Премия Рунета-2020
Россия
Москва
+8°
Boom metrics

Владимир Конкин стал писателем

В прямом эфире радио и ТВ «КП» известный актер презентовал свою книгу [аудио]

Гамов:

- С вами журналисты Любовь Моисеева и Александр Гамов, телевидение и радио «Комсомольская правда». И, конечно, Владимир Алексеевич Конкин, народный артист России, заслуженный артист Украины, лауреат премии Ленинского комсомола, наш человек, то есть человек «Комсомольской правды».

Итак, Владимир Алексеевич Конкин. А почему необычный? Потому что Владимир Алексеевич пришел к нам сегодня в студию, в редакцию «Комсомолки» не с пустыми руками, а принес с собой книгу. Давайте ее покажем нашим телезрителям. А радиослушателям я могу сказать, что на обложке фотография писателя Конкина.

Конкин:

- Название книги – «У жизни есть начало». Это сигнальный экземпляр, это между нами. А тем более у нас зрительская аудитория, очевидно, это все наши доброжелатели, самые большие друзья «Комсомольской правды». Поэтому я и решил, что друзьям можно показать. Это первый экземпляр книги. В начале сентября этот тираж выйдет.

Гамов:

- У Владимира Алексеевича вчера был день рождения, и к дню рождения преподнесли этот экземпляр.

Моисеева:

- У меня много друзей, которые очень тщательно следят за всеми новинками литературы, которые пишут актеры. Моя подруга из Кургана, например, в курсе всех этих новинок. И она тоже интересовалась. Когда я ей сказала, что книга скоро выйдет, и она уже ждет, когда выйдет эта книга.

Я хочу сказать, что действительно мы сегодня хотим немного повернуть разговор о Владимире Алексеевиче по-другому. Потому что мы привыкли, что если человек – актер, то мы говорим об актерских ролях. А здесь мы говорим о книге. Я знаю, что вы пишете давно, не сегодня родилась эта книга. Что в этой книге будет, что вы в нее хотите вложить, какие свои материалы?

Конкин:

- Одно название – уже какой-то ключик своеобразный к этой книге. «У жизни есть начало». Казалось бы, мы все прекрасно знаем, что мы рождаемся, мама нас к груди берет и т.д. Но это первый факт рождения, безусловный факт рождения, физический факт рождения, божественный факт рождения, какой угодно. Но есть еще и другие факты рождения. Когда ребенок набирает в себя знания, когда его воспитывают и общество, и школа, и книги, и искусство, и когда он заканчивает институт, становится взрослым… И вот когда он впервые начинает отдавать то, что он накопил, что аккумулировал в своей индивидуальности, и получать от этого удовольствие, отдавая это обществу, вот тогда начинается истинное начало жизни. Это мое глубочайшее убеждение, и поэтому я назвал книгу именно таким образом.

Моисеева:

- Но это не совсем биографическая книга, как я понимаю.

Конкин:

- Нет, конечно.

Моисеева:

- То есть это не в банальном смысле биографическая книга?

Конкин:

- Что вы, упаси Господь. Я всю жизнь веду дневники, но это не значит, что я в данном случае решил здесь какие-то фрагменты этих дневников привести. Папа очень хотел, чтобы я научился грамотно писать, говорил: тебе надо писать дневники, и пиши нам письма почаще. А я по своему состоянию здоровья в детстве, у меня был порок сердца в детстве, и вот здесь в Малаховке у нас я просто полугодиями жил – 3 месяца, полгода, - все время какие-то сердечные атаки были. И я писал в Саратов, потому что мы саратовские. Я маме с папой писал письма. Папа приезжал, разбирал эти письма. Потом дневники. И в результате для меня это - как зубы почистить. Я не могу уже без какой-то строчки ежедневной, утром или вечером, как угодно, ночью глубокой. Потому что впечатлений по жизни было очень много – и отрадных, и не очень. Люди были замечательные и не очень. Всё в совокупности называется жизнь.

