Владимир Кунин: «За идеологию России отвечаю я…»
«Большой писатель — это уникальная комбинация рассказчика, учителя и чародея. Причем чародей преобладает, ибо все великие романы это великие сказки…». Так несколько десятилетий назад утверждал Владимир Набоков в статье «О хороших читателях и хороших писателях».
Я безмерно счастлив и горд, что уже немало лет близко дружу с таким великим сказочником и чародеем — писателем Владимиром Куниным.
С 1989 года писатель живет и работает в Мюнхене. Именно здесь он и написал бестселлеры «Русские на Мариенплац», «Иванов и Рабинович», «Ночь с ангелом», «Мика и Альфред», «Интеркыся», «Сволочи».
Отправившись недавно в служебную командировку в Германию и Францию, я не мог не воспользоваться счастливой возможностью и, вспомнив курсантскую юность, удрал на сутки в «самоволку» из Баден-Бадена в Мюнхен, предпочтя общение с другом скучному семинару с представителями немецкой адвокатуры.
Мы провели незабываемый день, начав его с самогона (правда, под благородным итальянским именем «Граппа») и закончив в маленьком китайском ресторанчике на окраине баварской столицы. И говорили, говорили, говорили, стремясь восполнить почти двухлетний перерыв в живом общении…
< «За «Интердевочку» меня требовали повесить за ноги»
— Владимир Владимирович, от вашей биографии голова кругом идет: талантливый юный спортсмен, вор-налетчик, зэк, малолетний горный диверсант — выпускник спецшколы, военный летчик, чемпион СССР по акробатике, таксист, вольтижер в цирке, водитель-дальнобойщик, корреспондент центральной газеты, сценарист, писатель… Чьи же гены так бурлят в вашем плавильном котле?
— Поверьте, гены очень приличных предков. Об отце я подробно вспоминаю в книге «Мика и Альфред». В романе он — Сергей Аркадьевич Поляков, в жизни — Владимир Борисович Фейнберг. Один из первых летчиков России. Пилот 12-го истребительного отряда Двора Его Императорского Величества. Школу летчиков окончил под Парижем, а до этого изучал филологию в Берлинском университете. Эскадрильей, в которой летал отец, командовал князь Владислав Николаевич Лерхе — бретер, дуэлянт, пьяница и ходок, каких мало, близкий друг моего батюшки. За отчаянную смелость у отца полный набор георгиевских крестов. Правда, кроме офицерского.
— Он что, не был офицером?
— Вольноопределяющимся. Не мог быть офицером, потому что еврей. Зато имел титул потомственного дворянина. Это наследство от его отца, моего деда — лейб-медика Двора Его Императорского Величества, профессора Бориса Исааковича Фейнберга. Он — выпускник Военно-медицинской академии, хирург-гинеколог, имел собственную клинику, и, пардон, не исключаю, что делал аборты сановным дамам вплоть до цариц. А потом пришел гегемон, и дворянство упразднили. Так что уже нетитулованным папа встретил Беатрису Кунину — эксцентричную красавицу, популярную актрису. Безумно влюбился, они поженились. Результат перед вами.
Отец пережил маму на четверть века. Она умерла в 42-м, в эвакуации. А папа уже был кинорежиссером, фронтовым документалистом, заслуженным деятелем. Именно он и открыл мне, пацану, мир кино, когда изредка брал с собой в экспедиции.
— Теперь у вас уже давно свой мир кино. 33 картины… Это же сотни пропущенных через себя судеб героев, их горестей и побед, их ненависти и любви, их биографий, наконец. По ночам не беспокоят?
— Нет, по ночам меня беспокоят режиссеры, угробившие мои сценарии.
— Это вы про что? Про «Иванова и Рабиновича», «Сволочей»?
— И про «Интердевочку» тоже.
— Ну, про «Сволочей» еще поговорим, уж больно они на слуху. А что же вы суперпопулярную «Интердевочку»-то не любите?
— Совершенно посредственное произведение, неожиданно для меня попавшее в струю и повернувшее мою жизнь в иное русло. И на меня, и на издательство читатели обрушили в свое время почти миллион писем. В половине из них «Интердевочка» превозносилась до небес. Другая половина требовала повесить меня за ноги, сжечь и развеять мой прах по ветру. Мол, у нас в стране вообще нет проституции, и Кунин оболгал советскую женщину. А «Правда» обозвала меня порнорэкетиром. Так что оснований не любить ее у меня предостаточно.
«Проститутки считали меня генералом КГБ»
— По книге «Иванов и Рабинович», над которой хохочут миллионы читателей во всем мире, Валерий Быченков снял сериал. Говорят, вам он настолько не понравился, что вы даже сняли свое имя из титров…
— Снял. Второй раз в жизни. Когда режиссер и продюсер пытаются очень неквалифицированно изменить сценарий, ползет вся жестко выверенная драматургическая конструкция. Лихая ироничная история может мгновенно превратиться в вялую и кислую, как получилось с «Интердевочкой». Нужны тонкость и такт обращения режиссера с драматургическим материалом. В советское время было достаточно крепкое Управление по охране авторских прав. Сейчас такого нет. Единственное, что могу посоветовать коллегам, — внимательно читать договор при подписании. Я читал невнимательно и поплатился за это.
