Андрей Кончаловский: «Я перестал понимать, что нужно зрителю в Америке»

Главный российский новогодний фильм этого года – «Щелкунчик и Крысиный король 3D». Снятая на английском языке за 90 миллионов долларов экранизация Гофмана не нашла понимания у зарубежной публики.

О том, почему это произошло и в чем вообще кроется разница между российским и западным восприятием действительности, в интервью «Комсомолке» рассказал режиссер «Щелкунчика» Андрей Кончаловский.

«ПОСЛЕ БРАКА С БАЛЕРИНОЙ Я БАЛЕТ НЕ ЛЮБЛЮ»

- Сценарию вашего "Щелкунчика" ведь уже 40 лет?

- Не совсем так. 40 лет назад я действительно вместе с Тарковским и Сергеем Михалковым написал сценарий фильма. Но тогда речь шла о переносе на экран балета Чайковского. Он ведь всегда был визитной карточкой нашей страны на Западе, это очень знаменитая история. Но тогда по многим причинам не сложилось. Главным образом из-за разницы между драматургией в балете и в кино. У Чайковского ведь в первой половине балета зло побеждено, крысы разбежались, и в оставшееся время все просто танцуют. В кино так не бывает - здесь нужно, чтобы зло до последних минут держало в напряжении, но потом обязательно отступило. Да и я, откровенно говоря, балет не очень люблю. Я ведь одно время был женат на балерине. И каждый вечер ходил смотреть, как она танцует испанский танец - не потому что хотелось, а чтобы ее поддержать. Ну и приелось. (Смеется). Второй раз я задумался о "Щелкунчике" 15 лет назад. Но тогда просто не было технической возможности сделать все на высоком уровне, а сейчас она появилась.

Жена Кончаловского Юлия Высоцкая сыграла в «Щелкунчике» фею, маму главных героев - Мэри и Макса.

Фото: Мила СТРИЖ

- И вы сняли фильм для западного зрителя на английском языке. Почему?

- По поводу английского языка объясню сразу. "Щелкунчик" - это мюзикл, чисто американский жанр. На любом другом языке, кроме английского он бы смотрелся неорганично. Что до западного зрителя, то вы, наверное, знаете, что фильм уже успел выйти в Соединенных Штатах, и он там страшно провалился. Его обругали все кому не лень.

- Да, сборы невелики - всего 100 тысяч долларов при многомиллионных затратах. И критика разгромна. У вас есть этому объяснение?

- Бог его знает. Наверное, я совсем перестал понимать, что нужно зрителю в Америке. Я ведь не снимал для американского проката 20 лет и, видимо, окончательно отстал от всех тенденций. Сразу ведь начинаешь сомневаться, когда тебя вокруг все ругают.

«АМЕРИКАНСКИЕ ДЕТИ НЕ ОТЛИЧАЮТ ПОЛУТОНОВ»

- Думаете, российский зритель сильно в этом смысле от американского отличается? - В этом я как раз уверен. Даже если говорить только о детях, то в России они совершенно другие. В Америке детей воспитывают в двухмерном мире, без полутонов. Там есть исключительно оппозиции вроде "хорошо-плохо", "черное-белое". Из-за этого их дети не улавливают намеки, не способны считать метафоры. Их дети вообще живут в иллюзорном мире, который им строит американский кинематограф - это мир студии "Дисней". И все, что как-то отличается от этого мира, сразу же вызывает неприятие. Ничего хорошего в создании этой тепличной, абсолютно фальшивой атмосферы нет. У них нет театра в привычном понимании этого слова. На Бродвее у них не театры, это шоу. Если уж там ставят «Чайку», то обязательно с большой звездой в главной роли, иначе просто никто не придет. Один американский критик в рецензии на "Гамлета" с Джудом Лоу в главной роли привел диалог семейной пары, сидевшей с ним по соседству. "Как жаль, что Гамлет умер, - сказала дама своему спутнику. - Теперь мы точно не увидим сиквела". У нас люди в этом смысле более реально и чутко смотрят на мир и произведения искусства воспринимают более адекватно. Например, американскому ребенку невозможно объяснить мысль о непобедимости зла, что зло не может навсегда исчезнуть. Они требуют полного торжества добра. И мрачный Гофман, у которого крысы в финале спасаются бегством, для них непостижим. Но и мы, к сожалению, уверенно движемся в эту сторону.

