Олег Табаков: «Я безнадежно испорченный русский человек!»
«Человеку с железной нервной системой в нашем цеху делать нечего», – сказал он однажды. А между тем, человеку публичному, человеку удачи, всенародному любимцу, кажется, должна быть свойственна именно железная нервная система.Какая она у него?
«Причина та же…»
- Про тебя говорят, что ты любишь носить на брюхе связку ключей – что это значит?
- Это было в процессе освоения подвала, который потом назвали «Табакеркой». Тогда надо было контролировать процесс. А когда прибавилось уже это хозяйство – ключи как-то отошли в прошлое.
- Ты себя ощущаешь хозяином? Или, скажем, ребенком…
- Когда человек говорит про себя, что он ребенок, это означает, что у него сохранилась свежесть ума пятилетнего ребенка или нерастраченное жеманство, не канализированное естественным способом. Ни к той, ни к другой категории не отношусь. Хозяином я себя ощущаю – да. Это выкристаллизовалось, когда меня в 73-м году Министерство культуры вытолкнуло в Великобританию ставить спектакль «Ревизор».
- Первая твоя зарубежная постановка…
- Да. Почему я туда попал, не стоит объяснять. Возможно, хотели снизить средний возраст выезжающих режиссеров. И вот там я, практически впервые, понял, что все зависит не от вышестоящей организации и даже не от Екатерины Алексеевны Фурцевой, а от тебя самого. Если хочешь, чтобы тебя позвали еще раз, ты должен сделать свою работу качественно, чтобы она долго продержалась в репертуаре.
- Это не чувство хозяина, это какое-то другое чувство…
- Чувство хозяина своей судьбы – я в этом смысле говорю. Хотя сейчас, по прошествии лет, я думаю, что я никакой не режиссер, а, наверное, очень профессиональный, квалифицированный актер, который может научить какое-то количество других актеров играть хорошо. Это все вместе не называется спектаклем в моем понимании. Но это очень редкое свойство.
- Как ты их научаешь?
- Просто у меня штампов так много, что я их раздаю. Как Михаил Михайлович Тарханов говорил молодым артистам: у меня шестьсот штампов, а у вас шесть.
- Штамп – это ты пронаблюдал за кем-то и сложил в копилку? Или что-то в себе открыл, что-то сделал и запомнил? Скажем, в знаменитой роли молодого Адуева в «Обыкновенной истории», поставленной Галиной Волчек…
- Не-ет! Адуев – это такой акт познания… Из идеалиста – в махровые конформисты. Я боюсь показаться патетичным, но это – время, выраженное в человеке. Такое нечасто удается актерам.
- То есть когда речь идет о жанре…
- Когда речь идет о жанре, я скажу тебе, как я поступал. Первая роль в «Современнике», безусловно принесшая успех, была довольно игривая, в пьесе Блажека «Третье желание». Мне было двадцать пять. Ставил единственный спектакль в своей жизни мой любимый актер Женя Евстигнеев. Как говорится: доверил – и не проиграл. Это было 35-минутное антре, последовательно и подробно рассказывающее, как человек пьянеет. С придуманной мною репризой: причина та же….
- Ставшей потом весьма популярной…
- Да. И в конечном итоге зрители доходили до мочеиспускания.
- Откуда брал?
- Это был гибрид из моего тестя, отца Людмилы Ивановны Крыловой, и еще одного соседа, так же, как и тесть, печатающего газету «Правда» по ночам лет пятьдесят.