Поэтому эта книга скорее, как вам сказать… Если Александр Сергеевич Пушкин, конечно, тогда был дерзок, считали, что он дерзок… Это уже теперь как бы мнение устоялось, что он не дерзок, а велик, но это уже посмертно. Он написал: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» Вот эта книга – своеобразный памятник и мне. Потому что я вдруг недавно понял. Мне казалось, что меня знают все, что нет (и не только в России) человека, который мог бы меня не знать. Я ошибался, заблуждался. Потому что идут годы, многие наши молодые люди вообще не смотрят то, что смотрят их папы и мамы. И, наверное, это естественно. И, конечно, возникло некое желание себя, в общем-то, подстраховать.

Мало того, я член Союза кинематографистов с 75-го года, член Союза театральных деятелей с 79-го года и т.д. У нас, в Союзе кинематографистов, нет творческой анкеты, когда бы каждый год нам звонили и говорили: у вас новые фильмы, наверное, есть, будьте любезны, кто режиссер, на какой студии снимается. Никто уже 20 лет не звонит. Значит, ничего нет. Когда кто-то лезет в интернет: что же такое Конкин? Все переврали, во-вторых, из 49 фильмов там в лучшем случае 20, годы не соответствуют, режиссеры - вместо Мащенко («Как закалялась сталь») какой-то Марченко. И так далее. Вот это невежество во всем, неуважение. И я понял, что эта книга должна быть неким памятником. И поэтому я взял на себя труд описать здесь, у меня в конце специальная автобиография, где все мои спектакли, начиная с театрального училища, где все мои фильмы – подробно, с режиссерами, актерами, студиями и т.д. Это и справочник неким образом.

А если учесть то, что книга состоит из нескольких разделов, а именно… Например, с чего она начинается, помимо предисловия, естественно, где тут писали эти слова очень хорошие люди, были и сказки детства. Это рассказы, посвященные детям. И у меня это детство было, какие-то впечатления. Но сказать, что это было конкретно со мной, я не имею права.

Гамов:

- Я предлагаю позвонить Леониду Колпакову, первому заместителю главного редактора «Литературной газеты», и я ему задам вопрос на засыпку. Леонид, привет.

Колпаков:

- Привет. Добрый день.

Конкин:

- Леонид Васильевич, здравствуйте.

Колпаков:

- Здравствуйте, Владимир Алексеевич, здравствуйте, дорогой. Сижу в редакции один и вспоминаю бесценного автора бестселлера, который мы выпустили.

Гамов:

- Леонид, такой провокационный вопрос. Что, действительно Шарапов стал писателем? И насколько труд, который Владимир Алексеевич принес с собой, заслуживает того, чтобы вот так красочно и круто его издать?

Колпаков:

- Да, Шарапов стал писателем, написал главу про Жеглова, она в книжке тоже есть. Конечно, писателем давно стал Владимир Алексеевич Конкин, у которого замечательное перо, совершенно замечательная композиция его произведений. Мы напечатали в этой книжке «Дневник паломника» - огромный, абсолютно философский воцерковленный текст, замечательный совершенно. Не говоря уже про воспоминания и рассказы, замечательную повесть про войну. Это все у Володи есть. Союз писателей, если бы он существовал в нормальном виде, он по нему бы плакал. Но их сейчас там штук семь, поэтому ему в Союз писателей вступать не надо.

Гамов:

- Ты это авторитетно заявляешь, как первый зам. главного «Литературной газеты», что Шарапов действительно писатель?

Колпаков:

- Еще какой писатель! Умный, тонкий, очень русский и очень вдумчивый. И переписывающий всё от руки. Саша, мы же с тобой давно не пишем от руки, а только на компьютере. А Конкин все пишет своим замечательным почерком, тонким и очень понятным.

Гамов:

- Леонид, мы поверим тебе на слово, потому что Владимир Алексеевич нам книжку даже в руки не дает. Но он обещал отрывок небольшой с твоей помощью подготовить для «Комсомолки». Спасибо огромное, творческих успехов и новых писателей.

