«Любовь людей»: кабы не было зимы, или деревенский триллер

Эта пьеса, отмеченная наградами и вниманием на многих драматургических конкурсах и фестивалях, обозначена как «картины из жизни людей в преддверии зимы и ожидании лета».

Уходящий театральный сезон для театра им. Вл. Маяковского хотя и предъюбилейный, но очень ответственный. Пилотный. Итоги его многообещающи для театра, в который на должность худрука пришел Миндаугас Карбаускис, утешительны для околотеатрального круга и, что самое главное, успешны для публики, после перерыва возвращающейся в любимый театр. Закрыть сезон «Маяковка» решила не проверенным в течение сезона на зрителе, а новым, в полном смысле слова, спектаклем - премьерой на российской сцене пьесы «Любовь людей» Дмитрия Богославского в постановке Никиты Кобелева.

Мысль Анны Карениной «Если сколько голов, столько умов, то и сколько сердец, столько родов любви», - станет напоминанием для зрителей спектакля, в котором светлое чувство любви помещено в обстоятельства черного беспробудного быта. А бытие, как известно, определяет… «Вот тебе и любовь у людей… такая вот любовь…», - подытожит собутыльник главного героя, глядя на труп его возлюбленной. И будет прав. О не поддельном и не подделывающемся под декорации чувстве спектакль «Любовь людей».

Эта пьеса, отмеченная наградами и вниманием на многих драматургических конкурсах и фестивалях, обозначена как «картины из жизни людей в преддверии зимы и ожидании лета». Картины эти совсем не картинны, они из тех, на которые раз взглянув – занавешивают. Фон здесь скрывает всякую перспективу.

Фон спектакля с иронией можно было бы назвать пасторальным. Деревня здесь отнюдь не «приют спокойствия, трудов и вдохновенья». Нет и повода для поленовских пейзажей – кругом гниль и грязь, ни уголка для любаровских «деревенских». В деревне образца XXI, в той, что частично оказалась накрытой раздувшимся городом, нет ни пушкинского, ни тургеневского, ни шукшинского, ни распутинского. Нет ни поэзии, ни прозы. Здесь все больше молчат: бессильно, бессмысленно, обреченно. Говорят по необходимости: в магазине, покупая хлеб буханками, а пиво ящиками, дома – во время рекламы по телевизору. На пушкинский вопрос: «Что делать нам в деревне?», - отвечают действием: пьют, песнь заводят, трудятся, чтобы замкнуть этот круг. А еще ждут: с тоской – зимы, с надеждой – лето, по старинке – перемен.

В этой глуши и разворачивается история, оглушающая одним только сюжетом. Колька (Вячеслав Ковалев), Люська и сын их Валька – ячейка общества. В этой семье царит любовь в стиле «любить по-русски», где, если муж бьет, значит любит, если супруги бранятся, то только тешатся, а супружеский долг исполняется только насилием. «Доля ты русская, долюшка женская», Люська (Юлия Силаева), прожив лучшие годы как жертва, ищет лучшей доли для сына, которого «любящий» отец случайно обварил кипятком. Жертва идет на преступление, а где преступление, там и закон. Является он в лице Сергея(Алексей Фатеев), местного участкового. Ему вместе с чистосердечным признанием Люськи в том, что она задушила мужа и скормила труп свиньям, поступает предложение взять ее в жены, тоже от чистого сердца. И жили бы они долго и счастливо, в мире и согласии, с советом и любовью, если бы к Люське не начал являться призрак убиенного супруга… Так деревенский детектив перерастает в триллер.

Канва сюжета, подходящая для киноленты в жанре трэш, додумана и доведена режиссером до масштаба античной трагедии. Именно додумана, а не раздута. Есть здесь и мат, и убогость быта, и скудость ума и жизни – в общем, все атрибуты реальности. Из транзистора поет Алсу, под «Зимний сон» которой, пьяно покачивается вся честная компания. «Зимний сон» сменяют «Ясные дни» Газманова, но над всей этой попсой нависает тревожная, глубокая музыка Гиедрюса Пускинигиса, перечеркивающая и прекрасные сны, и мечты, и надежды.

Пожелание приятного просмотра перед началом спектакля воспринимается здесь как издевка. Сам заголовок – «Любовь людей» - опровергается на каждом слове. Разве это люди? Может ли в местах, где вымирают и вырождаются, поселиться любовь? На эти вопросы спектакль отвечает утвердительно.

