Тетрадка Беллы, письмо Катрин и стихи для Жаклин

Ровно год назад в свет вышел сборник «Все о моем отце», где дети рассказали о своих знаменитых отцах. Журнал «Сноб» и издательство Corpus запустили похожий проект, выпустив книгу «Все о Еве». Но в нем женщина представлена не просто как мать, а как объект соблазна и страстей, силы и слабости. Авторы делятся своими историями любви, и из этих фрагментов, зарисовок и вспышек памяти получились законченные портреты одних из самых пленительных красавиц XХ века.

БОРИС МЕССЕРЕР О ЖЕНЕ БЕЛЛЕ АХМАДУЛИНОЙ: Ее тетрадку со стихами мы разодрали пополам

Сейчас, когда я пытаюсь вспоминать свою жизнь с Беллой и обращаюсь мысленным взором к началу нашего знакомства, на ум приходит один довольно забавный эпизод. В первую же неделю нашего романа раздался телефонный звонок. Это был какой-то сумасшедший коллекционер, родом из Тамбова, приехавший специально в Москву для сбора разных литературных раритетов, в числе которых почему-то должны были непременно попасть и оригиналы стихов Беллы.

Домогался он их с непостижимым упорством. Звонил непрерывно. В конце концов Белла сдалась, назначив ему встречу у меня в мастерской на Поварской. Кажется, этот исторический визит случился на шестой день наших бурно начавшихся отношений. Пришел человек неприметного вида, но было видно, что за неказистой внешностью скрывается страстная, одержимая натура.

У Беллы при себе была всего одна вещь, на которую я сразу обратил внимание, - серая амбарная книга с разводами на обложке и этикеткой с надписью «Белла Ахмадулина». В книге на простой бумаге в линеечку красивым аккуратным почерком красными чернилами были записаны стихи Беллы последних лет. Именно эта драгоценность привлекла пристальное внимание тамбовского коллекционера. Сама Белла была абсолютна равнодушна к собственным автографам:

- Берите, пожалуйста!

И в этот миг у меня в душе возник отчаянный протест против такого безумного расточительства. Я понимал огромную ценность этого единственного рукописного экземпляра. Но положение мое пока было довольно двусмысленным: кто дал мне право руководить поступками этой удивительной женщины? На каком основании я стал бы ей что-то запрещать или разрешать? Но и со своими чувствами совладать я был не в состоянии, сразу заявив, что стихи не отдам.

Белла с удивлением посмотрела на меня. Гость был в ярости. Он выхватил книгу, я вцепился в нее тоже. Каждый тянул в свою сторону, пока мы не разодрали ее пополам. Белла была поражена. Я «мягко» предложил коллекционеру покинуть мастерскую, что он и с негодованием поспешил исполнить, прихватив с собой разодранный трофей. Тем не менее сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной лежит оставшаяся половина рукописной книги, и проклинаю себя, что не отстоял ее целиком.

КИНОКРИТИК АНДРЕЙ ПЛАХОВ О КАТРИН ДЕНЕВ: «Любовь для меня самое важное, даже важнее работы»

Роясь в своем бумажном архиве, я наткнулся на черновик письма сорокалетней давности... Три большие страницы клетчатой бумаги исписаны аккуратным почерком студента мехмата, каковым я был в 1971 году, в городе Львове, в стране, которая называлась СССР. Письмо начинается с обращения «мадам!» (тогда я еще не знал, что она его сердито отвергает, предпочитая вечную «мадемуазель») и адресовано Катрин Денев.

Карьера Денев уникальна в многих отношениях, но чем дальше, тем больше поражает ее длительность: не одно поколение зрителей знает французскую звезду практически с детства. Впервые она появилась на экране более полувека назад, а в одной из последних своих картин - «Отчаянная домохозяйка» - играет красавицу без возраста, которая, плюнув на обязанности жены, матери и бабушки, продолжает крутить романы. И, что самое удивительное, успешно дебютирует на политической арене.