— Ну, хорошо, а есть фильмы, которыми вы полностью удовлетворены?
— Я очень люблю пять своих картин. Это «Хроника пикирующего бомбардировщика», «Старшина» с превосходным актером Владимиром Гостюхиным, «Трое на шоссе» с Арменом Джигарханяном и Вячеславом Невинным, «Чокнутые» и «Ребро Адама», где великолепна Инна Чурикова и превосходен весь актерский ансамбль. Прямая заслуга режиссера Вячеслава Криштофовича.
— Значит, «Интердевочка» все-таки «нелюбимый ребенок». А как вам вообще-то пришло в голову ее написать?
— Угораздило меня подписать с художественным руководителем объединения на «Мосфильме» режиссером Лешей Сахаровым договор на двухсерийную картину о какой-то рабочей династии Балтийского завода. Я получил под него довольно серьезный аванс в 2200 рублей. По тем временам — грандиозно. Деньги мы с женой Ириной моментально профукали. Я же, заглянув в заявку на сценарий, которую мучительно сочинил в мосфильмовской гостинице за два дня, понял: никогда в жизни этот бред делать не буду. Но тогда деньги отдавать надо…
Вспомнил о гостинице в Варшаве, где жил несколько месяцев и каждое утро спускался на завтрак под приветственные возгласы проституток. За три доллара они арендовали столик в ожидании какого-нибудь немца или американца. Мы познакомились, вели доверительные разговоры, и я тогда еще подумал: вот бы написать об их жизни: скажем, у польской валютной проститутки происходит роман с русским водителем-дальнобойщиком. Но как-то это все завяло… А тут деньги надо отдавать!
Сахаров взмолился: напиши хоть какой-нибудь сценарий, чтоб первый вариант попал на обсуждение. Мы его не примем, но аванс спишем.
Я прибежал к ленинградским генералам милиции, назвался всеми своими лауреатскими званиями, добавил членство в творческих союзах, предъявил ходатайственные письма. И выложил как на духу: хочу, мол, написать о таком уродливом, нетипичном явлении в нашей стране, как проституция. Будем вместе выжигать! И, представьте себе, уговорил! Начальники включили меня в группу захвата старшего лейтенанта Кузнецова. Место действия — гостиница «Прибалтийская». Между прочим, каждая интуристовская гостиница имела свою группу, которая работала и по валютной проституции, и по 88-й статье, каравшей за незаконные валютные операции. Сейчас звучит смешно, а тогда — страшновато. Присутствовал при обысках, арестах и еще черт знает при чем. Я был много старше парней-сотрудников и называл их по именам: Петя, Вася, Миша. Они же величали меня почтительно — Владимир Владимирович. И проститутки, видя меня ежедневно в «спецуре» — кабинете спецслужбы, куда их приводили, пустили слух, что я — генерал КГБ. Когда девицам что-то не нравилось, они обращались напрямую ко мне, причем не без театральных эффектов: «Владимир Владимирович, ну как вам нравятся эти гестаповские методы?!»
Было смешно, но я держал строгий нейтралитет, глядя, как содержимое их сумочек сотрудники спецгруппы равнодушно вываливают на стол. Мой надежно упрятанный диктофон трудился без устали. Каждый вечер я садился за баранку, мчался в Репино и в тиши Дома творчества переносил содержимое пленки на бумагу. Вскоре я созрел для того, чтобы из стана милиции перекочевать в стан проституток. И я пошел в народ, представляющий первую древнейшую профессию. Честно скажу: иные дамы были мне весьма симпатичны — умны, блистательны, свободно владели иностранными языками.
— Так-так, если можно, ближе к телу…
— Ни в какие тела я не внедрялся, только расширял свои теоретические познания. Экземпляры, скажу я вам, были потрясающие.
Например, я долго искал возможность встречи с некой Дианой, профессионалкой высочайшего класса. По 88-й статье ее осудили на четыре года. Так в зоне она выучила финский и немецкий, причем последний освоила так, что немцы твердили, будто ее берлинский диалект выше всех похвал. Она уже вышла в тираж, и когда я собирал материал, то возмечтал познакомиться лично. Одну из своих валютных подружек я уговорил познакомить меня с Дианой. Подружку звали Света Рищук, эдакая тигрица, хищница, сейчас замужем, живет в Англии. Как-то я позвонил Свете часов в 11 утра, чтобы напомнить об уговоре, совсем забыв, что люди ее профессии после трудов праведных дрыхнут до обеда: «Света, ты не пугайся, это Кунин». Она хриплым от сна голосом: «Да пошел ты на…» Звоню еще и еще: «Света, если ты бросишь трубку в третий раз, я подниму твое дело в суде. Помнишь, как дала взятку в 5000 рублей судье и тебя отмазали от того случая, когда ты пьяная на своей тачке врубилась в машину японского консула? Так я обещаю: по году отсидки за каждую тысячу взятки я тебе, сука, обеспечу». Из трубки на меня полился елей: «Ой, а кто это?» Мне оставалось только рявкнуть: «Я же сказал тебе, что это Кунин!» Она в ответ: «Здравствуйте, дорогой Владимир Владимирович, чем могу помочь?»