- Ты в детстве был такой маленький Молчалин. Молчалин, а не Чацкий. Санчо Пансо, а не Дон Кихот. Но за жизнь мы кардинально меняемся: в Молчалине каким-то образом прорастает Чацкий, в Санчо Пансе Дон Кихот…
- Оль, я не склонен рассказывать об облагораживании моей души. Я отношусь к категории тех мужчин, которые совершают поступки. Я помогаю людям не по директивному регламенту или спущенной сверху рекомендации. В свое время, будучи директором «Современника», я отказал племяннице зампреда Совмина взять ее в театр. И не одной ей. Ну, в силу того, что я был баловень судьбы и довольно молодой директор, это сходило с рук. Или вот недавно показывали по телевидению какой-то телевизионный фильм и в нем неосторожно сказали, что я купил стулья для зрительного зала Дворца пионеров. Я действительно купил эти стулья – я больше не буду к этому возвращаться, – но я об этом не говорил. И о других вещах не говорю и говорить не буду. А те, кто говорят, они у меня…
- …проходят по другому разряду?
- Да. Поэтому кем я стал, Господь ведает. Наверное, сочтемся славою, свое место мне отведут.
- Но ты никогда не хотел играть Гамлета…
- Нет. К слову, и Иннокентий Михайлович Смоктуновский, с его мощным талантом, на мой взгляд, средне играл в одноименном фильме эту роль…
- А «Гамлет» в твоем МХАТе тебе нравится?
- Я думаю, это незавершенная работа, но мне нравится.
- Мне очень нравится. Я совершенно влюблена в твоих молодых актеров.
- Я тебе еще скажу про Смоктуновского. Когда мы халтурили в одно и то же время на студии научно-популярных фильмов в Алма-Ата и писали текст, я про сахарную свеклу, а он, по-моему, про поголовье бараньего стада – ах, какие дивные у него были интонации! Понимаешь, дело не обязательно в масштабе роли, которую играет актер…Дело в том, как много он может в эту роль вложить.
- У тебя самая масштабная роль – кот Матроскин, всенародный любимец.
- А почему нет? У Бориса Бабочкина – Чапаев. Чем Матроскин хуже? Даже, думаю, Матроскин ширше в сознании народа. Потому что дети сменяются, а там все-таки ограниченный контингент.
Маршал Лелик Табаков
- Когда я попросила тебя о встрече, ты сказал: ничего интересного, я удачник…
- Я удачник, выполняющий взятые на себя обязательства.
- Меня как раз интересует философия удачи.
- Восемь лет назад – в зале 40% зрителей, женщины-актрисы гасят окурки о батареи в гримерных, срач, пьянь, воровство. На приведение в норму понадобилось меньше полугода.
- В чем секрет?
- В неотвратимости наказания и отсутствии индульгенций. Кто бы ни был, как бы ни был – и так далее. Два сезона понадобилось, чтобы появились аншлаги.
- Что это тебе стоило? Тебе?
- Я не склонен об этом говорить. На все я положил восемь с половиной лет. Я сократил реализацию своих актерских способностей раза в четыре. За восемь первых актерских лет я снялся в сорока фильмах, в результате чего заработал инфаркт в двадцать девять. Тут, видишь, инфаркта нет...
- А давление?
- Нормализовал. Четыре ингредиента, и нормально.
- Ты, когда маленьким писал папе письма, подписывался: «маршал Лелик Табаков». Этот маршальский жезл так и носил всю жизнь?
- Честолюбец? Наверное, честолюбец. Хотя какое честолюбие! Как говорится в одной несовершенной эпиграмме: «Волосы дыбом, зубы торчком, старый м…к с комсомольским значком». Евтушенко – по-моему, про Безыменского. Ну какой безумец мог пойти в этот театр в 2000 году! Ты вспомни…
- Лелик, очень много причин, чтобы тебе пойти в этот театр. Твоя любовь и роман всей твоей жизни с Олегом Ефремовым…
- Это единственное… Нет, не единственное, конечно. В этом доме мне дали в руки профессию, которая меня хорошо кормила. В этом доме я видел самые удивительные театральные свершения. «Три сестры» Немировича-Данченко… но и руинного состояния «Горячее сердце»… Фантастические работы главного учителя по профессии. Василия Осиповича Топоркова. В «Плодах просвещения» он – профессор Круглосветлов. Верхогляд в смысле науки, Лев Николаевич Толстой пишет профессору Круглосветлову не просто абракадабру, а не знаю что. Но к третьей минуте я себя ловил на том, что я понимаю все, что он говорит...