Колпаков:

- Спасибо большое. Пойду дослушивать ваше интервью.

Гамов:

- Насколько мне известно, там есть эссе.

Моисеева:

- Я бы хотела с другого конца… Раз мы говорим о том, что тут расставлены какие-то акценты, какие-то мифы развеяны… Сейчас сказали, что есть глава про Жеглова, про «Место встречи»…

Конкин:

- Это не глава про Жеглова, это не совсем верно.

Моисеева:

- Дело в том, что очень много об этом писали, говорили. Я знаю, что ни одно интервью без этого вопроса не обходится. Значит, вам захотелось какие-то оценки поставить другие, может быть, захотелось какие-то мифы развеять. Так или не так?

Конкин:

- Нет. Во-первых, брать на себя ответственность чего-то рассеивать – это прерогатива Господа, я не собираюсь этим заниматься. Поэтому я не в политике. Если бы я изображал из себя политикана, то, наверное, я бы занимался этими глупостями, имели бы неприкосновенность. У меня совершенно другие интересы в жизни. Так как я все-таки актер профессиональный, уже 45 лет я этим занимаюсь, я знаю природу человеческой натуры, как мне кажется. Возможно, я слишком себя переоцениваю. Но, с другой стороны, это и не может быть иначе, если ты профессионально этим занимаешься. А что такое создать образ? У тебя в сундучке, как у Плюшкина, лежат всякие там гвоздики, какие-то тряпочки, какие-то обрывки мыслей, каких-то впечатлений… И все это в этом сундучке лежит. И вдруг из этого сундучка, когда происходит некое осмысление, все вот эти… Помните: из какого сора рождаются стихи? В данном случае вот эти впечатления по жизни, касающиеся человека. Я ведь писал, по большому счету… Допустим, у меня там есть большая статья «Высоцкий. О времени, о нас, или 10 лет спустя». Я ее написал 20 с лишним лет назад, но она не имела публикации, хотя я в свое время хотел ее опубликовать в «Советской культуре», потом в «Юности», но не случилось, потому что они хотели именно кусочки, именно про Высоцкого. А мне не надо, потому что эта статья не о Высоцком и не о Конкине, и не о Конкине и Высоцком, не о Говорухине. Это статья, как я ее по композиции выстраивал, это тот срез времени, в котором мы жили тогда. Потому что конец 70-х – начало 80-х годов это тоже достаточно интересная эпоха. Чем дальше она отдаляется, тем она становится интереснее. И для многих наших молодых людей вообще непонятна. Например, что такое для молодых людей фамилия Лапин? Да для них это ничего. Кто такой Хесин? Так вот, эпоху создавали и эти люди. И «Место встречи изменить нельзя» никогда бы без этих людей не было. Потому что Хесин придумал название – «Место встречи изменить нельзя». Это была «Эра милосердия». И поэтому из таких вот маленьких пустяков, свое ощущение, что такое рок-музыка, вдруг ни с того ни с сего, казалось бы, и почему вот это, а не вот это. И через все вот это, винегрет некой жизни я пытался вычленить главное, свое отношение к тому, что же такое Высоцкий вот в этом во всем контексте, и для меня в частности.

Гамов:

- Мы сейчас найдем отрывок из эссе, посвященный Паганини. У нас сейчас в эфире польется музыка Паганини.

(Конкин читает отрывок из книги.)

Моисеева:

- Лично меня гораздо больше заинтриговала другая глава, о которой я тоже услышала. Даже не услышала, я прочитала об этом в интервью Юрия Полякова. Я думаю, что оценка этого профессионала очень дорогого стоит. И он сказал, что очень ему понравилось эссе о Чаадаеве. Ну, Гоголь, Пушкин – это понятно, это не стареющая классика. Но Чаадаев, человек малоизвестный. Я знаю, что вы не банальный читатель, вы читаете французских и других философов. Но Чаадаев – честное слово, для меня, например, это интрига. Почему Чаадаев?

