Сочинение за меня писал сам Катаев

Донцова с мужем сегодня.

Мы жили на Тверской и в бараке на Скаковой

Мой дедушка был крупным военным, и до моего рождения мама и бабушка жили с ним на Тверской улице, в доме напротив Центрального телеграфа (там сейчас «Макдоналдс»). Но в 1937 году деда посадили, и их отселили в барак на улице Скаковой (район ипподрома). Там я и появилась на свет. В роддоме имени почему-то Надежды Крупской, у которой не было детей. Он был недалеко от Лесной улицы. Папа с мамой не были расписаны, у папы была другая жена, а по Союзу писателей ходила шутка: «У писателя Васильева родилась дочь. А его жена об этом знает?»

Потом наш барак снесли, а нам дали комнату в коммуналке на улице Кирова (ныне Мясницкая) в доме напротив магазина «Чай». В песне Высоцкого есть фраза «На тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Это про нас. На первом этаже нашего дома был магазин «Рыба», и мы просыпались в пять утра, когда приезжали машины с рыбой. Грузчики дико матерились. Процесс сопровождался ну очень сильным запахом рыбы, мы к нему привыкли. Папа не был прописан в этой комнате, и, когда он приходил к маме, соседи заявляли в милицию, что в квартире находится «незаконный» жилец.

На Беговой мама плакала от счастья - умер Сталин

В пятьдесят третьем году бабушку и маму собрались выселять из Москвы. Докатилась волна репрессий. И папа решил расписаться с мамой, хотя она его отговаривала. Они пошли в загс на Беговой, который почему-то был закрыт. К ним вышла заплаканная женщина и спросила: «Зачем вы пришли?» Родители ответили, что собираются жениться. Женщина проникновенно произнесла: «Вы что, с ума сошли?! Такое горе - умер Сталин». После этих слов мама заплакала от счастья и пошла на похороны убедиться, что в гробу лежит именно Сталин. Затем родители не женились еще лет пять. Расписались они только тогда, когда я пошла в школу. Там требовалась справка об их браке.

В 1957 году на улице Черняховского (район Ленинградского проспекта) был построен дом, куда мы переехали. Тогда в этом районе были только поле, лес и деревянные домики. В первый день мы очень долго шли к своему новому дому по жуткой грязи. Когда дошли до подъезда, мама села на ступеньки и заплакала: «Аркадий, куда ты меня завез?!» Мне тогда было пять лет.

На Ленинградке из-за нас смолкал мат

Рядом с нашим домом был инвалидный рынок, где инвалидам войны разрешалось торговать продукцией своего производства. Одно из воспоминаний моего детства - это безрукие и безногие люди, в основном пьяные. Ходить в школу через рынок было страшно. Там была чайная, рядом с которой водители-дальнобойщики мыли машины перед въездом в Москву. В ней продавались пирожки с повидлом, за которыми мы с подружкой приходили класса со второго. Нам запрещали туда ходить, ведь у водителей вся лексика была ненормативная. Когда мы входили, буфетчица на всю чайную кричала: «Дети пришли!» - и весь зал смолкал. Пока мы покупали пирожки, никто не матерился. Как только выходили, все продолжалось. А потом, в один день, рынок исчез, и на его месте выросла улица Усиевича.

Летом мы жили в Переделкине, на даче от Союза писателей. Папы не стало в 1972 году, но нас с мамой не выгоняли до 1986 года. Когда все-таки выгнали, мы снимали комнату в Доме творчества «Переделкино». Сейчас строим свой дом, но не в Переделкине. Прежняя атмосфера этого поселка исчезла. При Чуковском были бесплатные костры «Здравствуй, лето» и «Прощай, лето». Для нас, детей, это стоило десять шишек, которые мы бросали в костер. Причем Корней Иванович не разделял детей писателей и детей обслуживающего персонала. Сейчас костры другие.