— Помогла?
— Помогла. Позвонила Диане и в самых восторженных тонах живописала меня и мои книги, добавив следующее соображение: «Понимаешь, когда Кунин писал о гражданских летчиках или водилах-дальнобойщиках, он устраивался всякий раз к ним работать, чтобы все впечатления пропустить через себя. Теперь он пишет о нас и хочет пропустить через себя и нашу жизнь».
Диана с нотками уважения важно ответила: «Ну, это он молодец, давай знакомь нас. А я познакомлю его с двумя педрилами, которые так пропустят его через себя, что он все познает…»
Впрочем, Диана действительно оказалась кладом. При встрече она поведала мне истории, полные шекспировских страстей.
— Что-то в фильме я их не припоминаю.
— Когда я писал сценарий, то понимал, что хватаю себя левой рукой за правую. Во мне сидел внутренний редактор. И правильно сидел. Весь милицейский генералитет ополчился на меня после того, как сценарий был опубликован в журнале «Аврора».
«Раз в двадцать лет меня запрещали»
- Знаете, это поразительно, но примерно раз в двадцать лет со мной обязательно происходили неожиданные политнеприятности.
Первый же фильм, снятый по моему сценарию, был запрещен в день объявленной премьеры 3 октября 1963 года. Приказом первого секретаря Ленинградского обкома КПСС Толстикова картина «Я — шофер такси» была физически уничтожена: сожжены копии и смыт негатив.
Потом последовали четыре голодных года (крохотные публикации и телевизионные халтурки под чужими фамилиями, коротенькие сценарии для студии документальных фильмов, ночные извозчичьи заработки на старенькой «Победе»…) — уж больно громко крикнул тогда господин Толстиков!
И только в 1967 году, благодаря вмешательству прекрасного человека, писателя Юрия Германа, появилась моя «Хроника пикирующего бомбардировщика». За сценарий я получил Премию ЦК комсомола и окончательно стал кинодраматургом.
После «Хроники» на «Мосфильме», «Ленфильме» и других студиях страны были сняты еще десятка полтора фильмов по моим сценариям. Что-то поругивали, что-то похваливали. За «Старшину» я даже получил медаль имени Довженко.
А потом появилась «Интердевочка». Разразился дикий скандал. Те самые генералы милиции, которые подписывали мне разрешения на сотрудничество со спецслужбой для сбора материала, прочли сценарий и, видимо смертельно испугавшись возможной ответственности, завопили на весь мир, что никакой валютной и вообще проституции у нас никогда не было и нет. А Кунин, мерзавец этакий, своими измышлениями оболгал советскую женщину. И требовали немедленно сжечь весь тираж журнала «Аврора». А заодно и автора отвратительного сценария…
Причем эти письма в ЦК партии подписывали именно те, на чей стол каждый день ложилась оперативная сводка по задержанным и убитым валютным проституткам интуристовских гостиниц славного города-героя Ленинграда.
— Но ведь кто-то дал «добро» на публикацию и съемки?
— Александр Николаевич Яковлев. Он только попросил заменить название «Проститутка». Так родилась «Интердевочка», которая и пошла гулять по свету.
Благодаря мужеству «Мосфильма» эта картина все же была снята. Она до сих пор периодически идет чуть ли не по всем телеканалам России. А ведь с момента первого ее выхода на экраны страны минуло уже 20 лет. Книга же, вызвавшая тот громкий скандал, только в СССР и в России переиздавалась раз пятнадцать. Она переведена на 17 языков и выпущена уже в 23 странах мира. В Китае даже три раза, и все в разных переводах! А общий тираж «Интердевочки» давно перевалил за четыре миллиона.
Именно после «Интердевочки» «Мосфильм» снял еще несколько картин по моим сценариям. Например, «Ребро Адама», который в 91-м был номинирован на «Нику». В 92-м на международном фестивале в Италии я получил за него «Золотой Флайяно» как лучший киносценарист года. Эта картина вообще собрала призы едва ли не на всех крупных кинофорумах. Мало того, это был единственный иностранный фильм, купленный американцами на фестивале в Нью-Йорке и полтора месяца не сходивший с экрана в Линкольн-плаза.
— Кстати, не только «Интердевочка», но и все ваши книги предельно точны в описании деталей — географических, бытовых, профессиональных. Сюжеты вымышлены, но все детали технологически точны. Это принципиально?