Конкин:

- Вы знаете, когда я был молодым человеком, я вообще всегда имел склонность к историческим всяким книгам, меня это очень интересовало. Я учился в исторической школе при университете и т.д. Так как мне хотелось понять, когда мне было 17-18 лет, что-нибудь подобное помимо меня, сегодня живущего, было? Потому что меня многое не устраивает, мне многое не нравится. Может быть, то, что нравится мне, не нравилось тогда. Мне всегда это было интересно. Я прочитал книгу из серии «Жизнь замечательных людей» о Петре Яковлевиче Чаадаеве, буквально запоем ее прочитал. Потому что с «Философическими письмами» я был его незнаком, а только слышал, что они существуют. Тем более что переиздание «Философических писем» Чаадаева практически не было в Советском Союзе. Было напечатано одно письмо, которое, кстати, и явилось поводом, чтобы объявить его сумасшедшим

Дело в том, что в России очень трудно быть при жизни человеком не только известным (известным можно стать), но чтобы эта известность никого не раздражала. Я знаю, что это такое, по себе. Потому что известность и определенные особенности человеческой психики порой раздражают, потому что не такой немножко человек.

Моисеева:

- Может быть, это не раздражение, а зависть больше?

Конкин:

- Возможно. Я не хочу сейчас вдаваться в эти подробности. И Петр Яковлевич Чаадаев был блестящий гусар, у многих бутылок видел дно, шампанское – любимый напиток Александра Сергеевича и Петра Яковлевича. Война 1812 года. Чаадаев был старше, конечно, и Пушкина, и всех его лицеистов. Тем не менее, когда он увидел Европу, которую Пушкин не видел никогда, к сожалению, и вернулся в Россию, то вот это французско-австрийское, немецкое, то, что он прошел на лошадке до Парижа, все это несколько аккумулировалось в его разуме. Потому что одно дело, когда ты, зная три языка, читаешь подлинники философические французские, немецкие и т.д. Но когда ты видишь это сам, что-то происходит. И произошло то, что он вдруг вернулся в эту немытую Россию, и вдруг он написал это первое философическое письмо. При этом это письмо женщине. Найти же нужно было форму. Не просто сказать: другу. Понятно: мужчины, давайте пофилософствуем, а что ждет Россию. Нет, женщине. И он пишет первое философическое письмо, которое сейчас, наверное, прочитав, ничего особенного не найдешь. Но одна строка, которая объявила, по сути, сумасшедшим Чаадаева. А именно эта строка заключалась в том, что он делает некий вывод, притом очень осторожный, я бы сказал, деликатный, но очень жесткий по сути своей, что у России никогда ведь не было прошлого. Нынешний день дурён, а будущий не предвидится.

Моисеева:

- И это вас зацепило?

Конкин:

- Это зацепило. Потому что когда ты молодой человек, у тебя молодой ум, он всегда настроен очень анархически. Тебя не устраивает старое Политбюро, допустим, и почему тебе не разрешают слушать Led Zeppelin. Или сказать: я же знаю, что они Вагнера от Моцарта не отличат, но почему они запрещают мне слушать Black Sabbath.

Моисеева:

- То есть это согласовывается с вашими собственными представлениями о жизни.

Конкин:

- Вы знаете, вообще всё, что здесь есть, это, безусловно, субъективность. Это беллетристическая субъективность. Вообще нормальный автор и должен этим заниматься. Я же не собираюсь переписывать, из 10 книжек сделать компиляцию и сказать, что это мое. Я терпеть этого не мог. Я должен сказать, что в 10-м классе я писал сочинения за многих наших мальчишек, которые дружили с математикой. Я – ни бельмеса. Я один раз пятерку получил – все изумились. Но я писал им домашние сочинения. И наши педагоги (уж на что ушлые доки), никто не знал, что эти сочинения писал я, подделываясь под стиль данного Пети, Васи и т.д.