Как ни странно, месяца через два пришел ответ, написанный ее размашистым почерком на тонкой бумаге с водяными знаками С.D.- Catherine Deneuve. Она впервые получила письмо из России, тронута моими восторгами.

Одной из особенностей К. Д. Всегда считалась ее недоступность, и это не только легенда, в чем я убедился на собственном опыте. На международных кинофестивалях, куда я начал ездить, мне приходилось встречать других французских звезд - ужинал с Жанной Моро, водил по Москве Джейн Биркин. Но Денев я видел и слышал только с приличного расстояния на пресс-конференциях. Излучая свойственное лишь ей сияние, она появлялась на сцене внезапно и так же стремительно исчезала за спинами бодигардов.

Но вот в один прекрасный день московский светский журнал послал меня в Париж сделать интервью с любимой актрисой. Оказавшись с ней тет-а-тет, я мог лучше рассмотреть ее. И убедился, что с моей героиней все в порядке. Ее глаза сияли на экране, а полуулыбка с оттенком горечи напоминала, что актрису не зря считают символом меланхолии французского кино. Это выражение появилось у Катрин давно - с тех пор как погибла в автокатастрофе ее сестра, 25-летняя Франсуаза Дорлеак.

В конце нашей первой парижской встречи я напомнил собеседнице, о чем писал в том давнем, почти любовном письме. Меня прямо резанула фраза из интервью Денев польскому журналу: «Любовь меня утомляет, деньги забавляют». Тогда она ответила: «Не надо верить тому, что пишут в газетах».

Теперь она говорит: «Я правильно ответила. Любовь скучна? Да это деньги скучны! Конечно, деньги - необходимость, но я не мыслю себя капиталистически, я не умею копить, предпочитаю тратить, и, в сущности, деньги не так для меня важны. А любовь - это и есть для меня самое главное. Даже важнее моей работы. Так что я потрясена, кто позволил себе напечатать от моего имени такое безобразие?! У вас в России возможно такое?»

Чтобы ответить на этот вопрос, Денев приехала в Москву на презентацию моей новой книги о ней. И вот этот визит стоил мне немалых нервов. Спасаясь от фотографов, мы угодили в ноябрьскую лужу. До отеля добирались два часа. Едва успев переодеться, гостья отправилась в Большой на спектакль (который ей совсем не понравился) и в крайне дурном расположении духа явилась на ужин в ресторан.

Ресторан назывался «Обломов», нас встретил старикашка в ливрее. «Зовут меня Захарыч. Живу я тут, все меня обижают, - бубнил он, - но вот наконец радость на сердце: приехала Катринушка». «Кто это?» - брезгливо спросила гостья. Ей объяснили, что это артист, исполняющий роль слуги. «Артист? Ну ладно». Дальше артист стал спрашивать, чего гостья изволит выпить. «Вод-ка-зуб-ров-ка», - прозвучал чеканный ответ.

Выяснилось, что «Зубровки» нет, вместо нее принесли сладкую теплую «Клюковку». Гостья попросила льда, принесли несколько огромных кусков, она трясущимися от гнева руками стала запихивать их в стакан. Когда к водке принесли блины, они оказались холодными. Я и мои друзья делали все возможное, чтобы наша гостья хоть немного смягчилась. Наутро в таблоиде появился заголовок: «Катрин Денев напоили теплой водкой и накормили холодными блинами».

Все волшебным образом изменилось на следующий день. Приехав утром на пресс-конференцию, увидев около сотни журналистов, Катрин сразу почувствовала себя в своей тарелке.

ПРОДЮСЕР СЕРГЕЙ СЕНИН О ЖЕНЕ ЛЮДМИЛЕ ГУРЧЕНКО: «В последний год не мог удержать Люсю - она как будто спешила успеть....»