- У тебя у самого есть такая роль – Нильса Бора в спектакле «Копенгаген».
- Василий Осипович – главный учитель. Хотя и Наталья Иосифовна Сухостав, дочь чешского профессора, руководительница драмкружка в Саратове, тоже, и Олег, конечно – по системе этических координат театра… Василий Осипович приходил, уже совсем пожилой, ширинка иногда расстегнута, и перхоть на пиджаке, а у меня от этого слезы выступали – я так его любил. Он говорил какие-то очень важные вещи на занятиях. А вечером я смотрел спектакль, где он все реализовывал. Вот это и есть самый продуктивный, самый плодотворный способ педагогики. Потому что ремесло наше, оно как у замечательного сапожника – из рук в руки.
- А все-таки – что надо для того, чтобы стать удачником?
- Чтобы стать удачником, им надо родиться. Если ты спрашиваешь, что надо, чтобы стать конформистом, это совсем другой рецептурный справочник и совсем другой смысл.
- Ты человек, принимающий вызовы судьбы?
- Да. Ведь в первые года четыре, если ты посмотришь средства массовой информации, что писали! Ну, немыслимо!
- А что писали?
- Буржуазность… а зачем... а где тайна?.. Писали, что мне дают деньги меценаты, и поэтому все хорошо. Смотри, вот заработанные в поте лица деньги театра – они дают среднюю заработную плату за прошлый месяц. 58,5 тысяч. Это, конечно, с грантом Президента. Я тебе скажу, чем отличается этот театр. Я бы сюда еще и подвал добавил. Здесь наибольшее количество актеров, видеть которых доставляет радость зрительному залу. Так было в «Современнике»…
- Олег, но это твоя стезя – тебя всегда укоряют за что-то. В том же «Современнике» укоряли, что ты клоун, еретик, театр гражданские позиции защищает, а ты эпиграммы по этому поводу сочиняешь. Но поскольку ты не любишь о своем благородстве распространяться, я напомню, как, получив предложение сняться в роли Есенина с Ванессой Редгрейв в роли Айседоры, ты поломал контракт, потому что в этот момент театр боролся за свою знаменитую трилогию «Декабристы», «Народовольцы», «Большевики», и ты посчитал нужным быть с театром.
- Это идеализм «Современника», его последние спазмы…
- Значит ты тоже был идеалист…
- Конечно. Я боюсь, что я и до сих пор такой. Просто количество защитных средств, путающих моих оппонентов, прибавилось. Я тебе скажу, в моем фундаменте есть несколько опор: мои дети, в диапазоне от сорока восьми до двух с половиной лет, и мои ученики. Если собрать сборную команду, как говорят американцы, dream team, команду мечты, самых интересных, самых значительных актеров этого помета, от тридцати до пятидесяти, потому что я преподавал двадцать пять лет, думаю, половина будет моих. Почему, собственно, я начал заниматься педагогикой? Потому что очаровательная Люся Крылова, моя тогдашняя жена, родив сына и дочь, не захотела дальше рожать. Если бы она, вслед за моей бабушкой, родившей семерых, двое померли, а пятеро были живы…
Утин и «Утятница»
- Я тебе еще подскажу, кто твоя опора. Твоя мама-доктор. Твой папа-доктор, похожий на доктора Чехова…
- Да, то, что было вывезено из Саратова. Это – защищенная спина. Когда какой-то жизненный удар, я чувствовал, что мама как бы подставляет свою руку. И еще был человек – внучка художника Валентина Александровича Серова, Олечка Хортик.
- Ты какое-то время жил у них…
- Был нахлебником. Она вправила мне привычный вывих конформизма.
- Тогда-то Молчалина мы из себя и удалили?..
- Да. Да. Царство ей небесное.
- Как она это сделала?
- Путем любви. Я думаю, она меня любила. Понимай, как хочешь. Она была много старше меня.
