Как пил Довлатов? Словно втыкал нож в своё сердце: «На тебе, на тебе, на тебе!»

Почти все, что Довлатов написал, было о самом себе, о том, что происходило лично с ним. Его книги - это и есть его биография

«ОН ЗАНИМАЛСЯ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ РЕЗЬБОЙ ПО ЛЮДЯМ»

Сергей Довлатов родился осенью 1941 года в Уфе - туда его с матерью отправили в эвакуацию из Ленинграда. В книге «Ремесло» он приводит рассказ матери о том, как она шла по уфимскому бульвару с коляской, где лежал Сергей, и вдруг увидела незнакомого человека, лицо которого было «некрасивым и грустным. А главное - совсем простым, как у деревенского мужика». Незнакомец сказал: «Простите, но я бы хотел ущипнуть этого мальчишку». Мать возмутилась: «Идет война, священная война! Настоящие мужчины гибнут на передовой. А некоторые гуляют по бульвару и задают странные вопросы». Незнакомец печально согласился: «Да, война идет. Она идет в душе каждого из нас. Прощайте». Затем добавил: «Вы ранили мое сердце…»

Много лет спустя Довлатов узнал, что в Уфе как раз в это время находился великий писатель Андрей Платонов. И с тех пор утверждал, что именно он и пытался его ущипнуть. А когда «унылые люди» говорили, что странный незнакомец вовсе не обязательно был Платоновым, парировал: «Какая чепуха! В описанной истории даже я – фигура несомненная! Так что же говорить о Платонове?!..»

Довлатов вообще страстно любил приукрашивать действительность, заострять ситуации, превращать мелкие бытовые происшествия в литературу. И при этом не щадил знакомых, о которых писал. Валерий Попов, автор книги о Довлатове, говорил в интервью «КП»: «Он всегда между жизнью и книгами выбирал книги. Он переделывал все жизненные сюжеты так, чтобы было литературнее, сильнее, смешнее. Он занимался художественной резьбой по людям, не жалея ни себя, ни их. Например, он в быту был хорошим сыном. А в литературе он был к отцу безжалостен и писал о нем насмешливо. И он со всеми так обходился».

Некоторые с ним потом из-за этого не разговаривали. Только после его смерти все как-то сошлись в любви к Довлатову. И когда несколько лет назад Дмитрий Быков написал о нем злобную статью, объявив его средним писателем, автором «идеального отпускного чтения», отнеся ко «второсортным, слабым талантам», она вызвала бурю возмущения: Довлатов и сейчас остается одним из самых любимых писателей в стране. Может быть. точнее всего о нем высказался Бродский: «Читать его легко. Он как бы не требует к себе внимания, не настаивает на своих умозаключениях или наблюдениях над человеческой природой, не навязывает себя читателю. (…) Тон его речи воспитывает в читателе сдержанность и действует отрезвляюще: вы становитесь им, и это лучшая терапия, которая может быть предложена современнику, не говоря — потомку».

Причем - редчайший случай - почти все, что он написал, было о самом себе, о том, что происходило лично с ним. Его книги - это и есть его биография, к которой пишущему о Довлатове журналисту остается только добавлять отдельные штрихи.

ОДНО СТИХОТВОРЕНИЕ ПРО СТАЛИНА, ТРИ - ПРО ЖИВОТНЫХ

Довлатова - это фамилия его матери. Сначала он носил фамилию отца, Доната Исааковича Мечика. (Одноклассник вспоминал: «Первого сентября делали перекличку. Каждый ученик должен был встать, назвать свою фамилию и имя, а также национальность. И вдруг встает пухленький темненький мальчик и тихо говорит: «Сережа Мечик, еврей». Конечно, по классу прошел смешок…»)

Сам он вспоминал, что был «толстым застенчивым мальчиком». Но он очень рано и уверенно выбрал путь в жизни. В 11 лет он послал в “Ленинские искры” несколько стихотворений («одно, конечно, про Сталина. Три — про животных»), тогда же начал писать рассказы для журнала «Костер» («на самом низком для среднего профессионала уровне», как замечал впоследствии). После школы пытался поступить на факультет журналистики, но в итоге стал студентом финского отделения филологического факультета. К тому моменту он уже был не «толстым мальчиком», а «симпатичным двухметровым верзилой» (и, как писал Попов, сразу стал пользоваться в университете влиянием; его таинственное величие чувствовали все, кто сохранил еще чувства»).