Так вот, Чаадаев это, безусловно, повод для некоего размышления, для некоего философического осмысления своего одиночества. Потому что как бы мы ни прикидывались, что мы очень любим человечество, все-таки основную часть жизни мы проводим с самими собой. И если есть мозги, и они развиты, то, в общем-то, это не совсем скучное занятие – быть самим собой. Потому что ты за свой стол, в своей памяти можешь усадить Чаадаева, Гоголя, Паганини. Я могу усадить за свой стол своего сердца любого этого человека, начиная от Овидия. Для меня это очень важно. И вот то, что я актер, происходит сублимация моего собственного театра. Я пишу – это моя драматургия, это мой театр. Многие вещи, естественно, как бы выдуманы, но поверьте мне, я ни на йоту не отошел от сущности характера тех людей, о которых я пишу. Потому что это вопрос очень деликатный, я над каждой фразой работаю порой месяцами. Потому что нет одной фразы – и всё. Я уже тысячу вариантов придумал – нет. Значит, нужно отложить, чтобы отоспалось. И вдруг во сне эта фраза приснилась. Такое тоже бывает. И в кино у меня это бывало. Если мне образ не снится, значит, я не в образе.

Моисеева:

- Владимир Алексеевич, вы Чаадаева сыграли бы? Видите ли вы этот образ?

Конкин:

- Да. Смотрите, как я на него похож.

Гамов:

- А по-моему, вы похожи на Гоголя.

Конкин:

- Я пробовался на Гоголя. Был такой фильм «Мой дом – театр» у режиссера Ермолаева. Я рассказал ему про Гоголя. Он знал, что есть такой писатель, но не более.

Вот совсем крошечный кусочек, просто как пример, из Чаадаева. Это кусочек, называется «Последние сны Петра Яковлевича Чаадаева». (Читает)

Допустим, тот же Паганини, или о Гоголе, или о Чаадаева – это совершенно разные…

Гамов:

- О Гоголе же столько написано. Что может Владимир Конкин сказать новое?

Конкин:

- Я придумал такую ситуацию, что я его увидел. Я увидел нашего гения. Мало того, я сопоставлял свои впечатления. По святым местам, например, когда он пришел первый раз с миссией. Тогда не было еще Палестины никакой, ничего там не было. На корабле он приплыл, и нужно было пешком идти до Яффы от этого маленького, крошечного порта. У Николая Васильевича было это внутреннее потрясение, которого он ожидал. Часто мы ожидаем потрясение, - а оно не произошло в храме Гроба Господня. Мало того, он там целые сутки пробыл. И он только себя обвиняет. Я люблю людей, которые прежде всего обвиняют себя в чем-то. Не вас, не тебя, не вас обоих, а вот ты в себя посмотри. И вот Гоголь кому пример. Он говорит: это значит, я не готов понять вот это. Это он, постящийся, молящийся, человек, который прекрасно знал, что такое православие, и прочее. Уникальнейший совершенно знаток гениальной словесности, этой поэтики, которую он писал о птице-тройке, нашей Руси и т.д. Но это все через божественное было. Как он себя корил за «Мертвые души».

Гамов:

- У нас есть телефонный звонок. Людмила, говорите. Вы из какого города?

- Изумительная передача, я восхищена глубиной проникновения в материал, о котором говорит замечательный актер. Просто восхищена. Театр одного актера. Вам не нужен ансамбль актеров. Вы выступаете по Чаадаеву, по Гоголю, по Пушкину, по Грибоедову и т.д. Театр одного актера. Проникновение в материал, ваша философская подача этого материала и из авторов.

Конкин:

- Спасибо. Я очень тронут вашей оценкой моей какой-то позиции – и актерской, и литературной, но прежде всего человеческой. Потому что вообще хорошо оценивать людей при жизни. И вы на правильном пути, сударыня, что вы сказали доброе слово в мой адрес. В прошлый день у меня был день рождения, 61 год, но я всякий раз жду такого поощрительного, доброго слова. И я его услышал благодаря «Комсомольской правде».

