Валентина Ушакова: «Всю жизнь ненавидя советскую власть...»

Предыдущие выпуски смотрите здесь.

От ведущих конкурса

Варсегов. Прочитал я этот выпуск, Грачева, и что подумал вот грешным делом: а случилось бы нам с тобой родиться на Украине в сталинскую эпоху, да еще и в кулацких семьях... И что бы было? С приходом немцев пошли бы мы в полицаи? А кто же знает? Ты можешь не отвечать, не для этого задаю вопрос. Я к тому, что ведь люди-то, в большинстве своем, сами судьбой не распоряжаются, а она, судьба, указует им, где и кому служить. Посему для меня вопрос о героях и о предателях далеко не ясный. Да и ты все равно мне не прояснишь, хотя и, порою, бываешь умной. Потому предложил бы я прочитать Ушакову нашу под углом вот таких раздумий.

Грачева. Залезли мы с нашим эксклюзивным бытописанием в самую что ни на есть болезненную глубину, в средоточие нервов, в чувствительнейшие точки. Опасно это все ворошить, конечно, но тут — документы и факты, от которых не отопрешься. Было, будь оно неладно! Чаще другое, конечно, было — когда за советскую власть жизни мученически отдавали.

На вопрос твой — хорошо, не стану отвечать. Скажу лишь, что фашистскую идеологию с коммунистической нельзя сравнивать, поскольку первая изначально направлена на уничтожение, на господство одной нации над всеми другими. В СССР такое не декларировалось никогда. Хотя, конечно, и безо всяких деклараций людей давили десятками тысяч, собственных сограждан. В том, что враги советской власти её не любили, нет ничего удивительного, на то и враги. Удивительнее, когда люди геройски защищали страну, Россию свою, или Украину, или Белоруссию, по-прежнему ненавидя при этом советскую власть. Я помню, в конце восьмидесятых делала интервью со стариком-шофером, который вывозил из Ленинграда детей по «Дороге жизни», украинцем. Как же он страшно, люто проклинал большевиков! Его семью выгнали в мороз из дома, раскулачивали, велели идти на станцию грузиться в поезд, и женщины с крошечными детьми окоченели в овраге, пытались угреться под снегом, под палыми листьями. Когда он, 15-летний парень, приехал ранней весной от тетки, то сам откапывал их трупы, и двухлетний мальчик, его брат, там замерз с кукурузной кочерыжкой во рту — держал ручками и сосал. Я старика спросила: масса листовок тогда была немецких, чтоб переходили на сторону фашистов. Почему не перешёл, почему ездил и ездил в блокадный город, сам весь израненный уже? И он так просто ответил: «Так дити там були, вмирали!». Вот поверишь — до сих пор в ушах это стоит, я украинского не знаю, а тут каждый звук запомнила. Боялась, кстати, спрашивать, поскольку мои деды и даже бабушкина сестра всю войну прошли, отец мальчишкой блокаду пережил, и «фашист» в нашей семье — слово самое страшное, ненавистное.

Но передаем слово сегодняшнему автору.

ВАЛЕНТИНА УШАКОВА

Валентина Ушакова

Правда о Голодоморе и фашистской оккупации

I

Моя мама, Мария Фёдоровна Ушакова (девичья фамилия Самодрал), родилась в 1928 году в селе Плещин Шепетовского района Хмельницкого области в семье середняка. Отец, Фёдор Максимович (1884 г.р.), мать – Фёкла Фоминична (1904 г.р., девичья фамилия Пинчук). К бабушке Фёкле сватался австриец, но она была сиротой, и родственники предпочли выдать Фёклу за обеспеченного вдовца с двумя детьми – Ефросиньей (1916 г.р.) и Ольгой (1920 г.р.). Ольга до шести лет не могла ходить, она перенесла оспу, и лицо её осталось рябым на всю жизнь. У Фёдора и Фёклы родилось трое дочерей: Антонина (1924 г.р.), Минодора (1926 г.р.) и Мария. Моя мама была младшей в семье. Она помнила, что родственники говорили, что она родилась «на Казанскую», но в календаре две «Казанских», одна в июле, вторая – 4 ноября, поэтому мама просто записала дату рождения на 28 октября. У деда были и земля, и лошади, и коровы, и другая живность, поэтому трудиться приходилось от зари до зари. Да ещё жить бабушке пришлось со свекровью, которая её недолюбливала. Работали от рассвета до заката. Во время сезонных работ родственники помогали друг другу, работников не нанимали.