— Я очень тщательно готовлюсь к каждой книге или сценарию. И всегда должен знать раз в десять больше, чем потом использую. Это школа классической журналистики. Думаете, я когда-нибудь выходил в море на яхте? А вы, профессиональный военный моряк, много нашли ошибок в «Иванове и Рабиновиче»?
— Не только вообще не нашел, но считаю, что эта книга, помимо всего прочего, — готовое пособие по яхтенному и штурманскому делу…
— А почему бы и нет? «Иванов и Рабинович» никогда не появился бы на свет, если б не ряд обстоятельств, вряд ли известных читателям. В свое время был у меня в Ленинграде приятель по имени Илья. Классный шиномонтажник. Как-то я приехал к нему заменить колесо, и он сказал: «Есть лишние полчаса? Я потом тебе все сделаю, а пока поехали в яхт-клуб». По дороге Илюша рассказал прелюбопытную историю. Вдвоем с другом Колькой они за копейки купили яхту из красного дерева, еще довоенной постройки. Почти сорок лет она пролежала в земле. Друзья поставили яхту в кильблоки и приступили к ремонту. А поскольку денег у них не было, они решили продать шиномонтажную мастерскую, добавить все, что скопили, и на этой самой яхте уйти в Израиль. А там продать судно как раритет за несколько миллионов долларов. «И вот хрен мы будем там на соцобеспечении, — с пафосом убеждал меня Илья. — Нет, мы откроем свое дело и по-человечески заживем».
Мы приехали в яхт-клуб Балтийского морского пароходства. В кильблоках передо мной предстало чудовище — гигантская развалюха, 17 метров в длину, без мачты, сквозь дыры в корпусе можно разглядывать окружающий пейзаж… Поднялись на борт по пятиметровой сходне. По палубе я ходил с величайшей осторожностью, боясь провалиться к чертям собачьим.
«Илюха, — говорю, — об этом можно снять гениальное кино!»
«Вот когда восстановим, спустим на воду и уйдем в Израиль, тогда снимай», — отрезал он.
И это заявил человек, который даже плавать не умел и море знал только по картинам Айвазовского! Правда, Коля когда-то служил матросом на буксире…
В общем, пока суд да дело, начал я придумывать их славный поход. Купил карты у одного знакомого генштабиста, яхтсмены-международники проложили маршрут. Одного из них, старшего тренера Володю Муравича, я вообще изнасиловал, задав тысяч десять дилетантских и дурацких вопросов. Мой бывший тесть, в прошлом штурман торгового флота, подарил мне знаменитую книгу Боба Бонда «Искусство владения яхтой» на русском языке…
— А Илюша и Коля, они все-таки ушли на своей яхте к Земле обетованной?
— Эти парни, продав все и став абсолютно нищими, спустили-таки отремонтированную яхту на воду. И она благополучно затонула прямо у пирса. После этого Колька сказал: «А идите вы все к такой-то матери, никуда я не поеду!» Илюша сел в поезд и уехал в Дюссельдорф. Навсегда. Там и живет. А мою книжку напечатали 11 раз в разных издательствах, общим тиражом более двух миллионов экземпляров. Правда, семь тиражей — пиратские…
«Больше никакого реализма, только сказки!»
— Ваши профессиональные перевоплощения сродни актерским. Достаточно известно, как создавался сценарий фильма «Трое на шоссе». Вы сели за баранку 24-тонного рефрижератора и вписались в семью дальнобойщиков. А «Пилот первого класса»? Вы ведь не служили в гражданской авиации?
— Не служил. Я приехал к тогдашнему министру Евгению Федоровичу Логинову и представился: автор фильма «Хроника пикирующего бомбардировщика», в прошлом военный летчик. Хотел бы познакомиться с буднями гражданской авиации. К великой радости, получил от министра предписание и отправился во 2-ю Новгородскую авиаэскадрилью. Всю зиму, а на дворе стоял 69-й, летал правым пилотом на «Ан-2», и только командир эскадрильи знал, кто я на самом деле.
— И что, молодые летчики вас не вычислили?
— Для них я был загадочным стариком. Они жили в каких-то бараках общежития, а я — в гостинице. На аэродром приезжал в четыре утра, брал кувалду и сбивал с лыж самолета примерзшие куски наста. И все считали, что я — командир «Ил-18», списанный на «Аннушки» по сотому приказу, проще говоря, за пьянки. А не выгнали меня из авиации напрочь, потому как хороший летчик. С командиром мы встречались по вечерам, выпивали литр водки и говорили за жизнь. А утром вылетал в рейсы. Новгород—Великие Луки… Возили почту, баранов, колхозников на рынок, двигатели, запчасти…
— Да уж, тяжела и неказиста жизнь простого сценариста... Да еще такого реалиста, как вы.