- Кстати, о крысах и непобедимости зла. У вас Крысиный король, очевидно, похож на основателя поп-арта Энди Уорхолла, а озвучивает его Филипп Киркоров. При этом все крысы облачены в фашистскую форму. Это намек на сущность поп-культуры?

- Я бы покривил душой, если бы сказал, что хорошо к поп-культуре отношусь, но то, на что вы обратили внимание - вещи невзаимосвязанные. Энди Уорхолл и Филипп Киркоров - конечно, инструмент подтрунивания над этим пластом культуры, такая отчасти самоирония. А фашистские мундиры возникли уже в ходе съемок. В фильме ведь действие происходит в начале 20 века в Германии. И мне пришла в голову мысль - а куда могли убежать эти крысы? И там вариантов не так много оказалось.

- Неожиданно актуальный подтекст ваш фильм приобретает в связи с событиями на Манежной площади...

- Да нет, глупости все это. Я не верю в русский фашизм. За четыре дня до погромов в центре Москвы какие-то хулиганы напали на кортеж принца Чарлза в Лондоне. Никому же не пришло в голову подвести под это дело обширную теоретическую базу. Это все издержки нашего эсхатологического сознания - русские мало того, что постоянно ждут конца света, так еще и страшно хотят, чтобы он поскорее наступил. Вот и появляются все эти пророчества, что Манежная площадь - это начало конца. В Греции протесты не утихают на протяжении года, и ничего, все живы. И потом - это ведь не в первый раз в нашей стране вдруг становится популярен лозунг "Россия для русских". Но всегда происходило осознание того, что это в корне неправильные слова.

Дядюшка Альберт Эйнштейн (Натан Лейн) в фильме дарит своим племянникам кукольный дом с Щелкунчиком.

«МАНИФЕСТ НИКИТЫ – ПРЕДМЕТ НАШЕГО ДАВНЕГО СПОРА»

- Вам комфортно жить здесь и сейчас?

- Мне-то комфортно, но я бы не ставил знак равенства между собой и простым жителем страны. Я всю жизнь трудился для того, чтобы быть независимым, чтобы жить там, где я хочу, постоянно ездить куда и когда я захочу. И я добился этого, не окружив себя толпой охранников. Меня все устраивает - в том числе и то, что меня не всегда узнают на улицах. Я не знаю ни одного публичного человека, который ходил бы с охраной, и чувствовал бы себя комфортно.

- В этом смысле вы со своим братом Никитой Михалковым антагонисты.

- Да, разумеется. Никита - человек, настроенный романтично, тогда как я предпочитаю смотреть на вещи боле рационально. Никите нравится борьба, общественная деятельность, а я не чувствую, что мне нужно во всем этом участвовать. В конце концов, у Никиты есть масса ответов, у меня же - только вопросы.

- То есть ответы Никиты Сергеевича, которые он дал в своем манифесте, вас не устроили?

- Этот спор у нас продолжается десятилетия. Он склонен идеализировать прошлое России, искать в нем некий истинный путь нашей страны. И, на мой взгляд, у него нарушены причинно-следственные связи. Потому что ошибок хватало и в дореволюционной России. Политика - это вообще наука о том, как выбрать из двух зол меньшее. И далеко не всегда этот выбор делался правильно.

- Вы сказали, что у вас есть только вопросы. Какие?

- Они очень простые. Почему в России до сих пор не появилась буржуазия? Почему мы можем создать ракету, но не можем сконструировать нормальный автомобиль? Почему в русской армии в мирное время служить так же опасно, как во Франции во время войны? Почему любой начальник, имеющий доступ к финансам, неизбежно становится коррумпированным? У меня есть приятель, который некоторое время назад занимал довольно высокую должность в одном комитете. И он мне сказал: «если я не начну воровать, меня просто выживут». Так и случилось - все закончилось его уходом с госслужбы. Что такое модернизация? Я убежден, что это не строительство научных центров и не экономические и политические реформы. Потому что эти меры ничего не дадут без изменения сознания нации. А как его поменять - это тоже большой вопрос.

- Ну да - железной рукой к счастью…

- Можно железной рукой. Скорее даже нужно. Потому что если мы хотим быстро пройти тот же путь, что прошла Европа за много столетий, без этого вряд ли обойдется. Другое дело, что пока ни у кого в нашей стране этого сделать не получилось.