Красота Ахмадулиной как противление

Масскульт – и я в этом смысле картинка с изображением высокой четкости – затягивает в свою воронку каждого, будь он хоть трижды одержимый новатор. А вот Бэллу Ахатовну Ахмадулину воронка не затянула. Я писал о ней еще будучи студентом тбилисского журфака, уже тогда в отношении нее сочетая слова «бестрепетная» и «субтильная». Последний интимный литератор из всех, кого я знаю, полагавший, что строчками небывалой красоты можно добиться ясной погоды в доме и в душе. Такие люди, наружно уязвимые, внутренне невероятно сильны. Они не яростные, но убежденные поборники главенства частной жизни, при которой, возможно, конечно, иметь гражданскую позицию, но невозможно орать о ней. Не набат, не колокол, не литавры, но – колокольный перезвон. Даже колокольчиковый – более всего подходящий к ее манерности, избыточности. Никто прежде не говорил таким штилем о страдании и неприкаянности. Если и пытались, утопали в изобилии общих мест. А ее в сердцах, уличенные в эпигонстве, укоряли в квистизме, в безучастно-созерцательном отношении к жизни. В непротивлении. Но быть красивым человеком – это уже противление. Ужасу, что обступил. «Скажи тихонечко: я больше не ревную, на пальцы помертвелые подув». Бэлла Ахатовна, я ваш урок усвоил: чтение красивых стихов – занятие немилосердное, но нужно тем, кто хочет оставаться милосердным. Вечная память.

Масскульт – и я в этом смысле картинка с изображением высокой четкости – затягивает в свою воронку каждого, будь он хоть трижды одержимый новатор. А вот Бэллу Ахатовну Ахмадулину воронка не затянула. Я писал о ней еще будучи студентом тбилисского журфака, уже тогда в отношении нее сочетая слова «бестрепетная» и «субтильная». Последний интимный литератор из всех, кого я знаю, полагавший, что строчками небывалой красоты можно добиться ясной погоды в доме и в душе. Такие люди, наружно уязвимые, внутренне невероятно сильны. Они не яростные, но убежденные поборники главенства частной жизни, при которой, возможно, конечно, иметь гражданскую позицию, но невозможно орать о ней. Не набат, не колокол, не литавры, но – колокольный перезвон. Даже колокольчиковый – более всего подходящий к ее манерности, избыточности. Никто прежде не говорил таким штилем о страдании и неприкаянности. Если и пытались, утопали в изобилии общих мест. А ее в сердцах, уличенные в эпигонстве, укоряли в квистизме, в безучастно-созерцательном отношении к жизни. В непротивлении. Но быть красивым человеком – это уже противление. Ужасу, что обступил. «Скажи тихонечко: я больше не ревную, на пальцы помертвелые подув». Бэлла Ахатовна, я ваш урок усвоил: чтение красивых стихов – занятие немилосердное, но нужно тем, кто хочет оставаться милосердным. Вечная память.

Масскульт – и я в этом смысле картинка с изображением высокой четкости – затягивает в свою воронку каждого, будь он хоть трижды одержимый новатор.

А вот Бэллу Ахатовну Ахмадулину воронка не затянула.

Я писал о ней еще будучи студентом тбилисского журфака, уже тогда в отношении нее сочетая слова «бестрепетная» и «субтильная».

Последний интимный литератор из всех, кого я знаю, полагавший, что строчками небывалой красоты можно добиться ясной погоды в доме и в душе.

Такие люди, наружно уязвимые, внутренне невероятно сильны. Они не яростные, но убежденные поборники главенства частной жизни, при которой, возможно, конечно, иметь гражданскую позицию, но невозможно орать о ней.

Не набат, не колокол, не литавры, но – колокольный перезвон. Даже колокольчиковый – более всего подходящий к ее манерности, избыточности.

Никто прежде не говорил таким штилем о страдании и неприкаянности. Если и пытались, утопали в изобилии общих мест. А ее в сердцах, уличенные в эпигонстве, укоряли в квистизме, в безучастно-созерцательном отношении к жизни.

В непротивлении.

Но быть красивым человеком – это уже противление. Ужасу, что обступил.

«Скажи тихонечко: я больше не ревную, на пальцы помертвелые подув».

Бэлла Ахатовна, я ваш урок усвоил: чтение красивых стихов – занятие немилосердное, но нужно тем, кто хочет оставаться милосердным.

Вечная память.