Если бы меня попросили двумя словами охарактеризовать Люсю, то я бы не задумываясь ответил: «Человек преодоления». Война, оккупация, голод в детские годы. Мучительный период безработицы в 60-е, когда она была в расцвете сил. 25-35 лет - самый прекрасный возраст для актрисы. Но, отказавшись сотрудничать с «органами», она надолго закрыла перед собой двери киностудий. Пятнадцать лет забвений. Не каждый смог бы пережить подобную катастрофу и не погибнуть, не спиться, не потерять себя. А Люся - смогла.

Я убежден: она родилась не в той стране. На Бродвее, в музыкальных фильмах Голливуда она была бы востребована беспрерывно. Люсю мало интересовали драматические роли. Она мечтала играть в музыкальных фильмах, в мюзиклах. Музыку понимала и чувствовала всем существом.

Конечно, случались минуты, когда она говорила, что все, больше нет сил - доказывать, бороться, находить выход из безвыходного положения. И тогда я предлагал: «Люся, давай все бросим и уедем - в Харьков, Евпатарию, да куда угодно». Нет. Не могла жить без кино, без сцены, без сумасшедшего темпа. Никита Михалков однажды очень точно заметил: «За хорошую роль Люся собственный дом может поджечь, и керосин сама принесет».

Сольные концерты. Я обычно сидел за пультом и каждый раз поражался, как она умела подчинить себе публику - как драматургически точно выстраивать концерт. Чередовала песни с монологами: о Харькове, от отце, о профессии, о жизни. И постепенно поднимала градус концерта до такого уровня, кто даже изначально был настроен скептически, в финале вскакивали со своих мест и шли за ней, словно загипнотизированные.

Люся была скромным человеком. «Гурченко? О, эти перья, блестки, ужимки, хохот!» - думают большинство. А ведь в жизни все было по-другому. Она умела растворяться. Быть неслышной, незаметной. Собирала, накаливала энергию, чтобы потом полностью сжечь ее на съемках, концертах.

Она была не из тех, кто с легкостью растрачивал себя в компаниях. Но если попадала в общество близких по духу людей, это был фейерверк. Однажды случилась смешная история. На съемках кто-то спросил: «А когда Гурченко наконец-то приедет?» - «Так она уже неделю здесь». Многие думали: вот появится Гурченко, и начнется... А ее не видно, не слышно.

Меня называли продюсером Людмилы Гурченко. Хорошо, пусть так, я не спорил, мы много успели сделать вместе. Но в первую очередь я считал себя человеком, который должен ограждать ее от ненужных забот, от назойливого, порой хамского «внимания» прессы и «доброжелательного участия» коллег.

Люся не любила варить-парить-жарить. И вместе с тем - она была душой и хранительницей нашего дома. Тут что-то пришила, здесь что-то поставила.

У Люси была своя теория счастливой семейной жизни. Вот живут муж и жена. Сегодня удача на стороне жены - поэтому она во главе семейного корабля. На следующий день ветер изменился. Войну поймал муж. Значит, теперь все подчинено его успеху.

В последний год я не мог ее удержать - такая была жажда работы, такой азарт... Она как будто спешила успеть. Успеть и уйти. Успела. И ушла. Опять на взлете...

ПИСАТЕЛЬ ЭДВАРД РАДЗИНСКИЙ О ЖАКЛИН КЕННЕДИ: «И я начал читать ей стихи на русском»

Она вошла. Женщина с экрана. Легенда. Она была без всякой косметики, но это была она, красавица Жаклин, не боящаяся времени. Она должна была обсудить мою книгу о Николае II. Легенда стала прозой: она начала совещаться. Жаклин со свитой редакторш и мой литературный агент. Я хотел понять, о чем они говорят, но девушка из посольства, которую пригласили переводить, как загипнотизированная, глядела на легенду, и стало ясно: толку от нее не будет.