Но стоит ли напоминать, что «настоящим» писателем Довлатов не мог стать еще очень долго? Его биографы вспоминают в связи с ним выражение Ахматовой «золотое клеймо неудачи». Он писал рассказы, посылал их в популярные журналы типа «Юности» или «Нового мира» - и получал отказ за отказом. Иногда - из-за темы (он служил в армии, охранял лагеря, и тексты сочинял под впечатлением от увиденного). Иногда - по необъяснимым причинам. А рассказ «Когда-то мы жили в горах», все-таки опубликованный в журнале «Крокодил», принес не славу, а поток гневных писем от армян, возмущенных тем, как «зубоскалящий» писатель описывает республику.

Все трудности, выпадавшие на его долю, Довлатов в конце концов переплавлял в книги. Служба в ВОХРе привела в конце концов к появлению «Зоны», работа в редакции эстонской газеты, где он сочинял дурацкие заметки, обернулась «Компромиссом», работа экскурсоводом в Михайловском - чудесным «Заповедником». Однако между событиями и книгами лежали годы: «Компромисс» и «Заповедник» Довлатов написал только в эмиграции.

Куда, в общем и целом, ехать не хотел. Но в июне 1978 года по радио «Свобода» читали его «Невидимую книгу», изданную в США. А вскоре его арестовали прямо на улице по непонятным причинам, обвинив в том, что он якобы спустил с лестницы милиционера. При этом начальник отделения цинично сказал друзьям, пришедшим его выручать: «Если бы ваш друг действительно это сделал, ему бы дали шесть лет». Довлатова просто «прессанули», намекнули, что на родине ему лучше не оставаться. И уже в августе 1978-го он улетел в Вену, откуда через несколько месяцев перебрался в США.

3 сентября исполнилось бы 80 лет выдающемуся писателю

«КАК ШАХТЕР ИЗ ЗАБОЯ, ВЫБИРАЛСЯ С.Д. ИЗ ЗАПОЯ»

Дела в эмиграции у него шли хорошо. Не так хорошо, как у Бродского, который был признан практически сразу - но все-таки на Западе в течение нескольких лет вышли главные произведения Довлатова, он руководил газетой «Новый американец», его рассказы соглашался печатать престижнейший журнал «Нью-Йоркер», ему присылал восторженные письма Курт Воннегут.

Однако Довлатов так по-настоящему и не выучил английский язык (в отличие от того же Бродского), и его аудиторией были в основном эмигранты: он совсем чуть-чуть не дожил до момента, когда стал литературной суперзвездой на родине. Он не оформил медицинскую страховку, у него не было счета в банке, зато были долги, и все сильнее становилась хроническая депрессия. И его преследовал алкоголизм: он уходил в страшные запои, из которых выкарабкивался с огромным трудом. Лев Лосев писал о нем:

«Я видал: как шахтер из забоя,

выбирался С. Д. из запоя,

выпив чертову норму стаканов,

как титан пятилетки Стаханов.

Вся прожженная адом рубаха,

и лицо почернело от страха».