Малая сцена театра им Вл. Маяковского - место камерное, уютное. Здесь все крупным планом и все на виду. Потому такими яркими выглядят герои, которых в жизни мы называем серыми. Колоритна, как и должно, продавщица Машка (Анна-Анастасия Романова) и ее товарка по несчастьям Настя (Оксана Киселева), умудрены собственным печальным опытом и бессильно прозорливы матери главных героев (Надежда Бутырцева и Людмила Иванилова).

Все сошлось в этом пространстве, идеальном для погружения в бытовую драму. Вот и декорации спектакля Анастасии Бугаевой и Тимофея Рябушинского, в которых быт деревенского домишки воспроизведен с точностью до мусорного ведра, обтянутого целлофановым пакетом, воспринимаются в начале спектакля с умилением. Справа комната – зеленые стены, синий стол, красные гвоздики. Из украшений – телевизор, из излишеств – красный угол. Эта сигнализация, защита от грехов, от греха не спасает. То ли Бог позабыл здешних обитателей, то ли они его, но пред ликом святых здесь творят то же, что и под постерами из журналов. Живут от пасхи до поста: церковный календарь предпочитают светскому, в нем - ежедневный повод для похода в виноводочный. А времена года здесь сливаются воедино: дождь переходит в ливень, ливень сменяется снегом. С неба льет, на земле наливают, заливают и горе, и радость. До зимы – предчувствие, до лета – упование.

Через порог от дома – двор, разъезд, грязная бочка с талой водой и земля под ногами. Именно земля, а не грязь, в которую превращают ее люди. В спектакле вообще нет грязи (во всех смыслах), которой можно было бы привлечь, эпатировать публику. Рыться в грязном, проще, чем копаться в земле. Земля вознаграждает за труд, а грязь… О ее прелестях лучше расскажут свиньи, «украшающие» программку к спектаклю. Иллюстрация к современности.

Счастливый финал в спектакле, впрочем, будет. Но это ложный, промежуточный финал. Явление в новогоднюю ночь призрака обнаружит всю призрачность счастья на крови. И на месть отыщется возмездие. Елку позабудут нарядить, а салют прогремит как расстрельный огонь. Второй акт переведет эту драму из (а)социальной в психологическую. Диалоги с призраком приведут Люську к молчанию и безразличию в семье, к той мучительной тишине, которой так боятся все герои пьесы. Тишине, оставляющей наедине с собой в очной ставке с собственной душой и мыслями. «Как я устал!» - будет вздыхать Сергей и получать в ответ рецепт – «Отдохни!».

«Кровь» вновь срифмуется с «любовь». Сергей убьет свою измучившуюся возлюбленную во имя и с любовью на устах. Вот такой дореформенный герой. Может быть будь он полицейским, перевоспитанным, финал был бы другой.

Пьеса Дмитрия Богославского могла бы потонуть в череде аналогичных текстов на тему черноты и чернушности жизни российской провинции. То, что приводит в гнев отечественную консервативную публику, любящую на зеркало пенять, шокирует и вдохновляет зрителя зарубежного (взгляните на итоги международных кинофестивалей последних лет). Для нас в диковинку жизнь американского пригорода (см. «Отчаянные домохозяйки») со стеклянными дверями домов и раздельным сбором мусора. Для них экзотичны наши «завалинки» и ватники, которые никак не выйдут из моды на селе (см. в окно). Бытовые пьесы часто оказываются буквальными, а, ставшие образцами, произведения таких авторов как Иван Вырыпаева и Василий Сигарев – счастливой погрешностью. К ней можно отнести и текст Дмитрия Богославского, отличный от многих не столько формой или содержанием, сколько героями. «Любовь людей» не о молодых, даже не о юных, которых обвиняют в разрушении традиций и непослушании. Ее действующие и бездействующие лица – сорокалетние «предки» нашей молодежи. «Не надобно другого образца, когда в глазах пример отца!», - этим могут утешиться и оправдаться многие неблагополучные семьи. Потому-то и зрителей пьесы о жителях среднего возраста средней полосы России справедливее назвать очевидцами и свидетелями.

«Живешь в таком климате, того гляди, снег пойдет, а тут еще эти разговоры..." – заключала чеховская Маша. «Зима не может быть такой долгой! Не может быть такой долгой эта проклятая зима!», - будет отчаянно твердить милиционер. Сколько лет, сколько зим будет он маяться неизвестно. И кем вырастит Валька среди этих насквозь промерзших, призИмленных, задушенных зимой людей? Может быть драматургом, герои которого будут твердить: «Мы нормальные! Мы обыкновенные!», но не поверят себе. А зрители им поверят.