После революции начали организовываться «комитеты бедноты», в основном из бедняков: пьяниц, пропивших свои наделы и вдов. «Комбедовцы» начали требовать, чтобы все сельчане вступили в колхоз и сдали туда свои земельные наделы, скот, инвентарь и прочее добро. Конечно, желающих отдать своё имущество добровольно не было. И тогда «комбеды» начали действовать.

Помещика по фамилии Цома красноармейцы выгнали из дома, отобрав всё и запретив односельчанам под угрозой расстрела давать ему хотя бы кусочек хлеба. Цома пытался есть какие-то корешки и «съедобную» глину. Моя мама помнила, как он жалобно просил прохожих дать хоть что-нибудь. А нелюди злорадно насмехались над умирающим от голода человеком. Он страшно распух и умер под забором от голода рядом с домом деда Фёдора. Но это было только начало…

После помещика «комбедовцы» взялись и за «середняков». Многие уже вступили в колхоз, опасаясь за свою жизнь, но дед отказывался наотрез.

Дядя Иосиф в Германии

Один из сельчан, Левко, был очень сообразительным и шустрым. Узнав в городе, что всё равно раскулачат всех, он быстро продал на базаре своих лошадей. Когда явились комбедовцы и узнали об этом, Левко обвинили в том, что он украл и продал лошадей, принадлежащих колхозу. За это «преступление» он долгие годы провел в страшной «земляной тюрьме», камеры там располагались в подвалах и полуподвалах. Но дед Левко оказался «счастливчиком», он выжил, несмотря ни на что, и годы спустя вернулся домой.

После расправы над помещиком и Левко, комбедовцы взялись за одну дружную и работящую многодетную семью: их объявили кулаками, ночью погрузили в возки и увезли на пересылку.

II

В 1933 году семью моего деда «раскулачили», как и других «середняков». Моей маме было пять лет, но она запомнила происходящее на всю жизнь. Лютой зимой у семьи отобрали всё: скот, птицу, продукты, зерно, инвентарь, верхнюю одежду, белье из сундуков, посуду… Разобрали даже большой сарай и увезли доски. Один из красноармейцев сказал, что если бабушка встанет на колени, то он оставит ей и детям ведро гнилой свеклы. Но бабушка отказалась… В отличие от других, она не проронила ни слезинки: не хотела унижаться перед «гопотой». Бабушке Фёкле удалось надёжно спрятать в яму лишь иконы, иначе бы их порубили, туда же засыпали и немного зерна. Зерно было понемногу припрятано в разных местах, так поступали и другие сельчане. Но комбедовцы весь двор протыкали штыками и нашли все «заначки», кроме той, где были иконы. А еще комбедовцы яростно разбивали «крупорушки» – маленькие каменные жернова, чтобы люди не могли молоть дома зерно на муку. Лишь одной крольчихе удалось вырваться из цепких рук «бедноты» и спрятаться, а после «раскулачивания» домочадцы обнаружили её в подполе вместе появившимися на свет крольчатами… Они послужили началом новому поголовью и восстановлению разрушенного хозяйства.

Дедушка, бабушка, их дочери и внучка с подружкой после войны

Среди «комбедовцев» была вдова-беднячка Прасковья или как её называли, Параска, которая жадно выхватывала одежду из сундуков и вязала в тюки. Семья деда осталась в том, в чём стояла. В «конфискованной» одежде потом ходили и сами комбедовцы, и их дети. А Параску-активистку моя мама видела в бабушкином платке, когда уже вместе с моим отцом и мной приезжала в деревню в начале 60-х годов… Тогда постаревшая вдова вновь и вновь приходила в правление колхоза и жалобно просила председателя выдать её козе хоть немного соломы, напоминая о былых «заслугах». Счастье «комбедовке» так и не улыбнулось: видно, сказались проклятия односельчан. Её дочь бывшая на фронте санитаркой, чтобы уцелеть, забеременела, но, вернувшись домой, умерла от родов, погиб и новорожденный ребенок. Ещё вдова прославилась в деревне тем, что ежегодно передвигала межу на соседские участки: ей всё сходило с рук безнаказанно. Конец жизни этой женщины страшен: она сошла с ума и мазалась с головы до пят собственными фекалиями…

А тогда, в тридцать третьем, семья деда, казалось, была обречена на голодную смерть. Но семье деда помогли родственники из соседней деревни Плесна, которых пока ещё не раскулачили: дали старую верхнюю одежду, отсыпали зерна, кто сколько смог… Это был самый страшный год на Украине, да и в России тоже, год искусственно созданного Советской властью голода, украинцы называют его Голодомором.