— Реалиста?! После «Интердевочки» я сказал себе: больше никакого ползучего реализма не будет, начну сочинять сказки. Я беру совершенно фантасмагорическую ситуацию или какой-то придуманный инфернальный персонаж и помещаю в реальную жизнь. Хитросплетение сказочных героев с реалиями сегодняшнего дня с пол-оборота заводит меня как автора и, надеюсь, благотворно действует на читателей.
— К слову, роман «Мика и Альфред» увлек меня именно таким хитроумным смешением фантастики и прозы жизни с вкраплением автобиографических подробностей. Кстати, сколько в них на самом деле правды?
— Это тот случай, когда впервые мне не нужно было собирать материал. Я сел и начал писать. Потому что писал и про себя, и не про себя. Одиннадцать месяцев вкалывал как проклятый. Автобиография? Нет, конечно. Мика — профессиональный убийца, и мне давно бы пришлось сидеть в тюрьме, если б такие автобиографические подробности оказались реальными. Но он помог мне выговориться о себе, моих вчера и сегодня, о пережитом и осмысленном в России, в других странах, куда забрасывала судьба. К счастью, удалось найти героя, что для меня самый мучительный процесс.
— Ну вот, мы невольно подобрались к скандалу со «Сволочами». Что случилось на самом деле?
— Я взял один эпизод из своего романа «Мика и Альфред» и сочинил из него сценарий под названием «Сволочи», предварительно убрав из этого эпизода элементы фантастики и очень отчетливо припомнив некоторые реалии из своей эвакуационной алма-атинской житухи. Война тогда была в разгаре, а мне едва исполнилось четырнадцать лет…
Сценарий был безоговорочно приобретен «Мосфильмом», объединением «Ритм», а затем передан кинокомпании «Парадиз». При первом знакомстве режиссер Александр Атанесян произвел довольно приятное впечатление. Тем более что представился как ученик великого Параджанова и режиссер-постановщик «американского толка». Правда, как это может сочетаться, а главное — как можно сделать такие лестные для себя выводы из пары более чем средненьких картин, я до сих пор не имею понятия.
Как бы там ни было, режиссер приступил к работе. Я ждал, что, как обычно, студия свяжется со мной и официально пришлет перечень необходимых, с их точки зрения, поправок, которые я мог бы либо оспорить, либо согласиться с ними и внести приемлемые изменения в сценарий. Так делалось испокон веков. Однако, к моему изумлению, на сей раз ничего подобного не произошло. Мало того, я дважды посылал на имя продюсера и режиссера описания и рисунки горно-альпийского снаряжения тех военных лет. Они же даже не позвонили мне в ответ.
Встревожившись не на шутку, я несколько раз приезжал в Москву и просил позволить мне прочесть так называемый режиссерский сценарий. Тщетно…
По сей день я не видел ни одного метра отснятого материала, не прочитал ни единой строчки режиссерского сценария. Под самыми разными нелепыми предлогами мне было в этом отказано.
За сорок лет работы в кинематографе я привык к тому, что в процессе рождения фильма главой предприятия становится режиссер-постановщик. Он просто обязан подмять сценарий под себя, оплодотворить его своими ощущениями, своим видением, мировоззрением. И когда подобное происходило со знаком плюс, я всегда радовался и даже слегка завидовал: отчего же мне-то такое в голову не пришло?
Однако когда крайне неопытный режиссер вдруг начинает разрушать строго выверенный профессиональный киносценарий, бездумно и бездарно выбрасывать драматургически необходимые сцены, беззастенчиво и пошло сочинять «свое», идущее вразрез со всей идейной и художественной направленностью произведения, делая это лишь для самоутверждения и иллюзорного права претендовать на мифическое соавторство ради получения дивидендов от проката (возможность эта, кстати, от истинного автора тщательно скрывалась), — это уже, как говорится, ни в какие ворота!
Кроме того, ни с того ни с сего режиссер вдруг начинает направо и налево раздавать интервью, больше похожие на примитивные доносы. В них он клеймит автора: оказывается, бедняга вынужден был снимать то, чего на самом деле не было…
— Ну да, это примерно то же самое, если бы Марк Захаров вздумал извиняться за съемки фильма «Тот самый Мюнхгаузен»…
— Правда, в интервью «Новой газете» Атанесян проговорился, что режиссер-то он, оказывается, только на десять процентов, а на остальные девяносто — продюсер. А я-то все думал: зачем ему необходим этот скандал? Уж не сам ли он его инспирировал? Этот прием в шоу-бизнесе хорошо известен.
Но джинн уже был выпущен из бутылки, и спустя почти два десятилетия после «Интердевочки» произошло то, что со мной обычно случается раз в двадцать лет.
Пришло грозное письмо генеральному директору «Мосфильма», в котором я просто вдруг опять услышал голос первого секретаря Ленинградского обкома КПСС сорокалетней давности. Подозреваю, что люди, подписавшие это письмо, даже и не слыхали про господина Толстикова. Но вот откуда у них его интонации, его стиль?!