И тот же Лосев говорил: «В его случае это была совершенно явная патология, мания. Периоды трезвости неизбежно заканчивались страшными, беспамятными запоями». А подруга Довлатова Людмила Штерн считала, что Довлатов практически покончил с собой — «утопил себя в водке. Он пил, прекрасно сознавая, что каждый следующий запой может оказаться последним». Точно о том же говорил и Эрнст Неизвестный: «Это была форма самоубийства. Именно так, как он пил. Не в смысле много, а психологически – как. Он как бы втыкал нож в своё сердце и говорил: «На тебе, на тебе, на тебе»…

О смерти он много говорил и во время запоя, который действительно оказался последним, в августе 1990 года. Он тогда был у подруги, журналистки Алевтины Дробыш. Начал выходить из своего состояния (она попросила сделать такой подарок на ее день рождения - бросить пить). И внезапно почувствовал сильную боль в желудке. Дробыш отпаивала его ромашковым чаем, но тот не помогал.

Потом она вспоминала: «Скорая» приехала довольно быстро, но почему-то там было очень много людей, и среди них — два русских парня. Они очень долго меня расспрашивали, кто Сережа такой, куда его везти. Я пыталась им объяснить, что уже договорилась с одним доктором и просила отвезти Сережу к нему. Они все задавали и задавали мне какие-то вопросы, а Сережа все ждал, и никто не оказывал ему никакой медицинской помощи… Врачи упустили момент. Если бы я снова встретила этих людей, которые с ним ехали, если бы я их узнала, мне кажется, я убила бы их. Я думаю, его могли бы спасти, и врач, который был с ним в эти спасительные минуты, мне сказал то же самое».

Оказалось, что боль в животе была симптомом инфаркта (такое случается довольно часто, но об этом мало кто знает - вот и Алевтина не заподозрила, что проблемы у Довлатова на самом деле с сердцем).

По сути, в СССР слава Довлатова началась с некрологов, с сообщений о том, что в Америке умер выдающийся писатель, которого на родине почти не знают. Но в течение нескольких лет в России были опубликованы все его произведения (в том числе «Записные книжки», мгновенно разошедшиеся на поговорки), потом появились экранизации его произведений, потом - десятки биографий самого Довлатова…

ИЗ «ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК»

У Ахматовой когда-то вышел сборник. Миша Юпп повстречал ее и говорит:

– Недавно прочел вашу книгу.

Затем добавил:

– Многое понравилось.

Это «многое понравилось» Ахматова, говорят, вспоминала до смерти.

Однажды я техреда Льва Захаровича назвал случайно Львом Абрамовичем. И тот вдруг смертельно обиделся. А я все думал, что же могло показаться ему столь уж оскорбительным? Наконец я понял ход его мыслей: «Сволочь! Моего отчества ты не запомнил. А запомнил только, гад, что я – еврей!..»

Дело было в кулуарах лиссабонской конференции. Помню, Энн Гетти сбросила мне на руки шубу. Несу я эту шубу в гардероб и думаю: «Продать бы отсюда ворсинок шесть. И потом лет шесть не работать».

Лениздат напечатал книгу о войне. Под одной из фотоиллюстраций значилось: «Личные вещи партизана Боснюка. Пуля из его черепа, а также гвоздь, которым он ранил фашиста…»

Широко жил партизан Боснюк!

В Пушкинских Горах туристы очень любознательные. Задают экскурсоводам странные вопросы:

– Кто, собственно, такой Борис Годунов?

– Из-за чего была дуэль у Пушкина с Лермонтовым?

– Где здесь проходила «Болдинская осень»?

– Бывал ли Пушкин в этих краях?

– Как отчество младшего сына А.С.Пушкина?

– Была ли А.П.Керн любовницей Есенина?!..

А в Ленинграде у знакомого экскурсовода спросили:

– Что теперь находится в Смольном – Зимний?..

И наконец, совсем уже дикий вопрос:

– Говорят, В.И.Ленин умел плавать задом. Правда ли это?

Бродский перенес тяжелую операцию на сердце. Я навестил его в госпитале. Должен сказать, что Бродский меня и в нормальной обстановке подавляет. А тут я совсем растерялся. (…) И вот я произнес что-то совсем неуместное:

– Вы тут болеете, и зря. А Евтушенко между тем выступает против колхозов…(…)

Бродский еле слышно ответил:

– Если он против, я – за.