Александр Мелихов: «Я УЖЕ НЕ МОГУ БРОСИТЬ ТЕЗКУ!..»

Известный писатель Александр Мелихов, живущий в Питере, автор признанных романов «Эрос и Танатос», «Исповедь еврея», «…целый мир – чужбина», «Долина блаженных» и других, несколько лет занимается проблемой умственно отсталых, считая ее важной лично для себя и для общества в целом.

- Пару лет назад мы с вами, Саша, говорили в «Комсомолке» о самоубийцах, которыми вы также занимались, – сейчас о дурачках. Писатели стараются общаться с гениями, философами, умными людьми – почему вы тянетесь к дурачкам?

-Слово хорошее. Намного лучше было, когда их называли дурачками, городскими или сельскими, они работали подпасками или бродили по улицам, были свободны и относительно счастливы, как я теперь понимаю. В наши времена политкорректности, при которой мы называем их ментальными инвалидами, то есть вроде мы стали гуманнее, они сидят взаперти, чтобы не портить городу пейзаж, а нам – настроение. ПНИ – говорящее название, не правда ли? Психо-неврологический интернат. Представьте себе здание фабричного типа, кирпичное, с бетонной оградой, через которую не перелезешь, да там и не выпустят. На окнах решетки. Внутри коридор и большие палаты, человек на 15-20. Койки вплотную друг к другу. Места для тумбочек нет. Все свои вещички он держит в мешке в общем шкафу. Его туда отправят пятилетним, двухлетним, семнадцатилетним, а может, мама будет его жалеть и держать дома до тридцати лет, а потом она умрет, и он попадет туда, не приспособленный к жизни, не умеющий ухаживать за собой, не умеющий общаться с людьми на элементарном уровне. И будет до конца дней своих сидеть на койке.

-Это что, дауны?

-Теперь слова дебил, имбецил, олигофрен не употребляются, по крайней мере, в Европе. Говорят: легкая, средняя и тяжелая форма умственной отсталости. Может быть гениальная мама, профессор, нормальный папа, инженер, но эта мама переболела гриппом во время беременности, что-то выпила не то, отравилась, – сдвинулось несколько молекул. Молекулярные изменения превращают гения в слабоумного.

-Вы хотите сказать, что от этого не застрахован никто? Ни высокопоставленная семья, ни низкопоставленная?

-Никто. Есть знаменитый физик, не хочу называть его фамилию, он входит в пятерку самых выдающихся физиков мира, у него сын – аутист, не разговаривает. Правда, он уже развозит пиццу – большое достижение.

-Он там?

-Там. Но за границей. За границей им легче.

-Вы видели их за границей?

-Да. Эта история началась с того, что ко мне обратилась Елена Вяхекуоппус, она закончила когда-то факультет психологии ЛГУ, занимается умственном отсталыми в Финляндии и участвует в проекте Европейской комиссии по введению в России новых стандартов отношения к ним. Она читала мои статьи о самоубийцах, о транссексуалах, поняла, что я тот, кто ей нужен, и предложила посмотреть на проблему взглядом писателя-гуманиста.

-И какое чувство испытал писатель-гуманист, взглянув на этих несчастных?

-Ужаса. И несомненной ирреальности. Людей – с правами человека и все такое – запирают, и они проводят на койках свою единственную жизнь. Ну, лица у них немного странные, но любого из нас посади на койку – через годик-другой не сильно будешь отличаться. У половины профессоров на мехмате, где я учился и работал и где были гениальные люди, имелись отклонения. Ну, дергает он шеей, ну, смотрит на тебя странновато, ну, может посреди разговора вдруг взять портфель и уйти…

-Как Перельман…

-Как Перельман. Но если в семье за таким ребенком ухаживают и выращивают его, даже в гения, брошенный при родах или позже ребенок обречен.

-Они работают там? Что-то вяжут, шьют?

-Вы задаете вопросы в самую точку. Где они могут там работать? Там фабрика, что ли? Они целыми днями сидят на койках – и все. В первую половину дня им разрешают по коридору побродить. Они надоедают персоналу, за ними следить надо, они линолеум съели, им нравится колупать его, они едят цветы, которые стоят. Иногда их выводят во двор.

-А на природу вывезти?

-Никуда.

-А за границей?

-Я поехал в Финляндию. Там – загородный дом отдыха. Живет не больше 20 человек. У каждого отдельная комната. Есть холл, где можно посидеть, поговорить. Есть телевизор. Разумеется, они не вполне понимают, что происходит. Где-то стреляют, они спрашивают: это не у нас еще война, нет, хорошо. Мной заинтересовалась женщина, спросила: вы из России? Говорит: ваш Саддам Хусейн совсем сошел с ума, все время стреляет, Ельцин был лучше. Мужчина с чеховской бородкой, с сачком, как Набоков, ловит бабочек. Есть одна работница, ее называют помощник, присматривает за ними. Многие работают, скажем, сортируют помидоры в супермаркете, зарабатывают и очень довольны. В ассоциации ментальных инвалидов, где Елена работает, весь технический персонал – из них. Один гидроцефал, с огромной головой, заглядывает в глаза, здоровается по много раз, приветлив необыкновенно. Все веселые.

