Одно дело, ты попадаешь в агрессивную среду или чувствуешь ее агрессивной. Вспомнил, что недавно слушал лекцию по поводу аутизма. И там доктор сформулировал это таким образом, что это люди, которые неправильно воспринимают окружающую действительность. И в связи с этой исковерканностью они все больше попадают в обман, в иллюзию. Это обман, это искажение того, что есть на самом деле. И они в этом искаженном состоянии укореняются и потом сложно от него избавиться. А институт был привычной для меня средой. И я туда приходил, мне не нужно было определенным образом осваиваться или противостоять чему-то. Мне там было комфортнее, чем вокруг.

— Это крайне важно, когда тебя понимают, слышат.

— А это определенный момент взаимодействия. Ты понимаешь, что находишься все время во взаимодействии с этим организмом. Есть организмы чуждые, с которыми мы не можем взаимодействовать в силу того, что они не хотят этого. А тут ты знаешь совершенно точно, что ты приходишь туда, вливаешься в этот организм. И он работает таким образом, в котором тебе комфортно. И ты видишь смысл пребывания, чувствуешь себя счастливым человеком.

— Очень многие люди думают, что государство пытается навязать институт церкви. Многие говорят, что мне не нужно ходить в церковь для того, чтобы поговорить с богом, потому что атрибутика мне не нужна. И лишняя.

— Да ради Бога. Не ходи, не говори, но делай что-то. Если бы это было, мы бы увидели, какие изменения произошли в обществе. Но этого нет. Это все отговорки и болтовня.

В государстве всегда были механизмы. Государство вынуждено управлять некоторыми процессами. Сознательных людей три процента, таких, которые самостоятельны и которым можно доверить все, что угодно. И они будут по совести все делать. И это было всегда. Во все времена. Менялись строи, а их всегда было три процента. А все остальные просто не понимали, что делать и как делать.

Мы живем, подверженные какому-то порыву. Отсюда все вот это вот варварское отношение ко всему, что вокруг нас. Мы, по-моему, плохо представляем себе, что самое главное, что мы имеем — это природа. Божественная природа. Это самое лучшее и самое главное, что у нас есть. Но мы почему-то к ней относимся не как к своей собственности, данной нам свыше априори, но мы почему-то как-то как к соседской собственности.

— Люди сейчас в основном поодиночке. Ничто их не сплачивает. И люди друг друга не понимают, мне кажется. Из-за этого в обществе идет разобщение. Очень сильное.

— Так же общество сильно разделилось — за либералов или "вата". Все друг друга ненавидят. Почему, как думаете?

— Наверное, это всегда было. За или против — это все природа человека. Если человек оптимист, он увидит положительные моменты во всем. Всегда найдет моменты, которые помогут ему воспринимать это более жизнерадостно. Если человек скептик, он обязательно найдет самые каверзные моменты в чем угодно. Чашку с медом поставь, он найдет там муху. Мы этими мыслями еще и призываем всех этих бесов. Вы говорите, что разобщены люди. Я тоже считаю, что это беда и болезнь общества. Потому что суть дьявольского плана заключается в том, чтобы все разделить. Сначала царство пополам, потом части все мельче и мельче. Потом начинают делить внутри какого-то маленького человеческого общества. Потом начинает делить семью. Разрушает. Потом ему надо добраться до человека, чтобы разделить с медицинской точки зрения — это шизофрения. Весь план дьявола заключается в том, чтобы все мы сошли с ума. Это разделение происходит, чтобы добраться до внутреннего персонального пространства человека.

— Разрушить разум, получается.

— Да. Целомудрие, целостность — это вещь, которую надо беречь, как зеницу ока.

— Откуда сейчас можно взять целомудренность, если сейчас 90 процентов людей проводит время в телефонах и гаджетах?

— Так это я и называю то, что раньше святые отцы называли коварным планом превращения людей в насекомых, то сейчас мы это называем превращение человека в биоробота. Целенаправленное превращение. Я вижу это каждый день.