Я отвечу на вопрос. Театр одного актера – это, конечно, замечательно. Но я всю жизнь, начиная с «Как закалялась сталь», имел десятки тысяч творческих встреч с нашими тогда советскими зрителями, потом уже просто российскими, потом просто прибалтийскими, потом американскими русскими зрителями и т.д. В принципе я на своих творческих вечерах какие-то вещи использовал. В зависимости от желания зала. Потому что зал иногда хочет узнать больше о «Месте встречи» или «Как закалялась сталь», но я хитер. Я хитер в том плане, что все равно проводил. Поэтому когда мне одна древняя бабушка, дочка первых эмигрантов в Америке, сказала: «Володенька, можно я вас так буду называть? Ведь вы проповедник русской словесности. Господи, как вы владеете русской речью. Я думала, что я никогда уже больше ее не услышу так, как слышала в Смольном институте моя мама». Я зарыдал. Я упал на колени перед этой бабушкой, я целовал ее, стоя на коленях на сцене.

Я не стал бы об этом случае даже говорить, но коль наша зрительница дала мне повод к этому, почему не вспомнить такой маленький, казалось бы, пустячок моей жизни? Вот из таких маленьких ощущений жизни она и складывается. Потому что потом может быть, извините, 10 тонн …, а вот такой маленький пустячок, он перевесит это, потому что ты сильнее. Когда тебе вот так в глаза сказали это, и ты чувствуешь, что у тебя крылья, ты начинаешь ими не просто трепетать, махать, а ты летаешь, и у тебя нет ощущения, что ты Икар, сейчас всё расплавится, и ты упадешь.

Гамов:

- У нас на связи Ирина. Из какого города вы звоните?

- Город Москва. Я хочу поздравить любимого всеми нами актера с прошедшим днем рождения, пожелать доброго здоровья, новых творческих успехов, чтобы нас радовали и в кино, и в литературе. Каждый ваш приход на радио «Комсомольская правда» это для нас действительно большая радость. Вы нас все время радуете именно своим творчеством. И сейчас тоже просто заслушались. Я хотела бы пожелать, чтобы, может быть, даже в выходные дни на радио «Комсомольская правда» проводили такие передачи. Нам очень не хватает нашей культуры, нашей истории.

И такой вопрос. Когда вы пишете о Чаадаеве, у вас присутствует ли Санкт-Петербург или Москва, то есть вот эта атмосфера города старинного, где он бывал, какие-то места, с кем он общался? То есть, как у Достоевского город присутствует Санкт-Петербург, хотелось бы знать, у вас наши любимые города Питер и Москва присутствуют? И как вы к этому относитесь? Спасибо вам огромное, удачи, успехов. Всегда рады вас слышать на радио «Комсомольская правда».

Конкин:

- Я тронут вашим высказыванием. Наверное, я все-таки не Достоевский и не Лев Николаевич Толстой. Но дело в том, что как таковой город в моих эссе и рассказах не присутствует. Потому что если я буду этим заниматься, то эссе о Чаадаеве, которое, в общем-то, 3 странички, тогда это целая повесть получается. Потому что я могу его окунуть в Басманный переулок и т.д. Вот я сейчас произношу и уже вижу это. Я вижу этот дом на Каланчевке…

Гамов:

- А давайте вы будете к нам приходить и рассказывать.

Конкин:

- Давайте, приглашайте. Я рассказчик вроде ничего.

Гамов:

- Сергей, слушаем вас. Вы из какого города?

- Красноярск. Владимир Алексеевич, для меня приятным сюрпризом явилось то, что я сейчас узнал о вас. Я не знал о вашем литературном творчестве, просто знал вас как актера, а сейчас узнал с другой стороны. Мне очень интересно было слушать, захотелось познакомиться с вашим литературным творчеством.

Гамов:

- Книжка выйдет в сентябре. Сергей, спасибо огромное. А теперь мы послушаем Лидию. Лидия, откуда вы звоните?