- Я понимаю как надо. Я вообще думаю, что все в мире делается путем любви.
- А как же, абсолютно. Это ты совершенно права в своем заблуждении.
- Я с некоторым удивлением прочла в твоей книжке «Моя настоящая жизнь», что вы часто совпадали в мыслях с Лилей Толмачевой, не обмениваясь даже этими мыслями, но догадываясь, что они таковы. Лиля – самая светлая душа театра, наивная и чистая, и именно с ней…
- Я об этом сказал в первый раз позавчера, на стодесятилетии МХАТа, что я довольно рано узнал так много мерзости, так много дряни театральной и так много прекрасного, возвышенного, нигде больше не встречающегося, что меня уже ничем не удивишь.
- Кроме Лили – Александр Володин…
- Я ему звонил время от времени и говорил, что я его люблю. До слез. Он очень терялся. Это непривычное…
- Хотя казалось бы, чего проще... А ты часто плачешь?
- Редко. Но плачу.
- Отчего?
- Странные, знаешь, вещи. Вот от девочек, которые в Оренбургской губернии погибли в обрушившейся школе. От того, сколько я буду видеть Машку, младшую. Это у меня было с молодости. Я Отомара Крейчу, чешского режиссера, вез по Московской области, дорогу переходила старушка, и я, глядя на нее, заплакал. Он смотрит: ну ты м…к…
- Сильно развитое воображение…
- Да. Я несколько раз срывался с репетиции, думая, что с мамой что-то случилось – такой импульс, дорисовывающий беду… Знаешь, в детстве мне мой дядя Толя рассказывал: был 18-й год, уже свершился переворот Октябрьский, это было в доме у деда, Андрея Францевича Пионтковского, в городке Балта Одесской губернии. «Балта – городок приличный, городок что надо, нет нигде румяней вишни, слаще винограда». Стук в ворота господского дома, мамин младший брат Толя в нижней рубашке выходит сонный во двор, ему лет тринадцать, вот-вот сломают ворота, и он видит, как старый-старый еврей, с пейсами, бежит, видимо, оттуда, где он прятался в доме моего деда, и с разбегу перемахивает через забор, а высота забора – метр восемьдесят. Этот рассказ мне несколько раз снился… Наверное, это мера страха за свою жизнь… вообще за жизнь…
- И мера сверхспособностей, которые включаются…
- Я тебе скажу про деда Андрея Францевича – откуда начало двойной бухгалтерии, что ли, эстетико-политической. Бабушка рассказывала, как он, владея с 13-го года островом возле Капри, помимо огромного имения в Балтском уезде, спустя два года и два месяца после Октябрьского переворота умер в своей библиотеке, в своем доме, в своей постели. У Менделеевых библиотеку сожгли, а он – в своей постели, его крестьяне содержали и кормили его…
- Почему?
- Наверное, делал много добра.
- Он поляк?
- У меня четыре крови – польская, русская, мордовская и украинская. Я даже не Табаков, я Утин. Потому что на самом деле фамилия по папе – Утины. Бедного Утина Ивана богатые крестьяне Табаковы взяли на воспитание. И дедушка, Кондратий Иванович, отец папы, Павла Кондратьевича, уже был Табаков.
- А то была бы не «Табакерка», а «Утятница»…
Паша и Маша - Скажи, пожалуйста, ты уже научился быть мужем Зудиной? А Зудина научилась быть женой Табакова?
- Да. Я думаю, что рождение Марии завершило не только круг знакомства, но и утверждения себя. Не профессионального, а вот в жизни. Это я думаю о Марине. Что до меня – я довольно рано все понял. По сути дела, такой подарок судьбы! Федор Иванович Тютчев все сказал: «О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней… Сияй, сияй, прощальный свет Любви последней, зари вечерней!» Словом, «на старости я сызнова живу».
- На какой старости… когда вы встретились, сколько тебе было?
