Как я уходила в монастырь...

(Продолжение. Начало в номерах за 23, 24 и 26 октября.) Страдание - лучший подарок для монахини - Каяться надо, и Господь дарует искупление грехов, - наставляет меня Ася. - Одна женщина покупала вещи дешево, продавала дорого, так и жила. А потом опомнилась, пошла к старцу и покаялась. Тот говорит: «Вырой могилу и ложись в гроб». Она легла, и родные ее в могилу опустили. Три дня они слышали крики ее из той могилы. А как все затихло, подняли гроб, а там одни чистые косточки. Ее черви за три дня живьем съели. Но зато Господь даровал ей искупление греха, - со счастливой улыбкой закончила девочка жизнеутверждающую историю. Мучения в монастыре считают Божьим подарком. Если Господь посылает боль на земле, значит, дает шанс искупить часть грехов в этой жизни и избавляет от гораздо более сильных мучений после смерти. Однажды в монастырь пришла паломница. Дело было в четверг, монахини собирались мыться и натопили баню. А надо сказать, что парная в монастыре - это не просто помывка, а очищение от налипшей «скверны» бесов. Считается, что вся дрянь стекает из тела с водой и остается на мокром полу. Поэтому посещение бани в монастыре строго регламентировано: сначала самые праведные - игуменья и старые монахини, потом молодые монахини и только потом всякие гости мирские, после которых баня кишмя кишит нечистью. Но в тот день случилось страшное: мирская женщина, не предупредив, отправилась мыться первой! - Мало того, что она мирская, так еще и грязная была, с месячными! - трагическим шепотом вспоминает матушка Серафима. - Представляешь, какие полчища бесов после нее остались? Надо было тогда баню-то остудить да вымести, прежде чем самим мыться. Но мне, грешной, так не терпелось! И вот вошла я - без одежи, незащищенная, - а все эти бесы на меня разом кинулись, разум мой помутили. Я, сама не понимая, что делаю, зачерпнула ковшик чистого кипятка и себе на лицо вылила! Выскочила из бани голая, кожа на лице вареная, кисельная. Несколько недель после этого матушка Серафима лежала, не вставая с постели, а вокруг нее на коленях сутками рыдали и молились девочки. Ошпаренные глаза игуменьи заплыли и не открывались. Вспухший, воспаленно-алый кусок мяса вообще не был похож на лицо и пульсировал невыносимой болью. Шла Страстная неделя (дни, когда стражники мучили Иисуса Христа перед распятием). - Господи, спасибо, что дал мне пострадать с тобой, - беспрерывно шептала монахиня. - Это такая благость, счастье! Только оставь мне глаза! Иначе как я дострою монастырь? Постепенно страшный ожог затянулся нежно-розовой кожицей, опухоль спала, и глаза открылись. Матушка прозрела. Вместо таблеток - молитвы Успение. Идет праздничная служба. С удивлением замечаю, что батюшка нервничает: то и дело уходит от алтаря в дальний придел церкви. «Матушке Елизавете плохо», - проносится по рядам шепот. Елизавета - одна из самых старых монахинь. До конца службы еще не меньше часа. У матушки больна печень. Но все попытки увести ее домой тщетны. С крестным ходом идем на улицу мимо лавочки, на которую усадили еле живую сестру. Из последних сил она бухается на колени. К окончанию службы губы у матушки Елизаветы стали фиолетовыми, холодные руки начали мелко дрожать, ногти посинели. Ежу понятно: помирает, но никто и не думал бежать к телефону. - Срочно вызывайте «Скорую», - вырвалось у меня. - Мы не можем, - с паникой в голосе зашептали девочки. - Необходимо благословение матушки Серафимы. - Она не хочет. А я не хочу идти против воли такого глубоко верующего человека, - мрачно подытожила игуменья. - Это грех - не лечиться, матушка Елизавета! Нельзя так относиться к своему здоровью, - стараясь быть суровым, прогрохотал растерянный батюшка. - Нет, не обижайте меня, - чуть не плакала матушка. Мы с Верой подхватили ее под руки и буквально понесли в обитель. (Что она