Премия Рунета-2020
Россия
Москва
+5°
Boom metrics
Интересное1 июня 2020 19:30

Геннадий Бочаров «Непобежденный»

Очерк о подвиге военного летчика Юрия Козловского, который в 1973 году во время тренировочного полета отвел падающий сверхзвуковой истребитель-бомбардировщик от жилых кварталов Читы, опубликованный в «Комсомольской правде» 4 февраля 1977 г. [из архива]
Источник:kp.ru
Юрий Козловский в редакции "Комсомольской правды".

Юрий Козловский в редакции "Комсомольской правды".

Фото: Иван МАКЕЕВ

Советский характер.

Молодой коммунист летчик ВВС Юрий Козловский – перед вами на фотографии. Его последний полет закончился в тот миг, когда он покинул гибнущий самолет. С этого все началось.

«Вот теперь, - подумал он, - сделать действительно ничего нельзя. Теперь остается одно: катапультироваться».

Он прислушался к голосу в наушниках: второй раз звучал приказ покинуть гибнущий самолет. Он приготовил фонарь кабины, уперся в подножки педалей и, сгруппировавшись, нажал скобу катапульты. Через секунду они полетели в разные стороны: в одну – самолет, в другую – летчик.

Летчик упал на редкую тайгу и острые камни. Была чистая морозная ночь.

«Ничего себе, возвращение, - подумал он, приходя в себя. – Никогда не думал, что так сложится».

Он отстегнул аварийный парашют, снял ранец. Закружилась голова, сильно заболели ноги. Летчик протянул руки к ногам и потрогал комбинезон. Штанины были в крови. Он просунул ладонь в меховые ботинки – они были тоже в крови. Тогда он ощупал ноги и обнаружил – ноги переломаны. Переломы были открытыми.

- Так, сказал он сухими холодными губами, - остались, значит, руки. Они-то, надеюсь, целы, - и поднял руки над головой. – Целы.

Тайга темнела со всех сторон, а небо было светлым. Ледяным. Высоко над головой прошли навигационные огни «ИЛ-18». И почти сразу – второго. В Красноярск? Читу? Улан-Удэ?

Летчик принялся за дело: достал аптечку, жгуты. Перетянул ноги. Сначала одну, затем другую. Кровотечение было остановлено.

Он смонтировал рацию: батарейку, кабель, станцию. «Они ждут моего сигнала, - подумал летчик, - наверняка слушают эфир. И вертолеты со спасателями, конечно, наготове».

Летчик нажал кнопку передачи. Ни звука. Включил радиомаяк, поставил на фиксатор. Ни звука. Потрогал все кнопки по очереди. Попробовал даже прием – станция была мертва. Разбита. Значит, не повезло и с этим. «Можешь зашвырнуть ее подальше, а можешь оставить и здесь. Вместо обелиска», - с горечью подумал летчик.

Он подтянул жгуты на ногах, осмотрелся вокруг.

- Вот мое положение, - сказал он себе. – Я не знаю, как мне обнаружить себя. А мои друзья не знают, где я. Забайкалье большое. Никто не полетит ночью на поиск, если неизвестно место падения самолета. Надо держаться до утра.

Он достал сигнальный патрон. «Пусть будет наготове, - решил он. – Мало ли что». Патрон был со световым и дымовым сигналами. Для дня и для ночи. «Войны нет 30 лет, - думал летчик, перекладывая патрон в карман куртки, - а я, как на войне. Но на то я и военный летчик. Радуйся, что вокруг только свои».

Он стянул с головы шлемофон – стояла тишина. Обостренный слух уловил далекий гул. Так могли гудеть только машины. Но и кровь в висках. Хотя нет – гудели машины. Высоко над тайгой снова прошел пассажирский самолет. Он ушел, а гул остался. «Значит, рядом дорога, - решил летчик. – И к ней надо ползти».

