Жил-был на сломе сороковых и пятидесятых годов наблюдательный студент журфака МГУ Борис Панкин, мечтавший стать писателем и потому начавший заносить в конторские тетради с дермантиновой обложкой все примечательное, что видел и слышал вокруг себя. Вел их до сего дня – шесть десятилетий.
И вот открыл и начал перечитывать, вспоминая попутно – почему появилась та или иная запись, какое имела продолжение, как оценивается сегодня им, поседевшим уже автором. За плечами которого – двадцать лет работы в «Комсомольской правде» (1953-73), куда пришел стажером, а уходил главным редактором; создание и руководство Всесоюзным агентством по авторским правам (по сути, продвижение наших культурных достижений на зарубежный рынок); более десятилетия посольской деятельности (Швеция, Чехословакия, Англия), включая сто дней на посту последнего министра иностранных дел Советского Союза.
Не менее важной вехой в судьбе Бориса Дмитриевича Панкина является его собственная писательская и критическая работа, оцененная за книгу «Строгая литература» Государственной премией. Другими словами, между записями в Конторских книгах и комментариями к ним в нынешнем времени – дистанция огромного размера. Тем интересней читать то, что получилось в результате, – новую книгу необычного мемуарного жанра «Пылинки времени», которая дает срез духовно-профессиональных поисков личности, обозначенной в истории условным термином «шестидесятника».
Если бы искать эпиграф к этой книге, вполне можно было бы взять запись из нее же:
«В командировке в Новосибирскую область, в засыпанном снегом Тогучинском районе услышал частушку:
Я в пим нассала,
И в другой нассала,
И стою любуюся,
Во что же я обуюся
Так и мы.
Первый раз согрешили в октябре 1917-го, второй – в декабре 1991-го.
Вот и стоим любуемся…»
Записано в середине прошлого века, откомментировано в начале нового. Молодого корреспондента зацепило остроумное народное словцо, умудренного государственника – парадоксы нашего национального характера. Всякая историческая «пылинка»-факт становится для автора поводом дать оценку самой истории и тем, кто ее вершит. Персонажей и героев в книге оказалась не одна сотня.
Тут и молодые целинники, среди которых сокурсник Панкина Эдуард Иодковский, сочинивший знаменитую песню «Едем мы, друзья, в дальние края, станем новоселами и ты, и я»… И первый космонавт, любивший заходить в редакцию «Комсомолки» сыграть партию в шахматы… И партийный секретарь из-под Ростова, единственный в стране внедривший в соавторстве с «Комсомольской правдой» безнарядную систему колхозного производства, прообраз современного фермерства, каким оно могло бы стать… И таджикский поэт-юбиляр, грудью вставший на защиту переводчиков своих стихов, обвиненных в «космополитизме»… И грузинские партаппаратчики, придумавшие новый застольный праздник республиканского масштаба, о котором в Конторской книге появилась запись: «Тбилисоба был чем-то совершенно непривычным, если не сказать, неприличным в советских условиях»… И диссиденты, и ортодоксы, и великие мастера культуры, и простые трудяги от станка, дипломаты и социологи, вожди и придворная челядь, журналисты (их особенно много) и министры, граждане российские и зарубежные…
У наблюдающего их, как выясняется, очень определенный взгляд, которому автор не изменяет в течении всей жизни и который можно назвать нравственно здоровым, «не прогибающимся» в угоду конъюнктуре или смене личных симпатий.
Панкин, что и без «Пылинок» известно, всегда не любил чиновный мир и формализм идеологический, всегда удивлялся вранью и показухе, люди крупно талантливые всегда вызывали его уважение и поддержку, а позеры и карьеристы никогда не вводили в заблуждение.
Путешествуя по его дневникам, понимаешь, почему у Панкина, тогдашнего посла в Чехословакии, в августе 1991 года не могло быть иной реакции на «путч», чем протест и отказ от сотрудничества с лично знакомыми ему гекачепистами: как человек он и не мог отреагировать по-другому, хотя как посол оказался в одиночестве. Также понятно, почему он по-человечески простил Горбачева за совершенные тем политические ошибки. Понимаешь, почему Панкина отвращают антисемитские разговоры, пусть даже на уровне самого либерального члена Политбюро, хотя он видит и трезво фиксирует и противоположный экстремизм.
Мемуары – трудный жанр именно для автора. «Пылинки времени» из немногих книг этого жанра, где автор скромно остается наблюдателем. При этом воссоздает эпоху.