У нас произошло такое нелепое событие: у Даниила (сына ВБ — автор) какие-то взломщики заблокировали айпад. Так мы имели головную боль на весь день. Мы видели, как корежит человека, которого оторвали от этого айпада. Он просыпается, делает зарядку, завтракает. Читает молитвы. Он все это делает. Это такие вещи, которые надо культивировать, нужно тратить на это массу сил.. Но потом следующим пунктом у него идет вот этот айпад. Он его врубает и тут вдруг он не включился. И я вижу, что у человека психоз начинается. Но прошел день. Он вынужден был перестроиться… Чем ребенок хорош? Тем, что он, в отличие от взрослого, чист. По причине того, что природа его не настолько разрушена, как взрослого человека, то он всегда находит какое-то занятие, которое ему заменяет гаджеты. Может, даже с большей пользой. Он отвлекся, начал рисовать. Читать. Гулять пошел. И мы видим, сколько, оказывается, полезной энергии отбирают все эти вещи. Эта иллюстрация, на мой взгляд, вполне убедительная для того, чтобы понять, каким образом мы впадаем в эту зависимость. И почему я называю это медленным превращением в биороботов. Потому что мы в зависимости находимся.

— Но вы все равно гуманно даете ему выбор, альтернативу — не отбираете гаджеты.

— Нет, мы пытаемся все ограничить. Иногда пытаемся запретить это все. Но, как вы правильно говорите, запретить ничего невозможно. Даже если мы отберем — из сознания человека ты не вытащишь эту занозу. Он эту занозу может вытащить только сам. Мы снаружи можем воздействовать только таким образом, убедительным образом.

— Своим примером.

— Да. Настойчиво продолжать это твердить.

— Такие артисты, как Макаревич, Гребенщиков, достаточно активно выражают через Интернет свою гражданскую позицию. И это не всем нравится, но аудитория у таких высказываний огромная. Не было ли у вас мысли тоже выделять себе какую-то площадку, где вы могли бы говорить о тех вещах, которые вас волнуют?

— У меня нет потребности регулярно высказывать свое мнение в народ. Потому что я ведь ничего нового не скажу, а создавать повод для грызни какой-то... Знаете, те, кто грызутся, они и без меня найдут повод. Обратите внимание, какая схема трансформации информации в Интернете, в том же Фейсбуке, ВКонтакте. Если вы какой-то длинный пост с комментариями будете читать и у вас хватит терпения вернуться к началу, вы увидите, что то, что происходит внизу, не имеет никакого отношения к тому, с чего все это началось. Это просто всего лишь повод почесать языки. Неважно, что там. Кроме того, очень много вранья. Подделок. Опровержений. Если раньше информация менялась через неделю, то сейчас вы можете увидеть, как в вашей ленте два одних и тех же снимка по-разному комментируются. Одновременно. Что ты первое увидел, на то и реагируешь.

— Это правда. Наверное, все выли по поводу контролируемого Интернета, получается, это не так плохо?

— Меня не очень устраивает, что кто-то будет контролировать доступ к информации, которая до меня доходит. Потому что вся информация в этом деле — либо наставления, либо искушение какое-то. Наш человеческий выбор заключается в том, чтобы найти правильную сторону. И так всегда было по простому счету. И так и будет всегда. Но есть вещи, которые нельзя допускать, которые нужно просто истреблять. Это, конечно, порнография и все прочее, то, что попадает в поле зрения наших детей. Порнография, сквернословие — вот это вот все. Агрессия и кровь. Насилие. Это патология. В чистом виде. И когда это начинают культивировать, делать из этого обыденные вещи, ежедневные, ежечасные, поминутные — вот это страшное разрушение.

— Тогда все равно нужны какие-то ограничения. Хотя бы потому, что родители не всегда могут уследить.

— Все эти ограничения должны быть внутри нас. В этом и заключается человеческая природа. О чем говорят святые отцы? О том, что человек создан чистым, жизнелюбивым, благородным. И если в нас происходят какие-то искажения, надо исправлять просто в себе. Не допускать этих вещей. Человек, когда видит какую-нибудь кобру, он ведь понимает, что она его укусит, и он умрет. Шарахается от нее. У нас же эти рефлексы отмирают уже. Мы совершенно спокойно находимся в гадюшнике, и не испытываем опасений, что это смертельно.