- Я вообще-то из Севастополя. Я нахожусь в Москве сейчас. Знаете, я позвонила бы прежде, но не нашла в себе силы, я так волнуюсь. Знаете, сегодняшний день дурён, но будущее есть в России благодаря вам, Владимир Алексеевич. Мои поздравления всем нам с тем, что я узнала о вас, совсем другое. Вы мне нравились как артист, как человек глубокий, но что вы такой писатель… Вы меня извините, ваш отрывочек сейчас… Я сижу с маленьким ребенком, и он даже на него произвел впечатление.

Моисеева:

- Очень хотелось поговорить подробнее о вашем объединении «Дети Мельпомены» и о тех новых спектаклях, которые вы выпустили, гастролируете с ними. У нас фотографии одного из спектаклей есть. Что это за спектакль?

Конкин:

- Этот спектакль называется «Муж, жена и сыщик». Наверное, эта затея не реализовалась бы, если бы, как ни парадоксально, - моя супруга тому виновница. Она была тогда жива. С которой мы 39 лет прожили вместе, начиная с двух чемоданов и двух детей. И она сказала: «Володенька, у тебя впереди 60-летие, надо сделать спектакль». А я после операции на сердце, так потихонечку начал раскачиваться, хотя уже играл другие спектакли. И потихоньку втянулся, а она стала все больше и больше заболевать. От меня скрывали, по сути, в чем причина этого. И я выполнил слово, данное ей. Она ушла из жизни 31-го марта 2010 года, на Пасху. И в феврале 2011 года мы сыграли премьеру спектакля «Муж, жена и сыщик». У меня вот есть такие программочки. Нам в этом отношении очень хорошо помог «Мособлбанк». Не все банкиры – крокодилы, это неверное суждение. Поэтому у меня на всех моих программах – «Мособлбанк». В данном случае я не рекламой занимаюсь. А потому что есть люди, которые помогают. Спектакль бы не состоялся, если бы не их финансовая поддержка. Вот такой буклетик, здесь тоже сцены из спектакля, здесь обо мне. Кстати, мы делали мой бенефис этот, и этот плакат специальный выпустили – Аллонька моя и я здесь.

Моисеева:

- Владимир Алексеевич, вы играете в этом спектакле…

Конкин:

- Я играю сыщика.

Моисеева:

- Это необычная для вас роль, мне кажется. Независимо от названия, а, по сути, по наполненности.

Конкин:

- Не думаю, что необычная. Во-первых, я всегда больше склонен был к юмору, нежели к каким-то, может быть, внешним философическим измышлениям. Я терпеть не могу, когда начинают вот так вот морщиниться, изображая из себя большой интеллект и ум. Я бы очень хотел, чтобы кто-то из зрителей, которые нас сегодня наблюдают, все-таки запомнили, что это бенефис Конкина, спектакль «Муж, жена и сыщик». И чтобы они позвонили, и мы бы этот спектакль привезли в любой город. Мы уже играли в Чите 6 спектаклей, мы играли в Курске, в Липецке, мы играли в Тамбове, в Саратове, в Саранске, на Украине, сейчас едем в Минск, опять на Украину и т.д. То есть те, кто видят этот спектакль, хотят еще. Это очень важно. Тем более что здесь нет никакой пошлятины. То, чем сегодня грешат, к сожалению, многие театры, якобы в погоне за зрителем. Да они развращают этого несчастного зрителя, они его мордуют порой. Потому что сейчас спектакль, если нет голой задницы, то вроде бы это как и не спектакль. Да нет же, это не так и неправда, и миллионы людей не хотят этого, они не в баню пришли, они пришли помыть свою душу, свое сердце напитать.

Поэтому вот этот спектакль «Муж, жена и сыщик», он о ценностях семьи, о том, что муж подозревает жену в измене (а это не так) и заказывает сыщика. И все выясняется. Это и смешно, и умно, и тонко, и главное, трогательно. Можно этими дивными традиционными способами русского реалистического театра открывать огромные глубины. Кто считает, что это уже все исчерпано? Да только бездарности, которые сегодня могут эпатировать: Татьяна Ларина – это мужчина. Ну давайте так, какая разница-то? А Ольга, сестра ее, - гермафродит какой-то, а Ленский живет с Онегиным. Давайте. Ну какая разница?