Вскоре после раскулачивания заболела дифтерией и умерла Тоня. Дед Фёдор так и не вступил в колхоз, устроился возчиком в воинскую часть, расположенную в городе Шепетовке. Дед ходил в город на работу за 9 километров и получал за это две буханки хлеба в неделю. А еще он подружился с поваром части, и тот давал ему головы сомов: они были крупные, а бульон от них застывал, как холодец. Мама всю жизнь вспоминала этого доброго человека.

III

Когда дед Фёдор рано утром шёл пешком на работу, его с насмешками и оскорблениями обгоняли комбедовцы на его бывших возках, в которые были запряжены лошади, прежде принадлежавшие ему. Но недолго комбедовцы торжествовали. Прежние хозяева делились с лошадьми последним куском хлеба, следили, чтобы в хлеву было тепло, заботливо вытирали и укрывали попонами вспотевшие спины, поили теплой водой.

А в колхозе, где всё общее, «кулацких» животных почти не кормили, усталых, разгорячённых лошадей поили ледяной водой, безжалостно били, заставляя работать до изнеможения. Начался падёж скота. Голодные, надорванные и обессиленные лошади уже не могли встать, и их поднимали с помощью верёвочных петель. Погибший истощённый скот варили и ели колхозники. В падеже скота обвиняли, конечно же, кулаков…

Плещинцы, 1958 год (на похоронах бабушки)

Да, голод был страшным. Измученные люди ели всё, что можно: свекольную ботву, картофельную кожуру, добавляли в выпекаемый хлеб опилки, кору… Как только появилась трава, стали собирать травки и корешки, перекапывая огород находили сгнивший прошлогодний картофель, делали из него крахмал… И выжили, назло новой власти. Но многие, очень многие умерли от голода.

Ловили и сажали в тюрьму тех, кто собирал колоски на полях, чтобы спасти себя и своих детей от голода… Нашу родственницу тоже посадили, и она работала под землёй на одной из шахт Донбасса.

Трудились, не покладая рук, и жизнь постепенно наладилась. Снова завели корову, свиней, кроликов, кур. Тётя Фрося в 1932 году в шестнадцать лет вышла замуж, а через год, в 1933 году, родила дочь Надежду, а ещё через три года – в 1936 – Ольгу. Пошли слухи, что скоро начнется война. И действительно, многих парней забрали на Финскую, и вернулись не все. Воевал там и муж Фроси.

Когда началась Великая Отечественная война, в первые же дни после нападения мобилизовали всех молодых парней и мужчин, остались в деревне лишь старики, женщины и дети. Девушек тоже призвали: они стали на фронте санитарками.

Мой дед не подлежал призыву из-за возраста: в 1941 году ему исполнилось 57 лет. Моя мама до войны успела окончить только четыре класса, как и её сестра Минодора: и старшие, и младшие учились все вместе.

Шли бои, от взрывов и бомбёжек приходилось прятаться в подвале. Когда наши войска отступили, оставив Украину, среди местных жителей началась паника. Никто не знал, как поступят с ними немцы, люди боялись, что их всех перестреляют.

Но немцы, напротив, хотели показать себя освободителями, они в целом старались демонстрировать населению хорошее отношение, думая, что пришли надолго. Повесили «для порядка» и в назидание остальным несколько коммунистов. Назначили старосту из местных жителей. Всех юношей, которых по возрасту не успели призвать в Советскую армию, вызвали в немецкую комендатуру и велели вступить в полицию. О том, чтобы отказаться, не могло быть и речи: они были бы тут же расстреляны. Ребята-полицаи охраняли мост и следили за порядком в деревне.

IV

В доме деда Фёдора расположилась немецкая канцелярия. Дед и все домочадцы вынуждены были перебраться в сарай. А по соседству, в доме деда Артёма, был штаб. В других домах поселились немецкие офицеры.

Бабушке Фёкле доверили готовить немцам еду, остальным вход в дом был строго воспрещен. Деда Фёдора поставили конюхом, но проработал он недолго: злобный немецкий конь так ударил деда копытом, что старик потерял сознание. Придя в себя, дед заявил немцам, что больше не будет работать конюхом, пусть его хоть расстреляют. И немцы, зная агрессивный норов своего коня, сочли причину уважительной, и нашли другого конюха.