А написали они, что все-то Кунин наврал в своем вредном сценарии, ошельмовал армию времен войны, потому что не служил никогда. Ну и так далее…
Сейчас искусство компромата в России достигло блистательного совершенства. Интернет вдруг прямо распух от вранья обо мне. Причем вбросы были явно организованы все теми же «Толстиковыми», которые писали на «Мосфильм» Карену Шахназарову, ибо изобиловали цитатами из этого письма…
— Я знаю, видел. Действительно, просто коробит и от тона, и от стиля, и от откровенного заказного вранья. Поневоле вспомнишь Оскара Уайльда: «Журналистика — это организованное злословие»…
— Самое потрясающее, что наплевать им на то, что в действительности я отслужил семь с половиной лет в Советской армии. Наплевать на все мои написанные ранее сценарии к фильмам, которые посмотрели сотни миллионов людей в десятках стран. Наплевать, что каждая картина, сценарий к которой сочинил я, Кунин Владимир Владимирович, приносила моему государству от восьмисот до полутора тысяч процентов прибыли от средств, затраченных на ее производство.
Наплевать им на то, что сегодня в Заилийском Алатау, в урочище Медео, рядом с ущельем Чимбулак, в Горельнике стоит мемориальная мраморная плита в память школы военных альпинистов.
Наплевать им на все сочиненные мною книги, продающиеся по всему земному шару — от России до Америки и от Франции до Австралии…
«Не было — и все тут!» — слышится обкомовский окрик, и я снова становлюсь моложе на сорок лет…
«Это он отрабатывает немецкую пенсию! — вопит в Интернете новоявленный «Толстиков». — Разрушает, сукин сын, нашу идеологию!»
А я вот что скажу: за идеологию своей России отвечаю я, Литератор, несмотря на то, что из-за болезни жены вынужден жить в Мюнхене. Ибо я был и есть гражданин Российской Федерации и, кстати, пенсию в размере 90 долларов получаю не в Германии, а в Санкт-Петербурге, в сберкассе на проспекте Науки.
Думаю, что мистическая двадцатилетняя периодичность скандалов вокруг моего имени на «Сволочах» и закончится. Мне сейчас 78 лет, и смешно было бы рассчитывать на то, что я дотяну до 2026 года…
Но я очень надеюсь, что в том светлом будущем, которого я уже не застану, режиссеры, снимающие фильмы по чужим сценариям, уже не будут собственным волевым решением вставлять свое имя в «соавторы», как это сделал господин Атанесян, не имея на это ни моего разрешения, ни, ей-богу, никаких оснований…
Прототип «Кыси» - настоящий кот Мартын
— Настоящему творчеству. Ваши сказочки, Владимир Владимирович, завели вас далеко. В тот огород, который окучивали Эрнст Теодор Амадей Гофман, Михаил Булгаков, Виктор Конецкий, с их удивительными персонажами-котами. И вот появился еще один хвостатый литературный герой — ваш Мартын. В миру Кыся. За извивами его судьбы, развернутой аж в трех романах, мы следим уже не первый год. Признайтесь, в прошлой жизни вам не доводилось быть котом? У медиумов не интересовались?
— Ни в коем случае. Мартын — подлинное имя обитателя нашей ленинградской квартиры. Мы с Ириной подобрали его котенком на лестнице. Мартын прожил с нами семь лет. Эдакий бабник-террорист. Боец. Абсолютно беспородная сволочь. Его боялись все. Даже овчарки приседали перед ним от страха.
— Как хорошо, что Кыся не слышит ваших жутких оценок. В отличие от собак коты чертовски обидчивы.
— А знаете, первоначально мы и думали о собаке. История про Мартына родилась очень смешно. Мы с Ирой ехали в Гамбург. В окне встречной машины мелькнула роскошная собака. Я говорю: «Вот бы написать повесть о псе-эмигранте, рассказанную им самим». Ира так завелась… Всю долгую дорогу мы до хрипоты сочиняли эту историю. И вдруг жена сказала: «Слушай, какая собака! Ты вспомни Мартына!» Я аж подскочил: действительно, котяра должен быть. Котяра! Такой жлобяра. Половой гангстер. Мужик! И я на свой страх и риск сел писать первого «Кысю» — исповедь ленинградского кота-дворняги.
— Светлый образ Кыси явно потребовал специальных знаний. Откуда вы их черпали?
— Отовсюду. Вы и представить себе не можете, какое обилие богато иллюстрированных «кошачьих» книг издают немцы. Я проштудировал и нашего Акимушкина, и книжку австрийца Конрада Лоренса. Там по схемам физиономий котов можно определить, что они хотят сказать тебе, находясь во власти эмоций. Изучил блистательную работу английского ученого Ричарда Шелдрейса. Он пытается доказать, что коты обладают мистическими качествами, позволяющими вступать с людьми в телепатическую связь. У этих животных уникальная биоэнергетическая особенность мозга. Впрочем, не хочу утомлять вас рассуждениями на мою любимую тему.