Движения вызвали боль и головокружение. Боль стала потрясающей: от нее разрывалось сердце и темнело в глазах. Летчик понял, что боль – его главный враг, боль, из-за которой он мог потерять сознание. «А если я потеряю сознание, - сказал он себе, - мне не дотянуть до утра. Мороз меня прикончит. Надо ползти».

Первое, что он увидел утром, - вертолет. Вертолет шел прямо на него. «Удача на моей стороне», - поздравил себя летчик. Поздравил, как выяснилось, раньше времени. Порыв ветра смял оранжевый дым сигнального патрона. Дым не поднялся вверх. Шум винтов угас.

- Куда же ты полетел? – закричал летчик, упираясь руками в мерзлую землю. – Куда ты?

На чистом фоне неба появились два новых вертолета. Они шли параллельно, низко и бесшумно.

«Вы меня не там ищите, ребята, - хотел сказать летчик. – Я здесь и еле тяну. Рулите сюда».

Но вертолеты скрылись за сопками.

Он пополз снова. Вдруг рядом с ним застучал двигатель машины. Летчик посмотрел налево и увидел за стволами грузовую машину. Она была в 50 метрах от него. Двое мужчин возились у капота. Было видно, что только запустили мотор. «Вот они, мои спасатели», - подумал летчик и достал пистолет. Он поднял дуло вверх и дважды – строенными выстрелами – разрядил обойму.

У машины выстрелов не услышали. Машина развернулась и скрылась за деревьями.

Летчик положил голову на стертые рукава куртки и выругался.

Он спрятал пистолет, двинулся дальше. Над головой опять показался самолет. Белый крестик пассажирского лайнера шел на запад.

«А вот и мои, - отметил про себя летчик и посмотрел вслед новому вертолету. – Утюжат все Забайкалье, и шансов найти меня мало. Я невидим».

«Они стараются», - подумал он.

Вскоре тридцатилетний капитан ВВС понял: ползти дальше не может. Он связал обе ноги вместе, стянул их потуже, как бревна плота, и решил двигаться новым методом: перекатываясь с боку на бок. «Так будет легче, - заключил летчик. – Надо беречь силы. И думать надо не о близком спасении, а о долгой и тяжелой борьбе. И, может, даже смерти. Тогда все, что происходит в данный момент, 0 продолжал размышлять летчик, - покажется пустяком». Золотое правило на такие случаи жизни: будь постоянно готов к худшему, а борись без передышки за лучшее.

Дорога не показывалась. Он не знал, что двигается вдоль шоссе. Термометры в городах Забайкалья показывали в те дни 25-27 градусов мороза. Силы летчика стал подрывать новый враг, беспощадный, как боль: жажда. Земля была голой, без снежинки. Морозная пыль забивала рот и нос.

Под вечер при звуке вертолетов он перестал поднимать голову – экономил силы. Кровь стала сочиться из открытых ран снова – на ботинках нарастал красный лед.

Он перекатывался. За этим занятием его застала вторая ночь. Он перекатывался с боку на бок всю ночь – одиннадцать черных часов подряд.

Так продолжалось и днем. Только теперь – с перерывами. Вот он двигается, а вот – замирает.

В просвете между редкими стволами показалась телега. Вернее, вначале он услышал сухой грохот колес. Телегу тянула белая лошадь. В телеге сидел мужчина – вполоборота к летчику. Лошадь свернула, и летчик увидел спину мужчины. Летчик сбросил остатки стертых перчаток, достал пистолет, и одеревеневшим пальцем нажал курок. Последняя пуля ушла в небо, звук выстрела угас, а телега еще гремела по мерзлой земле, пока не скрылась из виду.

Он, конечно, кричал и звал человека.

К вечеру летчик увидел вертолет слева, над сопками. Вертолет завис над какой-то точкой, покружил и пошел дальше.

- Видел что-то похожее на меня, - попытался подумать летчик. – Наверное, бревно.

У него было в запасе специальное металлическое зеркальце – пускать солнечный зайчик в кабины пролегающих над головой вертолетов - тоже сигнал. Но в небе не было солнца.