Моя мама до замужества (50-е годы)

Часто немцы жестами показывали бабушке, указывая на Марусю и Минодю, что у них дома остались такие же дети. Иногда пытались угостить чем-нибудь, но девочкам родители строго-настрого запретили брать что-нибудь у немцев.

Из-за мобилизации немцы нуждались в рабочей силе. Девушек, среди которых была и моя тётя Оля, которой тогда исполнилось 16 лет, угнали на работу в Германию. Та же участь постигла и Иосифа Локотко, крёстного отца моей мамы, он был из села Плесна. Его жена Марина, крёстная тёти Минодоры, осталась дома с детьми.

Раз в месяц в концлагерь можно было отправлять небольшую продуктовую посылку, и бабушка пекла для падчерицы «печенье». Из всех граждан Советского Союза получать посылки разрешалось только украинцам, на остальных такие «привилегии» не распространялись. Тётя Оля пробыла в концлагере недолго, вскоре заболев от плохой и недостаточной пищи. Кормили, в основном, гнилой брюквой, да и то еда доставалась лишь тем, кто раньше получал свою порцию. Для последних на дне котла оставалась лишь грязь…

Ольгу Самодрал, тяжело больную, совсем истощённую, привезла домой немецкая медсестра вместе с двумя другими заболевшими девушками из Шепетовки. Бывшие узницы были переданы родственникам «под расписку»: порядок прежде всего… Тётя Оля после этого долго не могла ходить, её выносили на улицу на домотканом покрывале - рядне. А ночами девушка будила всех истошными криками: «Бомбёжка! Бомбёжка!» Но постепенно молодость взяла верх и моя тётя поправилась.

Дяде Иосифу повезло больше. Из концлагеря его забрал к себе немецкий фермер, выращивающий коров. Они ели за одним столом, вместе работали. Если хозяин покупал что-то из одежды себе, то такую же вещь покупал и работнику. На фотографии, присланной из Германии, дядя Иосиф снят в приличном костюме и шляпе. Немец мечтал, что после войны дядя Иосиф перевезет в Германию и свою семью: работы хватило бы всем. Иосиф Локотко прилично научился говорить по-немецки, мог везде ходить свободно, хозяин даже отпускал его в кино. После войны дядя Иосиф вернулся домой и до конца своих дней с большой теплотой и благодарностью вспоминал о добром немце-хозяине. А вот Василий, старший сын дяди Иосифа, призванный в советскую армию, во время боя сгорел в танке…

Как-то мама с другими детьми летом пошли в лес за ягодами. Они видели, как немцы у оврага расстреливали группу людей, вероятнее всего евреев, так как партизан казнили публично. Знали дети и о том, что муж Фроси пропал без вести: говорили, что его расстреляли вместе с евреями, так как до войны он был активистом. Испуганные дети, забыв о ягодах, рванули домой что было сил…

V

Однажды случилась беда. Бабушка решила побелить печь, и позвала мою маму. Мама начала побелку, но упала с табуретки и известь выплеснулась ей прямо в лицо. Из-за химического ожога глаз мама полностью ослепла. О несчастье узнал немецкий военврач. Целый месяц немец ежедневно смазывал маме глаза какой-то мазью, и она начала видеть. Постепенно зрение полностью восстановилось, и мама почти до самой смерти читала газету без очков! Моя мама в жизни никогда не сказала о немцах плохого слова, она была безмерно благодарна немецкому врачу, сохранившему ей зрение.

Летом мама вместе с другими подростками работала на току, ворошила и перелопачивала с утра до вечера зерно для Германии. За их работой наблюдали молодые немцы-автоматчики, охраняющие ток.

1962 год, наша семья в Плещине (папа с гармошкой), мама вверху крайняя справа, я на руках у родственника

Перед тем как идти домой, дети затевали игру: начинали кататься с больших куч зерна. Съезжая вниз, дети потихоньку напихивали зерно в карманы и сапоги. Набивалось прилично. Хищение зерна было строго запрещено, а тут ведь вроде нечаянно налезло. Когда дети уходили домой, немцы со смехом хлопали себя по сапогам и карманам: мол, смотрите, мы все видим! Но высыпать зерно обратно не заставляли. В отличие от прежних «хозяев», немцы понимали: чтобы работать, людям надо питаться… Добытое таким образом зерно дома перемалывали и пекли лепешки.