— Не сомневаюсь, Шура Плоткин, хозяин и друг Кыси, — один из счастливейших людей на Земле, раз котяра решается переплыть ради него океан, навести порядок в Белом доме, сняться в Голливуде, да еще стать оскароносцем… Кстати, откуда в таких подробностях вы знаете схему расположения комнат в Капитолии и закоулки Лос-Анджелеса? Шпионили за Мартыном?
— Скорее, создавал ему реальную среду обитания. Я ведь не собирался писать продолжение романа. Но после невероятного успеха книги на разных континентах издательство предложило мне продлить приключения Мартына. Я долго отказывался, а потом решился.
И вновь ворох подготовительной работы. Приятель прислал мне полуторачасовой видеофильм о Белом доме. От другого приятеля я получил книгу о резиденции президентов с потрясающими фотографиями. И в итоге знал, где там стирают белье, где обедают, где хранятся сервизы, где находятся спальни, кабинеты, как расположены комнаты. Вместе со мной в Белом доме прекрасно ориентировался Кыся. А до него — красавец Сокс, любимец Билла Клинтона. Но я и не предполагал, что моего кота пригласят сниматься в Голливуд, и поплелся за ним в Лос-Анджелес. Не хотел, но что поделать — любовь зла. Киностудию «Парамаунт» я изучил вдоль и поперек, сделал там массу снимков, а писал книгу в Мюнхене.
— И в итоге в Лос-Анджелесе Кыся ориентировался не хуже, чем на крышах и помойках родного Питера?
— Я вам больше скажу. Мой старый друг, замечательный кинооператор-мосфильмовец Михаил Суслов, уже более тридцати лет живет в Штатах и является членом Гильдии кинооператоров Голливуда. Лос-Анджелес он знает как свою квартиру. Миша прочел последнюю книгу о Кысе и сказал: «Старик, я потрясен одним обстоятельством. То, что ты знаешь кинематограф — немудрено, что изобразил «Парамаунт» во всех деталях — тоже понятно. Но остальная география — все эти улочки, заправочные станции, проходные дворы, неизвестные проезды… И это в городе, который вытянулся на 90 километров!» А что тут особенного? Мы с Ириной брали машину, раскладывали на коленях карту — и вперед.
«Перед новой книгой впадаю в панику»
— Я смотрю, на вашем рабочем столе опять рукопись — «Птичка». Это о чем — о летчиках, о пернатых?
— Не хочу говорить о замыслах, поскольку последняя книга меня просто высосала. Наступила дикая усталость. Не забывайте: мне 78 лет. Редко кто пишет в этом возрасте, а я еще сочиняю. С каждой новой книжкой все труднее и труднее.
— А ваше долгожительство в литературе не связано с бесконфликтностью? Мы дружим много лет, и я многократно убеждался, что вы — блестящий полемист, интереснейший собеседник, но ведь при этом всегда избегали общественных борений, крикливой тусовки, и, насколько я помню, ваша фамилия ни разу не всплывала в кругах диссидентов?
— Сейчас такое количество диссидентов! До противного. Все рассказывают, как они боролись с советской властью. А я никогда в жизни с ней не боролся.
— Вы приехали в Мюнхен по приглашению немецкого издателя и в итоге осели в тиши, спокойствии, красоте, сытости и прочей атрибутике баварского благополучия. Плюс милая квартира в спальном районе города. Вы не считаете себя эмигрантом?
— Нет. История переезда связана с тяжелой болезнью моей жены. Когда у нее впервые обнаружили рак, в России не было не то что необходимых лекарств. Бинтов и шприцев не было! Сами врачи мне сказали: «Хочешь спасти — срочно вези в Германию!» Ко мне очень хорошо отнеслось немецкое правительство. Чтобы бесконечно не продлевать рабочую визу, я попросил бессрочную. И меня поддержали крупнейшее немецкое издательство, министерство культуры Баварии. Как писатель я здесь на виду, многочисленные доброжелательные статьи обо мне напечатаны в газетах Гамбурга, Берлина, Франкфурта, Мюнхена… Но мы здесь не на ПМЖ.
— Когда бываете дома, у родного питерского подъезда сердце не ёкает?
— У родного подъезда посещают странные мысли. В Мюнхене у меня мощная и комфортная спортивная «Мазда-626», довольно низко сидящая. И каждый раз, подъезжая к питерскому дому, думаю: на ней я бы здесь никогда не проехал. Мне пришлось бы оставить машину на проспекте, где ее наверняка растерзают на части за одну минуту. А здесь я бросаю ее где хочу. Чтобы не обвинили меня в отсутствии патриотизма, скажу: нельзя считать Россию родиной слонов и утверждать, что рентген был изобретен еще при Иване Грозном, потому что купец Калашников сказал жене: «Я тебя, …, насквозь вижу». Так же как нельзя бросаться в другую крайность — мол, на Западе все прекрасно, а у нас все ужасно. Да ничего подобного! За бугром столько заморочек, которых стыдиться надо! Патриотизм, по-моему, прост: надо честно работать на благо своей Родины.
