Сын писателя Набокова «не вернулся с того берега Стикса»

«В два года, на рождение, он получил серебряной краской выкрашенную алюминиевую модель гоночного "Мерседеса" в два аршина длины, которая подвигалась при помощи двух органных педалей под ногами, и в этой сверкающей машине, чудным летом, полуголый, загорелый, золотоволосый, он мчался по тротуарам Курфюрстендама, с насосными и гремящими звуками, работая ножками, виртуозно орудуя рулем, а я бежал сзади, и из всех открытых окон доносился хриплый рев диктатора, бившего себя в грудь, нечленораздельно ораторствовавшего в Неандертальской долине, которую мы с сыном оставили далеко позади».

Последняя глава «Других берегов» - почти целиком про сына. Дмитрий родился в мае 1934 года, когда Владимир Набоков и его жена Вера жили в Берлине, Гитлер орал из каждого утюга, и литературой на жизнь было заработать очень трудно. Отец писал «Приглашение на казнь», мать, едва вернувшись из роддома, села за пишущую машинку; денег отчаянно не хватало, родители пытались заработать как могли, но тяготы не касались «важного, как идол» младенца. Целый фунт протертого шпината на обед, сок от дюжины апельсинов в один день.

Переехав с родителями во Францию, оттуда эвакуировавшись в Америку, проведя отрочество близ колледжа и университета, где отец читал лекции, он в конце концов поступил в Гарвард и закончил его с отличием - после чего сообщил родителям, что хочет быть оперным певцом. Родители беспокоились: то советовали ему стать юристом, то пытались сделать из него переводчика (он сильно помог отцу с переводом «Героя нашего времени»), но опера победила. Отправившись в Европу, Дмитрий в 1961-м выиграл оперный конкурс в итальянском Реджо-Эмилия, спев в «Богеме» (его назвали лучшим басом, другого дебютанта, партнера по спектаклю Лучано Паваротти - лучшим тенором). Владимир и Вера приезжали к нему в Италию, радовались и гордились. Он пел - а еще страстно увлекался гонками, носился по европейским трассам с той же энергией, как когда-то в игрушечном «мерседесе» по Курфюрстендамму, заставляя мать хвататься за сердце. Какой-то сказкой кажется его тогдашняя жизнь - опера, переводы, скорость, 60-е, отец - лучший писатель ХХ века, бесконечно любящий сына.

* * *

«Балуйте детей побольше, господа, вы не знаете, что их ожидает!» - писал Набоков в тех же «Других берегах». У этого баловня самая большая неприятность в жизни случилась в 1980-м. Сентябрьским днем Дмитрий позвонил матери и сказал, что не успеет к обеду, потому что попал в небольшую автокатастрофу; повесил трубку и впал в кому. За несколько минут до этого его «феррари» разбился, топливо загорелось, он чуть не сломал шею, 40 процентов кожи было обожжено. Понадобилось шесть пересадок и девять месяцев лечения. «Он вернулся с того берега Стикса» - писала мать.

1960-е. Писатель Владимир Набоков с женой Верой наслаждаются игрой своего сына Дмитрия на фортепиано.

Фото: ТАСС

Вернулся - и со временем, когда матери не стало, когда опера и гонки ушли куда-то далеко на периферию, стал хранителем отцовского наследия и старался выглядеть главным экспертом по Владимиру Набокову.

Журналисты, приходившие на интервью (начиная с Леонида Парфенова, записавшего интервью для «Намедни» еще во времена, когда эта передача была целиком посвящена культуре), относились к нему почти с благоговением - это же Сын, тот самый ребенок, который в финале «Берегов» увидел огромный корабль. Но казалось, что Дмитрий Владимирович, похожий на отца, слишком сильно ему подражает. Он перенял даже привычку требовать, чтоб журналистские вопросы были предъявлены заранее в письменном виде, и в его случае это выглядело забавно. Владимир Набоков был писателем, заботился о том, чтоб заранее обдумать и отшлифовать каждую строку ответа, как обдумывал каждую строку книги, и вообще страшно беспокоился о своем образе; но Дмитрий-то великим писателем не был. (Если честно, величия, сравнимого с отцовским, он не достиг ни в чем. Похоже, это как-то бессознательно печалило многих влюбленных во Владимира Набокова интервьюеров, надеявшихся хоть через сына к нему прикоснуться).

В качестве управляющего огромным литературным имением отца Дмитрий совершал странные поступки. Привечал переводчиков, которые доводили набоковский стиль до совсем уж вычурной стилизации (вроде Геннадия Бараб-Тарло) и в интервью надменно отмахивался от тех, кто позволял себе по отношению к Отцу вольности (например, от Сергея Ильина, который блестяще - но, видишь, слишком свободно, не так, как полагается - перевел американские романы; при этом сначала переводы Ильина Набокову-младшему нравились, а потом разонравились - вообще, в оценках такого эксперта, как Дмитрий Владимирович, черт ногу сломит). Он отклонил сценарий «Лолиты», который написал Гарольд Пинтер (будущий лауреат Нобелевской премии, по версии Дмитрия Набокова - «комедиограф»), но всячески приветствовал фильм Эдриана Лайна (который даже сам режиссер в конце концов со вздохом приговорил: «Лолита» - настолько великий роман, что экранизировать его невозможно»).

Но вместе с тем, например, Дмитрий Владимирович охотно сотрудничал с талантливыми биографами и открывал для них архивы. Без помощи Набокова-младшего не было бы самой лучшей книги о его отце (эта книга, написанная американкой Стейси Шифф, формально посвящена Вере Набоковой и называется «Вера»; причем как раз в ней от канонического образа сияющего, гениального, безупречного во всех отношениях принца в изгнании - образа, который так старательно выстраивал Владимир и так лелеяли Вера и Дмитрий, - не остается камня на камне).

С момента смерти отца перед Дмитрием стояла неразрешимая задача. Владимир Набоков начал роман «Оригинал Лауры» и умер, оставив сотню страниц - причем заранее потребовал в случае его смерти эти страницы сжечь. Сначала сжечь не решилась Вера Набокова. Потом не решился Дмитрий. Глупейшая ситуация: и уничтожать - жестоко, и публиковать наброски - нелепо. В 2009 году Дмитрий все-таки выпустил книгу. Как и предполагалось, в таком виде она не представляла большой художественной ценности. Поговаривали, что он это сделал из-за денег - но хочется думать, что все-таки из-за любви к отцу, который вряд ли был бы доволен его решением. Но, наверное, все-таки простил бы его.