Молодость есть молодость. Жизнь и в оккупации продолжалась. Устраивались вечеринки-посиделки, на которых молодые украинские парни и девушки вместе с немцами пели и танцевали… Немецкие солдаты играли на губных гармошках, с одинаковым энтузиазмом исполняли как немецкие песни, так и «Катюшу», краковяк, польку. Некоторые девушки дружили с немецкими солдатами, вспыхивала любовь, одна даже родила ребёнка. Конечно, после войны ей довелось выслушать немало упрёков…

Но времена изменились. До Советской власти нравы были очень строгими, даже жестокими: мать-одиночку раздевали догола, давали ей в руки её голого ребёнка и водили по всем близлежащим деревням в назидание другим, осыпаемую проклятьями, плевками и комьями грязи… Незамужняя девушка должна была строго блюсти себя, иначе её никто не взял бы замуж. Но вдовы уже могли вести себя немного повольнее.

Кто-то из женщин, чьи мужья пропали без вести, выкупал у немцев пленных: в доме нужен был работник. И почему-то именно мужья этих женщин потом живыми возвращались с фронта домой. Иногда дом покидал пленный, иногда – законный муж…

Жители села жили между двух огней. Бывало, ночью в сараи стучались партизаны, требуя продукты. Ничего не дать было нельзя: могли и убить, обвинив в сотрудничестве с немцами. А если бы немцы обнаружили, что помогаешь партизанам, то расстреляли бы за пособничество, не задумываясь…

VI

Но вот началось освобождение. Бомбёжки, обстрелы… Всё горело, повсюду одни руины… Лежали убитые люди и скот… В дом деда Фёдора попала бомба, но к счастью, не взорвалась… Немцы ушли, сказав на прощанье: «Гитлер – капут». С ними, боясь возмездия, ушла и часть полицаев, позднее перебравшихся в Канаду. Они потом слали оттуда своей родне фотографии и посылки. А те, кто служил немцам, но остался в родном селе, были осуждены на огромные сроки заключения в лагерях, многие отсидели в лагерях по 20-25 лет… Прошедшие страшные сталинские лагеря на Колыме и в Заполярье, те, кто выжил, вернулись потом в родную деревню…

Корову деда Фёдора во время наступления наших войск убило снарядом, и он отдал её красноармейцам на мясо. Их командир даже выдал деду расписку, просил сохранить её, обещая, что после войны семью освободят на несколько лет от налогов. Но платить налоги деду всё равно пришлось.

После освобождения дед Фёдор и моя мама на лестнице носили на подводы погибших солдат. Мама подняла валенок, оттуда торчала часть ноги… А Минодору забрали работать на железную дорогу в Шепетовку.

Землю, укатанную танками, сохой пахали, впрягаясь вместо лошадей, женщины, девушки и подростки. Копали ржавыми лопатами, найденными на пожарищах. После освобождения в украинских семьях ещё долго пользовались уцелевшими тарелками со свастикой и походными офицерскими ваннами их каучука.

Наша семья перед отъездом из Плещина

Постепенно жизнь входила в мирное русло: возвращались домой уцелевшие, хотя и израненные фронтовики, ремонтировали и заново отстраивали дома. Фронтовики привозили в свои семьи «трофейные» швейные машинки «Зингеры», отрезы на платья, туфли, инструменты, часы и другие полезные вещи: мало что уцелело от довоенного имущества.

Тётя Оля, воспользовавшись тем, что все документы сгорели, по чьему-то «доброму» совету убавила себе два года, чтобы казаться моложе и привлекательнее. Работала тётя Оля на заводе в Шепетовке, жила в общежитие. Моя мама пошла работать в воинскую часть прачкой, и едва не утонула, полоща белье на берегу реки. К счастью, её увидел и спас солдат. Позже мама работала на сахарно-рафинадном заводе. Там можно было выписывать жмых для коровы. Но в жмых попал гвоздь, и купленная ценой невероятной экономии корова погибла.

Затем мама устроилась «десятником» на стройку.