Я долго считала, что все люди вокруг - писатели или актеры. Как-то в школе мне задали сочинение на тему «Что хотел сказать Катаев в произведении «Белеет парус одинокий». Будучи девочкой нахальной и находчивой, я пошла к Валентину Петровичу на дачу и попросила написать это сочинение. Он написал и получил три! Его очень развеселили замечания, сделанные красной ручкой на полях: «Не верно. Катаев хотел сказать другое». Но учительнице я ничего не рассказала, а то бы ее инфаркт хватил.

...и гуляла с Лилей Брик

Однажды, по дороге к подружке, я вслух повторяла поэму Маяковского «Владимир Ильич Ленин», которую мне задали на лето. Навстречу мне вышла женщина с рыжей косой и в белых сапогах. Она спросила: «Ты любишь Маяковского?» На что я ответила: «Терпеть не могу! Он был революционным поэтом, а мне нравится Есенин».

Лиля взяла мой учебник, зашвырнула его в канаву и сказала: «Пойдем, я расскажу тебе, какой был Володя». В Переделкине было много сумасшедших... (Помню, как к папе приходил литературовед - специалист по Пушкину, - который говорил: «Я же знал, что Дантес убьет Пушкина. Почему я его не остановил?!») ...Я приняла эту женщину за одну из них. Но все же пошла с ней и узнала о стихах Маяковского много того, что нам не рассказывали в школе. Мы прогуляли с ней все лето, и она уехала в Париж. Когда я рассказала Катаеву о нашей встрече, он обратился к жене: «Удивительно, что Лиля не порвала девочку в клочья за такое отношение к Маяковскому». Я решила уточнить, правда ли она его знала. А Валентин Петрович ответил: «Бог мой, она даже с ним спала!»

Ходила в «консерваторию» Дома литераторов

В детстве мама хотела, чтобы я стала балериной, и повела меня в училище на 3-ю Фрунзенскую улицу. После просмотра к родителям вышла учительница. Она коротко охарактеризовала всех детей, а меня вывела за руку и сказала, что такого ребенка не видела никогда. Мама приосанилась: «Уланову привела». Но ей сказали, что у меня какие-то совсем неправильные ноги, странная стопа и что-то еще. Мало того, медведь сел мне не только на уши, а прямо целиком. Мама решила, что будет развивать мой слух, и водила меня три раза в неделю в консерваторию. Это было мучение. Чтобы отвлечься, я считала трубы у органа. Заснуть было невозможно, потому что очень громко звучала музыка, а бабушка подпихивала локтем. С походами в консерваторию меня примирял буфет - бутерброды с копченой колбасой и ситро «Буратино». Но однажды я пошла на концерт с папой. Через десять минут он заснул. Я спросила: «Папа, ты спишь?» - он ответил: «Боже, как я ненавижу музыку!» Я в восторге зашептала: «Пойдем в Дом литераторов в буфет». Он с удовольствием ответил: «А им наврем, что были в консерватории». Так мы периодически ходили с папой «в консерваторию».

В «Национале» кофе стоил 30 копеек!

Папа работал в Доме литераторов, и я бывала у него постоянно. Как-то в метро со мной захотел познакомиться молодой человек. Он сказал: «Вы не представляете, куда я могу вас пригласить! В Дом литераторов!» Более удачного варианта он не мог предложить.

В студенческие годы мы с однокурсниками ходили в «Шоколадницу», в «Яму» - это пивной бар в Столешниковом переулке, куда нельзя было войти без болотных сапог. В кафе «Московском» на Тверской, где сейчас японское суши, были подъемные цены для студентов. Ну и, конечно, кафе «Космос», где мы ели мороженое «Космос» с шоколадом, «Планету» с орешками и «Солнышко» с медом.

Вот и все «наши» места. Студенты психфака ходили в «Националь», где чашка кофе стоила всего 30 копеек. Но журфак с ними не пересекался.