У него был в запасе еще час светлого времени. «И у моих спасателей еще есть время», - думал он. Думал, но наверняка знал – из всех человеческих запасов запас времени самый ненадежный.

Ночь наступила незаметно, так как он продолжал работать. Он перекатывался. Ночь была по-настоящему мучительной – третья. Началась провалы в сознании. Иногда его окружали счастливые милые люди. Это были те, кого он любил в своей прошлой жизни, и те, кем он дорожил и кому был всегда рад. Смерть приводила к нему каждого, с кем следовало попрощаться. Но когда он приходил в себя, он заставлял себя быть мужчиной, быть солдатом. Он требовал от себя выполнения простого и необходимого дела: перекатываться. Двигаться вперед. В этом были спасение и надежда. Хотя правда о его положении была лишена даже слабых надежд.

Летчиком двигало не простое, общее жизнелюбие. Все живое – и человек, и сыч, и теленок, и попугай – любит жизнь. Что удивительного! Но понятная, в сущности, каждому цель – выжить – не всесильна. Ее резервы легко исчерпаемы. Выживает – или не выживает, но после невероятной борьбы со смертью – тот, кто не просто любит жизнь и ее цветы. Выживает тот, кто сознает перед ней свой долг. Истинное жизнелюбие сильно тем, что укрепляет в человеке перед его гибелью чистую, главную и последнюю цель: выжить, чтобы выполнить долг. Вот, видимо, как обстоят дела.

У летчика были цель и долг – выжить и рассказать о самолете. И спасти тех, кто должен лететь завтра. Летчик перекатывался.

Спасательный круг человека в любом ЧП – долг. И хотя некоторые считают, что можно и без круга – живем, не тонем, это до первого испытания. Наверняка. Летчик, как и любой думающий человек, знал: жить без цели, без долга трудно, но можно. А выжить, пожалуй, нельзя.

Он перекатывался. И показалось шоссе. В третье утро он выбрался на шоссе. Двигаться быстро могли только глаза. Они и побежали вдоль шоссе – по высоким, плотным снегозащитным щитам. Щиты были без начала и без конца. И не было просвета. Нашелся один, но узкий. Но выбирать не приходилось. Щит отделял летчика от жизни. Только щит. За щитом было спасение. А с этой стороны была гибель. Он принял единственно верное решение: раздеваться. Снять остатки истертой о мерзлую землю одежды – но все же одежды! – и попробовать протиснуться в щель раздетым. Он стал раздеваться. Руки не гнулись. Он раздевался. Разделся. Переложил одежду на ту сторону – через щель. Стал сам протискиваться в просвет. Пролез. Подтянул связанные окровавленные ноги. Начал одеваться. Потерял сознание. Пришел в себя. Оделся. Осмотрелся. Впереди была насыпь из смерзшейся щебенки. И никаких признаков жизни. И никаких надежд на спасение.

- Ну , что ж, - подумал он в оцепенении, - я, значит, должен выбраться на насыпь. Дальше – наверняка объезд. А по нему идут машины.

Он погрузил лезвие летного ножа в мерзлую щебенку. Взялся обеими руками за рукоятку. Подтянулся. Потом вытащил нож, передохнул и снова вдавил его в щебенку. И подтянулся снова. Потом он застолбил нож попрочнее и повыше и снова подтянулся – на этот раз особенно удачно: на 10-15 сантиметров. Ободренный успехом, он снова переставил нож повыше и подтянулся еще выше. Тут он уронил голову на щебень, упал лицом на острые камешки, но все же поднял голову и снова переставил нож , и опять подтянулся. А когда он подтянулся еще десять раз подряд, он увидел все ту же щебенку, но уже верхнюю ее линию, линию своих Гималаев, самый высокий рубеж своей угасающей жизни и самый близкий свой каменный горизонт. Тогда он рванулся на последнюю вершину из последних сил, но его силам пришел конец – жизнь незаметно ушла из сознания. Он выполз.

Они увидели его в полдень на светлой насыпи из щебенки – в точке его последней победы. Вертолет опустился на участок дороги, где затевался ремонт. Рядом с летчиком. Он лежал в изодранной одежде, спокойный и тихий, с открытыми глазами.