Однажды маму послали в командировку в Западную Украину, кажется, в Ровно или Ивано-Франковск. Несмотря на то, что война закончилась, там о мирной жизни не было и речи. Западная Украина, переданная Германии по Брестскому миру, а в 1945 году освобождённая от немцев, не признавала Советской власти и колхозов. «Лесные братья» убивали из-за угла представителей местной власти, активистов, милиционеров, офицеров и солдат, врывались ночами в дома… На дорогах устраивали засады, ставили мины, на которых подрывались машины с солдатами… Если в городах и деревнях западной Украины Советская власть хоть как-то контролировала территорию, то в лесах «стрелял каждый куст».

VII

Женщина, у которой остановилась на постой моя мама, велела ей ничего не покупать на рынке: всего несколько дней назад умер от отравления солдат, купивший на рынке молоко у «доброй старушки». И этот случай не был единичным. «Освободили нас… от хлеба и от сала», – жаловалась «западенка» маме. Так же рассуждали и многие другие жители Западной Украины... Как могли, они противостояли колхозам. Но силы были неравны. Последние «лесные братья» были выловлены или убиты только в конце пятидесятых годов…

Бабушка Фёкла умерла зимой 1958-59 года в возрасте 54 лет, всю жизнь она страдала от астмы. Дедушка женился в третий раз на своей односельчанке-вдове. Моя мама уехала по вербовке на строительство железной дороги под городом Сасово Рязанской области.

Девушки на себе таскали огромные шпалы, укладывали рельсы, забивали молотом «костыли», словом, им приходилось выполнять тяжелую мужскую работу. И это в любую погоду: и в жару, и в дождь, и в лютые морозы…

Моя двоюродная сестра Таня Голобородько с детьми и внуками

Жили в вагончике, в котором зимой холод был неимоверный. Топили печь, но по утрам обнаруживали, что вода в ведре замёрзла. Работали в фуфайках, ушанках и ватных брюках, так что хрупкую девушку можно было принять за мужчину.

Именно там, в Сасово моя мама и познакомилась с будущим мужем, моим отцом, который работал бульдозеристом, равняя землю под будущую дорогу… Они поженились в октябре 1959 года, начали снимать комнату в одном доме, а в 1960 на свет появилась я…

В 1961 году железная дорога была достроена и торжественно пущена в эксплуатацию. Больше работы там не было, и мои родители переехали жить в мамину деревню, в дедушкин дом. Папа начал работать трактористом, а мама сидела дома со мной.

К тому времени колхоз превратился в совхоз: часть заработанного выдавали деньгами, часть – натуроплатой, чаще всего зерном или сахаром. В конце года мой отец получил три мешка сахара! Продать полученное в качестве натуроплаты зерно и сахар было практически невозможно, съесть полностью – тоже…

Мои родители скот не держали, да и не было необходимости: по осени многие плещинцы кололи свиней и продавали мясо дёшево. Летом работали без выходных от рассвета до заката, а зачастую оставались и на ночную смену. Трактористы засыпали на ходу…

А вот зимой работы практически не было. Многие гнали самогон от вынужденного безделья и избытка зерна и сахара. У некоторых он стоял во дворе в вёдрах и пили его кружками, почти как воду… Бывало, что и дети доползали до ведра, к счастью, это вовремя замечали, но некоторые малыши успевали хлебнуть спиртного... Многие спивались, а некоторые семьи постепенно вымерли полностью. К счастью, эта участь миновала нашу родню.

Молодёжь покидала деревню, уезжала на учёбу и по вербовке, уходила в армию. Перспектив никаких не было. Люди хотели иметь нормальную работу с выходными и отпусками. Село постепенно пустело…

VIII

С Украины мы уехали в 1963 году. Хотя мне было тогда три года, но я помню деда Фёдора, и то, как он брал меня с собой на сенокос и угощал сливами-венгерками. А в 1965 году тётя Минодора родила дочь Татьяну. У Татьяны Голобородько сейчас трое детей: Алла, Наталия и Владимир и трое внуков: Кристина, Александра и Алексей. Проживают они под Северодонецком. Живут в разных городах дети и внуки тёти Фроси, которая покинула этот мир в 1980 году. Но не сгинул наш род, хотя и рассеян по всему свету, жизнь продолжается!

Моя мама ушла из жизни в 1995 году после тяжёлой продолжительной болезни. Тёти Минодоры не стало в 2002 году, в последние годы жизни она полностью ослепла... После её смерти дом деда Фёдора остался в запустении и постепенно разрушился: Татьяна, уехала в Днепропетровск на учёбу и не вернулась в деревню. Тётя Оля замуж так и не вышла, всю жизнь проработала на заводе, пела в заводском хоре, а из-за «подправленных» документов вышла на пенсию на два года позже. Из жизни бывшая узница концлагеря ушла в 2002 году в возрасте 82 лет.

