Фото как хокку

Поскольку я сам без конца выдумываю людей и сюжеты, которых никогда не было, и выдаю эту фикцию за исторические романы, во мне глубоко укоренено иррациональное недоверие ко всем произведениям искусства, изображающим персонажей и события прошлого.

Гляжу я, скажем, на картину, где генерал Раевский ведет в героическую атаку своих малолетних сыновей, и говорю себе: «Всё брехня. И сыновей в атаку не вел, и вообще бой наверняка выглядел совершенно иначе».

Это еще ладно. Но у меня бывает, что я смотрю на хрестоматийный портрет Пушкина и ловлю себя на мысли: а вдруг Александра Сергеевича придумали учителя литературы? То есть я, конечно, знаю, что Пушкин существовал на самом деле, но видел-то его Кипренский, не я, а где он сейчас, тот Кипренский и правдиво ли изобразил поэта?

Другое дело – фотографии. Вот люди, снятые беспристрастной, лишенной воображения фотокамерой, они точно существовали. Поэтому все, кто жил в дофотографическую эпоху – Шекспир, Ломоносов, Моцарт, Пушкин с Лермонтовым – в моем восприятии полумифичны. В отличие от Бальзака, Гоголя, Тургенева и последующих классиков, чья реальность подтверждается фотоснимком или дагерротипом.

Как вы уже догадались, я очень люблю старинные фотографии. Они меня просто завораживают. У меня возникает ощущение, что каким-то чудом я подглядел в замочную скважину времени и увидел навсегда канувший мир таким, каким он был на самом деле. А от этого всего один шаг до не столь уж фантастической гипотезы: если минувшее может сохраняться на картинке, быть может, оно вообще не исчезает? Что если люди, которых больше нет, где-то все-таки существуют? На снимке ведь они остались.

Недавно мне подарили календарь с фотографиями Москвы времен «Азазеля». Чем-то они меня разбередили. Была в них какая-то нехорошая, пугающая тайна. Я долго не мог понять, что меня так растревожило.

А потом сообразил – и ахнул.

На улицах не было людей! Город остался, а населявшие его жители исчезли – будто после смерти утащили на тот свет и свои отражения.

Потом, конечно, я понял, в чем дело. Выдержка на тогдашних несовершенных камерах была очень длинной. Прохожие и движущиеся экипажи просто не успевали запечатлеться в кадре. На некоторых снимках, если приглядеться, можно разобрать смутные тени – это кто-то ненадолго остановился, или извозчик высаживает седока. В результате получилась мистическая Москва, населенная призраками прежних москвичей.

Я стараюсь не пропускать ни одной выставки фотографий девятнадцатого века. Чем снимок старинней, тем он мне интересней. Но болваны-фотографы в основном запечатлевали нотр-дамы, колизеи и кремли, которые с тех пор не особенно изменились, современников же снимали мало, потому что те вертелись, моргали, и портреты получались смазанными. Фотографы того времени не знали, что на свете нет ничего интересней живых людей.

Посмотрите, например, на этого дедушку:

История сохранила его имя: Конрад Хейер, но можете считать, что это никто и звать его никак. Подвигов этот старичок не совершил, ничем не прославился. Зато он – самый (извините за неуклюжее слово) раннерожденный житель Земли, чье документальное изображение до нас дошло. Конрад Хейер, снятый здесь в столетнем возрасте, появился на свет в тысяча семьсот сорок девятом году! Это год, когда - только вообразите - был еще жив Иоганн Себастьян Бах! Благодаря мутному портрету человека из 1749 года и Бах, и всё, что существовало в ту отдаленную эпоху, будто легитимизируется, доказывает свою подлинность. Во всяком случае, для меня.

А среди старых фотографий я больше всего люблю те, которые похожи на хокку. Лучшие из японских трехстиший раскрывают свой смысл не сразу, требуют некоего дополнительного знания. Например, однажды я взял и выудил толстенный двухтомный роман из крошечного стихотворения Тиё:

Мой ловец стрекоз, О, как же далеко ты Нынче забежал.

Если не знать подоплеки – белиберда. Пожмешь плечами, перелистнешь страницу.

Подоплека: Хокку посвящено смерти маленького сына поэтессы, которая после этого стала монахиней.

Так же бывает и со снимками. У меня накопился целый файл фотографий, на первый взгляд ничем не примечательных, но за каждой прячется целая история.

Вот вам маленькая загадка.

Чем интересен этот дагерротип, сделанный в 1840 году?

Неправильный ответ: тем, что на групповом снимке никто не моргает и все очень правдоподобно изображают естественность, а дядя в очках даже как бы непринужденно наклоняется (в этой позе он должен был проторчать примерно минуту).

Неправильный ответ: главный интерес представляет почтенный старичок в центре. (Это невеликий швейцарский композитор Макс Келлер).

Правильный ответ: цепенеем от старушки в чепчике, которая сидит слева.

Подсказка: вот она же на портрете 1782 года, в двадцатилетнем возрасте.

На старинном дагерротипе, найденном в муниципальном архиве баварского городка Алтеттинг, запечатлена (у историков были сомнения, но теперь это точно установлено)

Констанция Вебер, вдова Моцарта! Ей здесь78 лет. Она намного пережила великого супруга, была второй раз замужем, а незадолго до кончины, навещая своего друга Келлера, минутку посидела перед диковинным аппаратом, честно стараясь не шевелиться.

Только увидев этот снимок, я окончательно поверил, что Моцарт был на самом деле, и любил свою некрасивую «женушку», и сочинил «Реквием», заказанный черным человеком, и вскоре после этого умер.

Представляете? Всё правда!