-А наши?

Наши сидят и тупо на тебя смотрят. Сначала кажется, что тебе это снится. Потом охватывает ужас. Рядом с нами, два шага – и метро, ларьки, нормальные люди, дальше Эрмитаж, университет, культурная столица. Я не хочу впадать в либеральное ханжество, что в интернатах плохие люди, что если б все были такие хорошие, как я… Я бы не выдержал. Это – стандарты. В Финляндии тоже были подобные интернаты – их расселили. Начали родители детей-инвалидов, скинулись, заложили свои дома и построили здание нового типа, где у каждого ключ от своей комнаты, чтобы никто туда не вошел. Чувство собственного достоинства даже у плохо адаптированного человека – огромная движущая сила. Во Франции я особенно убедился в этом. Как бы человек ни был примитивен, допустим, не умеет вытирать рот, все равно следует считать его воплощением какого-то более высокого начала. Как раньше говорили: по образу и подобию Божьему. Мы должны уважать его, даже если это ему не нужно. В Финляндии сравнительно тяжелых, которые не понимают, где находятся, кормят в комнатах – все вкусно, гигиенично, но без излишеств. А во Франции выкатывают на коляске, сажают за общий стол, ставят красивые фарфоровые тарелки, красивые приборы, и это нужно уже не ему, а другому, персоналу, чтобы не перейти барьер, чтобы понимать, что это все равно человек, и это священно. Если я вытираю ему рот, а он ничего не понимает, легко дать ему затрещину, легко перешагнуть барьер. Они стараются как можно больше барьеров выстроить.

-Зачем обществу об этом думать? Все равно дело родных, близких, ну случилось у них несчастье, не у всех же случилось, – какое дело нам, остальным?

-А какое нам дело до человека, которому отрезало машиной ноги, пусть валяется на дороге, пока не сдохнет. Есть родственники – пусть тащат домой. Зачем держим «скорую помощь», чтобы спасать неизвестно кого! Ясно же, если ему отрезало ноги, он ни на что не годен. Но даже если мы с вами такие прагматики, что считаем: пусть слабые сдохнут, а выживут сильные, – будем рассуждать прагматично: общество лишается одного работника, ведь мать обречена сидеть с больным ребенком – отец обычно бросает семью. Но пойдем дальше. Если мы позволим себе относиться к людям прагматично – то давайте возьмем точку зрения по-настоящему хорошо адаптированного человека: властителя, олигарха или бандита. Мы с вами, двое сидящих здесь литераторов, может, даже не последние люди в этой стране, – нужны мы кому-нибудь? Мы способны отстоять свою жизнь в первобытной схватке? Тогда останутся на свете Березовский, может, Путин, но Ходорковский уже нет – он не сумел себя защитить. Если мы полностью вернем закон джунглей – тогда да. Тогда клыки и пасть – вот что нам нужно. Но нет же! То, что мы делаем из милосердия, нам нужно для нашей же человечности.

-Саша, а какие-то любовные истории вам известны?

-Совсем недавно в Шапках, Шапки – село под Питером, где открыли, наконец, интернат на манер финского, там пара вступила в первый брак. Парень подметает территорию, зарабатывает, девушка очень бойкая, имеет слабость к косметике, к нарядам, покупает платья.

-А у вас образовалась какая-то человеческая связь?

-С кем я дружу – Саша Другов, тезка, фамилия настоящая. Мы с ним ездили в Финляндию. Он как раз живет с мамой. Мама – очень большой молодец, она его не отдала в ПНИ, ему за двадцать, и он пишет стихи. Я уже не могу его бросить. Когда ты это увидел, это уже нельзя бросить. Если мы испытаем ужас, который я испытал, увидев, как с ними обращаются, одно это им сильно поможет. Я плыву из Хельсинки в Стокгольм – обязательно группа на экскурсию, и они за табльдотом, за общим столом. Не на всякого приятно смотреть, но когда понимаешь, что альтернативой тому, чтобы меня от этого избавили, тюрьма для них – ваши неприятности как рукой снимает. Пусть лучше жуют.

Саша, между прочим, посвятил мне стихотворение:

Ребята, люблю я писателя,

Зовут его Мелихов Саша,

Он добрый, веселый, красивый

И как хороша дружба наша.

-Вы не ответили на первый вопрос: почему не гении вас привлекают, а дурачки?