А дед Фёдор умер в 1972 году, пережив трёх жён и всех тех, кто его раскулачивал. Всю свою жизнь Фёдор Самодрал люто ненавидел советскую власть, лишившую его всего…

УСЛОВИЯ КОНКУРСА «ТАК БЫЛО!». 1. Рассматриваются литературно-документальные произведения. Мы пишем историю нашей страны через истории отдельных людей, семей, родов. У каждого за душой есть «перепахавшее» его событие, или просто заветное воспоминание. Это могут быть и совсем маленькие рассказы о том, что довелось увидеть или пережить, и солидные вещи максимальным объемом 30 000 знаков, разделенные на главы размером не более 3 000 тысяч знаков. Все изложенное должно быть связано с Россией (или СССР, или Российской империей) и каким-то образом касаться автора. Подойдут даже интересные биографии, изыскания о предках. Лишь бы написано было ярко и талантливо. 2. Принимаются работы только от зарегистрированных в Соцсети КП, поскольку свои произведения, предназначенные для конкурса, авторы самостоятельно публикуют (выкладывают) в нашем сетевом Сообществе «Ни дня без строчки», пометив сверху: «Для ТАК БЫЛО!». Адрес: http://my.kp.ru/main.do?id=c1181014 Размер каждой публикации — не более 3 000 знаков (крупные произведения выставляются главами по 3 000 знаков). Редакция выбирает для конкурса лучшее и представляет на сайте КП в еженедельных выпусках. Количество работ от одного участника не ограничиваеся. С вопросами можно обращаться по адресам grat@kp.ru, или var@kp.ru (только на эти два адреса и отправлять фото, если мы объявим, что произведение отобрано для публикации), а можно и напрямую, сообщениями в Сети КП. Ведущие конкурса имеют право на сокращения и редактирование. Рецензирование и гонорары не предусмотрены, только призы победителям в конце года. 3. Именем автора будет считаться то, под которым работа выставлена в Сети. Желающим изменить его в случае публикации нужно написать нам об этом отдельно. 4. Иллюстрации/фото желательны, но они должны быть собственностью автора (или у автора должно быть разрешение на публикацию фотоматериалов).

УСЛОВИЯ КОНКУРСА «ТАК БЫЛО!».

1. Рассматриваются литературно-документальные произведения. Мы пишем историю нашей страны через истории отдельных людей, семей, родов. У каждого за душой есть «перепахавшее» его событие, или просто заветное воспоминание.

Это могут быть и совсем маленькие рассказы о том, что довелось увидеть или пережить, и солидные вещи максимальным объемом 30 000 знаков, разделенные на главы размером не более 3 000 тысяч знаков. Все изложенное должно быть связано с Россией (или СССР, или Российской империей) и каким-то образом касаться автора. Подойдут даже интересные биографии, изыскания о предках. Лишь бы написано было ярко и талантливо.

2. Принимаются работы только от зарегистрированных в Соцсети КП, поскольку свои произведения, предназначенные для конкурса, авторы самостоятельно публикуют (выкладывают) в нашем сетевом Сообществе «Ни дня без строчки», пометив сверху: «Для ТАК БЫЛО!». Адрес: http://my.kp.ru/main.do?id=c1181014

Размер каждой публикации — не более 3 000 знаков (крупные произведения выставляются главами по 3 000 знаков). Редакция выбирает для конкурса лучшее и представляет на сайте КП в еженедельных выпусках. Количество работ от одного участника не ограничиваеся.

С вопросами можно обращаться по адресам grat@kp.ru, или var@kp.ru (только на эти два адреса и отправлять фото, если мы объявим, что произведение отобрано для публикации), а можно и напрямую, сообщениями в Сети КП.

Ведущие конкурса имеют право на сокращения и редактирование.

Рецензирование и гонорары не предусмотрены, только призы победителям в конце года.

3. Именем автора будет считаться то, под которым работа выставлена в Сети. Желающим изменить его в случае публикации нужно написать нам об этом отдельно.

4. Иллюстрации/фото желательны, но они должны быть собственностью автора (или у автора должно быть разрешение на публикацию фотоматериалов).