Впрочем, из некоторых слов я понял ужасное: легенда предлагала сократить мою книгу. Она сказала что-то вроде: «Я не знаю русского, но верю экспертам, что книга интересная. Однако перевод такой большой книги обойдется очень дорого».

Я понял: нужно выступать, и немеддя. Я встал и начал речь. На языке, который учил в школе и который несправедливо считал английским.

А затем я начал читать стихи. (На лице моей агентши был ужас. Но Жаклин! Она внимательно слушала.)

Ободренный, я читал:

Пошли нам, Господи, терпенье

В годину бурных, мрачных дней

Сносить народное гоненье

И пытки наших палачей...

(Уже в самом начале мне не хватало английских слов, и я смело перешел на русский. Но Жаклин... слушала!)

Помню, наступила тишина. Жаклин смотрела на меня обольстительно-нежно. Потом сказала.

- Я ничего не поняла...

Жаклин помолчала и добавила:

- Но я верю. Мне кажется, вы хотели сказать, что эта книга не об убийстве, а о прощении. Если так, это важно, - и, обратившись к своей свите, сказала: - Мы переведем все книгу, без сокращений.

Она оказалась блестящим редактором. Точно почувствовала внутреннюю структуру книги: столкновение идиллической, сказочной жизни царской семьи, описанной в дневнике самим царем, с хаосом и насилием революции.

ЛИТЕРАТОР ИГОРЬ ИЗГАРШЕВ О ТАТЬЯНЕ ОКУНЕВСКОЙ: «Мне завидовали всегда»

...Дом на Нижней Масловке, в котором жила Окуневская, сегодня бы назвали элитным. На протяжении всего нашего разговора - а длился он около трех часов - Татьяна Кирилловна просидела с идеально прямой спиной. Словно балерина, подумал я. И был недалек от истины. Потом уже Окуневская рассказала мне, что занимается гимнастикой и каждое утро начинает с растяжки.

Когда я попытался начать беседу, раскрыв блокнот с приготовленными вопросами, хозяйка удивленно спросила:

- Вы что, собираетесь меня допрашивать? В моей жизни это уже было. Наше беседа состояла из не терпящего возражений монолога Окуневской.

- У меня сейчас новый закидон: я считаю, что судьбу человека определяют его имя и фамилия. Скажем, если бы я назвала своего мужа Бориса Горбатова, например, Семеном Черкаским. Другой человек получился бы. Вот Костя Симонов... Он же сломал мою жизнь. Из-за него меня не снимали в кино. Но я оправдываю его. Ни он, ни тот Горбатов просто не могли быть иными. Они были коммунистами. Откуда у них могла быть тонкость чувств?

Знаете, меня съедает быт, попросту съедает. Промочила недавно ноги, а другого обуть нечего. Не умею ходить по магазинам, По двести хозяйство. В этом плане я вообще не женщина. Я обожаю хорошо одеваться, но только чтобы все принесли на блюдечке. А стоять часами возле портнихи... Да я бы ее ногой сто раз пнула!

Я и гостей из-за этого не люблю принимать. Вот приближается день рождения, опять придут поклонницы. Но я уже знаю, что сделаю. Не пущу их. Выключу во всем доме свет, а сама сяду и буду на кухне жрать.

Я лично никогда никому не завидовала. А мне завидовали всегда. Интриги были беспрерывно. Когда мы с Валей Серовой появлялись на каких-то приемах, за спиной слышали змеиной шепот: «Продались цековским холуям». Да и сейчас, когда я уже старуха, плетут какие-то бесконечные интриги, сплетни распускают. Господи, ну кому я теперь-то мешаю? Все не могут успокоится, что я жива.

В 50-х не могли успокоиться, что освободилась. Ох, как тогда зашевелились-зашипели. Но это, наверное, обычное человеческое поведение. Если бы эти люди имели отношение не к кино, а работали дежурными по туалету, то вели бы себя точно так же...