— Вы можете сказать о своем мюнхенском жилище: мой дом — моя крепость?
— Я бы сказал: мой дом — мое спасение, поскольку крепость не моя. Мы с Ириной живем в съемной квартире. И, тем не менее, я в полном ладу с самим собой. Из Ленинграда мы привезли тысячу томов книг, оставив две тысячи дома. У меня свыше двухсот фильмов мировой классики с самыми лучшими переводами. Правда, пересматривать их практически нет времени. Мы вывезли любимые картины, подаренные нашими друзьями-художниками. А поскольку дома мы все делаем своими руками, то у нас куча замечательных инструментов. В гараже — лифт. И если мы приезжаем домой, а на улице дождь, как, кстати, было сегодня, то поднимаемся в квартиру на лифте прямо из гаража. Согласитесь, было удобно?
— Еще как! И все это, как я понимаю, положительно влияет на творческий процесс. Но у него, как известно, есть психология и есть технология. И первое, и второе скрыто от посторонних глаз…
— Ни фига! Когда я работаю, у меня меняется характер. В худшую сторону, в чем должен признаться с большим сожалением. Я почти ни с кем не разговариваю. Становлюсь нетерпимым, неспра-ведливым, до отвращения противным самому себе. Все это ложится на не совсем здоровые плечи Иры. Понимаю, что в этот период я полное ничтожество, но ничего не могу с собой поделать. Когда мы заканчиваем книгу, а я говорю мы, потому что без Иры ничего бы не было, ситуация резко меняется.
— Ирина — ваш первый критик?
— И поверьте, очень жестокий. Но справедливый.
— А ее не смущает обилие ненормативной лексики в книгах мужа?
— Да ладно вам, Володенька! А то вы нас не знаете! Впрочем, Ирина дозирует меня. Она очень точно чувствует перехлесты. Но скажите, вы поверите автору, если матерый шоферюга начнет говорить с таким же, как и он сам, языком академика Лихачева?
— Паузы между вашими книгами длятся долго?
— До наступления момента, когда я спрашиваю себя с раздражением: ты почему не работаешь?! Начинаю бояться, что уже ничего не напишу. Боюсь белого листа бумаги, а особенно ноутбука. Каждый сценарий, каждую книгу начинаю с дикой паники: у меня ничего не получится.
— К счастью, этого не случается. И тогда?
— Тогда я извлекаю на свет самодельный календарь. Уже тридцать лет я пишу по календарю, который закрепляю над письменным столом. Я примерно представляю ход процесса и расчерчиваю лист на дни, недели, месяцы. И вношу в каждую графу количество написанных страниц. Это меня дисциплинирует.
— Ага, вижу календарь. С цифрами понятно. А что означают буквы «б», «рп»?
— «Б» — значит болел, «рп» — значит… ну, скажем, разгильдяйство. У меня нет оправдательных причин, по которым бы я не работал.
— Помните, мы как-то целый вечер посвятили рассматриванию ваших фотографий разных лет? Красивый мужчина, ничего не скажешь, гроза женщин. Знаете, о чем я тогда подумал? Ваш половой бандит Кыся не унаследовал ли кипучий нрав самого автора?
— Скорее нет, чем да. Могу лишь допустить, что каждая книга в той или иной степени отражает и тебя самого. О чем бы ты ни писал. Вспомните Флобера: «Госпожа Бовари — это я». Но в том, что мне далеко до Кыси, можете не сомневаться.
— Вы так подробно рассказали о стадиях своих творческих состояний. А в какой стадии вы сейчас?
— Прогулочной. Я гуляю. Я выпиваю в ущерб здоровью. Радуюсь вашему приезду. Думаю, о чем буду писать. И уже знаю, о чем.
Его сегодняшних титулов хватит на несколько абзацев: член Союза писателей РФ, член Союза кинематографистов РФ, почетный член Международной ассоциации писателей и публицистов (МАПП). Его книги переведены на 17 языков, изданы в 23 странах мира. С его творчеством знакомы даже те, кто не прочел в своей жизни вообще ни одной книги, ибо нет среди наших соотечественников людей, которые хотя бы однажды не посмотрели кунинский фильм. Из 36 написанных им сценариев по 33 сняты кинокартины, большинство из которых стали классикой отечественного кинематографа: «Хроника пикирующего бомбардировщика», «Старшина», «Интердевочка», «Ребро Адама»…
Вице-президент Европейской унии искусств, президент МАПП Марат Каландаров наградил Владимира Владимировича дипломом Евросоюза «За выдающиеся заслуги в области современной литературы и кинематографа».