- Дорогая моя, когда я решился воспользоваться своим положением профессора, мне было сорок восемь.
- Замечательный возраст.
- Возраст хороший, я с тобой согласен.
- А ей двадцать четыре?
- А ей восемнадцать. Нет, это такая… я даже не знаю, с чем сравнить. В советское время был каламбур: «выиграть «Волгу» по трамвайному билету».
- Притирались трудно?
- Ну почему, она влюблена была.
- Я имею в виду, когда стали жить вместе.
- Знаешь, видимо, влюбленность компенсировала многие мои недостатки.
- И вот Паша и Маша… Что главное из жизни ты извлек, что мог бы передать им?
- Бессмыслица все. Бессмыслица.
- Передать ничего нельзя?
- Надеешься, что станут интеллигентными людьми, – вот максимум. У Миши Рощина, по-моему, сформулировано: чужое никого не убеждает.
- Любовь можешь передать.
- Конечно. Конечно.
- Много удается перелить в них любви? Часто видишь их?
- Стараюсь. Чем старше становишься, тем больше стараешься. То есть я еду после тяжелого спектакля к Машке – я снимаю дачу, чтобы Машке было, где дышать…Я приходил, смотрел на Майю Михайловну Плисецкую, на то, как Володя Васильев танцевал, или Корень, или Бессмертнова, когда она махала своими крыльями в «Легенде о любви» из левой дальней кулисы правой передней кулисе. Это можно, понимаешь, до… до полного мужского восторга дойти. Это то, что американцы понимают на Бродвее, регулярно давая людям радость.
- У тебя тоже есть такая радость – «Конек-Горбунок», новая «Синяя птица» для детей и взрослых.
- В зрительном зале МХТ больше, чем треть зала, молодые. И ведут себя очень агрессивно: мы здесь, и нам это нравится. Вот это оно и есть – сеять разумное, доброе, вечное. Посильно. То, что театр может. Потому что – что було, то було. И ушло, и не надо делать вид, что вернется.
- Подводя итоги…
- Ты вспомнила про фильм Карела Райша «Айседора». Были еще возможные повороты судьбы. Один – когда был роман с американской прелестной девочкой из семьи миллиардеров. Она мне говорила: у тебя мечта о театре, а у меня – и называла цифру с такими нулями, которые не папа и не мама, а бабушка ей оставила, – половину тебе, делай свой театр… И второй раз – когда американцы хотели приобрести меня как театрального педагога…
- Что помешало?
- Это моя земля - моя… Такая тупая, совсем русская какая-то идея. Река Волга… Все, по сути дела, говорит об одном: что я безнадежно испорченный русский человек. Со всеми вытекающими. Даже расшифровывать глупо.
- Не будем рассчитывать на дураков, которые не поймут, будем рассчитывать на умных.
- Конечно.
БЛИЦ-ОПРОС
- Что значит красиво стареть?
- Достоинство сохранить человеческое. Самоиронию. И уровень воспроизведения профессии.
- Какая у тебя главная черта характера?
- Оптимизм.
- А какая черта характера в других людях тебе нравится?
- Вера в лучшее.
- Кем бы ты стал, если б не стал актером?
- Думаю, мало на что бы я сгодился. Возможно, врачом.
- Есть ли у тебя девиз или какое-то правило?
- Делай, что должен делать, а там Господь с ним.
ДОСЬЕ «КП»
Олег Табаков родился в 1935 году в Саратове.Закончил Школу-студию МХАТ, был принят в театр «Современник».Основатель «Табакерки». Художественный руководитель МХТ имени Чехова.Народный артист СССР. Лауреат Государственных премий СССР и РФ.Играл более, чем в ста фильмах, включая фильмы «Шумный день», «Гори, гори, моя звезда», «Семнадцать мгновений весны», «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Обломов», «Полеты во сне и наяву», «Президент и его внучка».Женат вторым браком. Имеет четырех детей.
Смотрите фотогалерею "Лучшие роли Олега Табакова"