Какое счастье, что не нужно идти в школу!

1 сентября я просыпаюсь с единственной мыслью: какое счастье, что не нужно идти в школу! Сентябрей прошло почти 20, а она до сих пор снится мне в кошмарах.

В 90-е лучшие кадры школ уходили на Польшу с водкой и сигаретами, а возвращались со свитерами-бойз и мальвинами. С тех пор мы потерянным поколением зовемся. На уроках мы отбывали срок, красили ногти, играли в морской бой и переписывали друг у друга песни Цоя и сочинения. Учитель химии ушел от нас еще в 8-м классе, физица два года была в декрете, историца тяжко заболела, и другие учителя менялись со скоростью звука.

В 11-м я оказалась в спортивном классе с футбольным уклоном, и в учебу был заколочен последний гвоздь. Суровые футболисты на первом уроке собирали деньги на вино и материли остатки учителей. После как-то пришли навестить меня с ангиной и вынесли холодильник, в другой раз разбили входную дверь.

Историю у нас заменял юный практикант по французскому, а французский у всех трех тысяч учеников вела одиозная А.И.

А.И. отличалась всем: и авторским методом преподавания, и своей жизнедеятельностью. Ночевала в школе, в лингафонном кабинете, чтобы не тратить время на дорогу домой. Для этого в шкафу с методическим материалом держала сверток из полосатого тюфяка, простынки, верблюжьего одеяла и подушки.

Порядок в кабинете А.И. был превыше всего, даже уроков. Пол-урока измеряла линейкой расстояние между стульями и партой: оно не должно было превышать 30 сантиметров, а угол между коленями ученика и стулом не нарушать 90 градусов, и себе дороже было попрать закон.

А.И. разговаривала речитативом и чаще сама с собой, так как достойного ей собеседника в школе «для дэбилов» не было. Она трясла перед нами черно-белой, сильно засвеченной фотографией, на которой стояли несколько фигур в советской военной форме и одна в платье и туфлях из 60-х, по которым угадывалась А.И.: в них она до тех пор учительствовала. На фото нельзя было разобрать лиц, но светлый образ А.И. говорил нам, что там Гагарин, чего нам, дэбилам, не понять и не видать, как своих ушей.

«Не верь, не бойся, не проси», - любила повторять А.И., называя пионерским девизом.

Весь урок А.И. выстраивала ножки парт по линии узора линолеума, и монотонно, без пауз, нараспев, говорила:

- Да что ж такое, Господи, бонжур, репет, экзерсис, за что мне это, дэбилы вокруг, почему я, почему они, что я здесь делаю, убери ноги, должна метать бисер, Наташка, спину выпрямила, сидишь, как карга, пиши тему урока, сели, в носу ковыряют, а учиться кто будет, в гробу видала я вашу учебу, все разжевать и в рот положить, сами не додумаются, руки на парту, где твоя ручка, Петренко, сейчас к доске пойдешь, а мы поржем, записали тему урока, фашисты проклятые, за что вы со мной так, я же к вам, как к людям, чтобы людьми стали, а вам горохом об стену, море по колено, Витька! Ноги собрал! Переписал с доски? Кто не успел, тот дурак! - и тут же принималась стирать рукой мел с доски.

Сатрапы и мучители сидели молча, подпирая буйны головы руками, чтоб не уснуть, и никак не трогали свою жертву, но иногда пытались завести диалог:

- А.И., как по-французски будет дерьмо?

- Сволочи какие. Merde. Ну хоть что-то вас интересует. Приедете в Париж и скажете merde, пусть весь мир посмеется. Ни черта не знаете, сядете уроки делать - то вам пить, то есть, то в туалет, то телевизор, а в окно позвонят - первыми прете смотреть, кто пришел. Ржите! Мозгов же не хватает понять, что я хотела сказать. А ты, Сережкина, перчатки по локоть натянула, юбку короткую, кожанку до пупка, свисток красный и голая по телевизору танцуешь, конечно, куда там французский полезет! Чего-чего, НТВ вчера включаю, а там ты голым задом крутишь, перчатки до локтя!

- А.И., вы «Дневник красной туфельки» смотрели?

- Тебе лучше знать, свисток красный, кожанка по локоть, всем бы на панель, а там, кстати, французский не последний язык, поэтому пиши экзерсис номер труа, Рыжова, сядь, успеешь еще на панель, только юбку покороче и пошли придатки застуживать, не видать вам Парижа, Звездного городка, где я была, что видела, каких людей, никогда, никто, молчите, и во сне не приснится, с доски срисовать не можете, я за вас все сделала, может, скажете спасибо за засеянное в моей голове зерно, господи, за что мне это, шушера подзаборная порядки устанавливает, в пятницу спрошу за все глаголы, достали, до почек, до печени, до селезенки, пейте мою кровь, вампиры, ешьте мое мясо, людоеды, на, кусай! Кусай, говорю! - А.И. подворачивала рукав и любезно подставляла кому-нибудь свою руку для укуса.

Мы уворачивались, хихикали, один не выдержал, с грохотом отодвинул священную парту:

- Отвали!

Класс перестал дышать, А.И. бросилась к нему, прижала к груди, запричитала:

- Шурик, сядь, успокойся, сделай глубокий вдох, ребенок ты мой дорогой, нервы дороже! Сволочи! Довели ребенка!

Иногда А.И. брала нас в заложники. Учителя метались по школе, а мы сидели в лингафонном кабинете и слушали, как нас будут пытать. Учителя стучались:

- А.И., выпустите детей, это уже не смешно!

- Не смешно - не смейся! С дэбилов грешно смеяться! - бушевала А.И. в дверную щель. - Кто это стучит? По голове постучи, не дергай ручку, ты ее покупала?! Сволочи, не дают детям учиться, пошли вон, я за себя не отвечаю! В гробу Нина Петровна, а у нас урок французского!

Учителя грозили директором, но пока под дверью разыгрывалась драма, А.И. верно следовала своему девизу.

- Кто такая? Что надо? Зови сразу Жака Ширака! Правда на моей стороне, пока дэбилы не ответят за все глаголы! Чего сидите? Мухин, встал к доске! А ты пошла вон! - обращалась в дверную щель А.И. - Какой директор? Иди делом займись, бездельница, не мешай нам учиться!

Тут кто-нибудь просился в туалет, А.И. призывала к разуму:

- Олежка, ты что, совсем офонарел? Нашел время! Ты же нас всех подставляешь! Ну иди, обратно три раза постучи, чтоб мы знали, что свой! А ну, отошли от двери на два метра, бездельницы, ребенку в туалет надо!

Мне бы хотелось в финале устроить хеппи-энд, рассказать, как все стали переводчиками, живут в Париже и Звездном городке, но то была не французская комедия, а Беларусь образца 90-х. И А.И. была обычной сумасшедшей, наверно со сломанной судьбой, а вследствие этого - психикой, и уволить ее не могли, потому что она была единственной учительницей французского на всю школу, работала на 25 ставок, как могла, никого не убила, и то хорошо.

А может, потому, что она была женой не то важного дипломата, не то министра, иногда приезжала на «Мерседесе» с водителем и жила в престижном районе. Но предпочитала в лингафонном кабинете.