Моисеева:

- У многих зрителей есть стереотип, что Конкин это положительный герой. Но Конкин это замечательный, острохарактерный актер. И человек, который посмотрит этот спектакль, убедится в этом.

Конкин:

- Смею надеяться. Потому что, в общем-то, дипломный мой спектакль в 72-м году был «Когда цветет акация». Это водевиль был, это смешно, я там пел, танцевал. Я же все умею делать. Другое дело, что сейчас поют даже те, кто не имеет на это никакого права, потому что это не пение. А уж что говорить о наших актерах, которым говорят: ну ладно там болтать, спой что-нибудь. И вот стали все петь. Поют плохо, отвратительно. Я не считаю это блажью настроения. Нужно к себе очень трезво относиться. Но я-то умею петь.

Гамов:

- А можете сейчас что-то спеть?

Конкин:

- С какой же стати? Вот мы и проиллюстрируем то, что я сказал. Зачем нам от обратного идти? Допустим, когда мне написал романс замечательный композитор Валерий Зубков, ныне покойный (он в 84-м году умер) для фильма «Отцы и дети», где я в 32 года играл Кирсанова, и мы стали лауреатами Государственной премии СССР, он написал романс, и я его пел там. У меня осталась эта фонограмма под две гитары и ксилофон. Потрясающий романс. Его нет в фильме, потому что сказали, что линия Кирсанова стала давить линию Базарова. В Советском Союзе это было невозможно. И этот романс остался у меня. Мой близкий друг сделал нарезку из фильма «Отцы и дети», где мы на балу, под этот романс, так красиво все. Народ просто стонет.

Во-первых, выходя на сцену или в эфир, нужно быть не только интеллигентным человеком, - во всяком случае, пытаться это. Я понимаю, что это сложно, может быть, даже и мне это не удается. Но я стремлюсь к этому, я не хочу показаться умником: вот какой я. Но я неглупый человек, и я должен это доказать. Я очень хочу нравиться. Но я прекрасно знаю, что это невозможно. Даже Иисус Христос не мог всем понравиться, его забили, истерзали, измучили. «Распни его!» - орала толпа. Ну что тут делать? Чаадаев кончил в нищете, у Гоголя был один фрак, Пушкин за фрачную пару не рассчитался перед дуэлью, так и остался должен, его в гроб и положили в этом фраке.

Почему с великими хорошо? Потому что ты видишь какие-то черты, и вдруг ты становишься сильнее, тебе не надо два «Мерседеса» после этого, тебе не надо отдельный самолет, где написано «Алла», или «Петя», или «Вася». Не надо этого чванства, этого барства. Кому это надо? А вот когда вот эти глубины начинаешь в себе открывать, тем меньше тебе нужно внешней помпы. А если ты еще и хорошо воспитан, то это безусловное твое качество. Поэтому то, что мне сказала зрительница, что открывает меня как писателя, это замечательно, значит, я на правильном пути, что я за 40 лет…

Гамов:

- Это Колпаков сказал вместе с Поляковым.

Конкин:

- Это они, мои удивительные литературные друзья, эту идею решили оплодотворить таким образом, и вот книга – как результат. Я думал, что этого никогда не будет. Мало того, мы теперь уже и на вторую замахиваемся.

Гамов:

- В принципе я ожидал увидеть необычного Конкина. Писатель Шарапов, писатель Павка Корчагин – это очень необычно, это очень круто. Владимир Алексеевич, спасибо вам огромное.

Моисеева:

- Давайте всегда искать в человеке необычное. Потому что человек гораздо глубже, чем наше одномерное представление о нем. Сегодня мы в этом лишним раз убедились, и я этому очень рада.

Конкин:

- Спасибо всем.

<<Самые интересные эфиры радио "Комсомольская правда" мы собрали для Вас ЗДЕСЬ >>