умрет, я уже и не сомневалась.) - Ну хоть лекарства-то у вас есть? - с надеждой спросила я, когда мы вошли в келью. - Есть, есть! - Слава Богу! Где? - Вон, святая водичка. О Господи!!! Лет пятнадцать назад в монастыре, куда матушка Елизавета ходила паломницей, она попросила воды запить таблетки, на что какая-то блаженная ответила: «Пойди и выкинь их! Святая вода - единственный лекарь». Елизавета дала обет и блюдет его до сих пор. - Ты ее почувствовала? - тихо спросила Вера, когда мы вышли из кельи умирающей монахини. - Кого? - опешила я. - Смерть. Она совсем близко подошла. У нее даже запах есть. Когда живешь в монастыре, постоянно постишься. Обоняние обостряется, и очень хорошо запах тот различаешь. Действительно казалось, что всеобщий страх как бы материализовался во что-то, от чего мне поскорее хотелось уйти. - Может, не надо уходить. Ей же там, наверное, страшно одной. - Ей в любом случае сейчас страшно. Рядом мы или нет. Ведь, кто бы рядом ни стоял, умирает человек всегда один. Самое интересное, что в монастыре не запрещены лекарства, даже есть аптечка. Но на молитву здесь уповают больше, чем на врачей. И хотите назовите это самовнушением, хотите - чудом, но действует. В ту ночь была сильная гроза, и уже под утро, сквозь рев дождя, я слышала, как некоторые монахини все еще молились за матушку Елизавету в своих кельях. Им не приказывала игуменья. Просто они верили, что эта молитва защитит ослабевшую сестру от боли и страха. И Елизавета выжила. Чудеса - Матушка, кажется, покровитель Серафим в моей келье мироточит! Сообщая игуменье эту новость, я чувствовала себя полной идиоткой. Ну не верю я в такие чудеса. Всегда считала, что появляющееся на святых ликах миро сродни росе. Горят рядом лампады, свечи, какой-нибудь перепад температуры... И как результат - «чудесный» конденсат. Но вот одна из икон в моей келье за ночь покрылась мелкой россыпью душистых капель, и объяснения этому не было: в келье ничего не горело, было проветрено, никто не входил. И просочиться из дерева что-то тоже не могло, икона-то застекленная, а миро появилось на внешней стороне стекла. Еще больше меня поразило, что монахини и не думали удивляться. Они крестились и радовались мироточащей иконе, как чему-то очень хорошему, но вполне обычному. И все так спокойно... Впрочем, к чудесам монахини действительно относятся, как к обыденности. Например, я несколько раз подряд слышала, как в разговорах упоминался некий Серафим. То он сваи приходил благословлять, то с детьми местными разговаривал... Кто бы мог подумать, что речь шла не о каком-то местном старце, а о призраке святого Серафима Саровского! А уж мироточащие иконы и излечивающиеся от рака в святом источнике люди - просто ежедневная норма. В монастыре нет места обычной реальности. О ней не помнят и не думают. Полагаются на Божью помощь, а не на правительство. Но, что самое потрясающее, срабатывает. Однажды после двух часов моих бесплодных попыток дозвониться в Москву в матушкину приемную зашла набожная сестрица Аллочка. - А ты помолись, - подняла она сочувственные бровки над толстыми линзами очков. Я тут же перекрестилась на иконы, но упрямый телефон и не думал соединять. - Господи, помоги, - ласково прошептала Аллочка. Не успела она довершить начатый крест, в трубке послышались долгожданные гудки. А как-то за обедом матушке сообщили, что если она не отдаст долги, то рабочие уедут. - Что ж делать-то, стройка остановится! Где взять до завтра десять тысяч рублей?! Господи, помоги! Не успела она перекреститься, как позвонил какой-то давний знакомый и сообщил, что везет иностранных туристов. На следующий день англичане пожертвовали монастырю ровно десять тысяч рублей. (В следующем номере - окончание приключений Ярославы в монастыре. Она ответит на вопрос, зачем красивые, молодые девочки отрекаются от мира в XXI веке.)