Они внесли его в вертолет. Положили на темно-зеленые чехлы. Поднялись в небо. Передали по радио: «Нашли. Без движений».

И вдруг через несколько минут он стал двигаться. Они увидели – он движется. В вертолете было тепло – он стал двигаться. Похоже, что он решил перекатываться.

- Он движется, - передал командир в эфир.

- Ждите распоряжений, - ответила земля.

- Направляйтесь в Читу, - последовал приказ. – Садитесь на поле Центрального стадиона, возле госпиталя. «Скорая» подойдет к вертолету.

- Приготовиться к приему, - распорядился начальник отдела реанимации окружного военного госпиталя Лосов. – Больной поступит через несколько минут. В штаб он передал: «Свяжитесь с бортом вертолета, пусть немедленно выключат все обогревательные приборы. До одного».

На футбольное поле приземлился вертолет. «Скорая» въехала на поле с включенной сиреной. Потрясенный увиденным, стадионный вахтер бежал к месту вторжения. Однако ввязаться в служебный бой он не успел: вертолет с ревом ушел в небо, а «Скорая» пронеслась к воротам. Начал работать четкий механизм военной медицины.

В подмосковном городке Краснозаводске мать летчика получили телеграмму: «Срочно вылетайте Читу ваш сын крайне тяжелом состоянии».

Загорский военкомат и диспетчеры по транзиту аэропорта «Домодедово» не потеряли ни минуты: вскоре мать летчика и его сестра уже летели в Читу.

Старая женщина впервые поднималась над землей. Седая, чистая и простая русская мать сидела у иллюминатора. Она смотрела в темноту. Самолет сжигал тысячи километров расстояния, разделяющего умирающего сына и ее, мать. Она ничего не видела. Она думала о сыне. «Дай мне его застать живым, - молила она судьбу. – Дай мне увидеть его живым и прижаться к нему, живому, и поцеловать его живым. Дай мне увидеть его живым хотя бы одну минуту, - молила она весь мир и свою судьбу. – Не выйдет с минутой, помоги мне увидеть его живым хотя бы секунду. Дай мне увидеть его живым, - повторяла она про себя. – Помоги мне самой быть живой и дожить до момента, когда я увижу его живым…». Так она пролетела полстраны с заклинаниями. С мольбой. Ничего не ощутила – ни времени, ни полета.

На аэродроме в Чите их ждала машина. Их встретил офицер.

- Жив? – спросила она у офицера. – Жив мой сын?

Командование Военно-Воздушными Силами страны отдало распоряжение: любые силы и средства направить читинским врачам, начавшим борьбу за жизнь молодого летчика. Командующий войсками округа Герой Советского Союза генерал армии П. Белик через каждый час справлялся о состоянии летчика. По приказу Центрального военно-медицинского управления Министерства обороны СССР в Читу командировался бывший тогда начальником кафедры термических поражений Военно-медицинской академии им. С. М. Кирова профессор Орлов. Генерал-майор медицинской службы Михайлов, бывший в то время начальником медицинской службы округа, взял прямое шефство над летчиком…

Никто из ведущих специалистов не покидал реанимационной двое суток.

Летчик открыл глаза. Он увидел людей. Они стояли вокруг его кровати. Стояли военные врачи Лосов, Галкин, Гончар, Баранкин.

У него спросили:

- Кто вы?

- Я – военный летчик, - проговорил он. – Юрий Козловский. 1943 года рождения.

- Где вы находитесь?

- Где нахожусь – не знаю.

- Что с вами произошло?

- Я катапультировался. С переломленными ногами полз к дороге.

- Какое сегодня число?

- Наверное, 29-е.

- Сегодня 31-е, Юра, - сказал один из врачей.

Состояние в момент доставки в госпиталь: температура внутренних органов 33,2 градуса. Артериального давления не было. Потеря крови около 2,5 литра. Открытые переломы ног. Обморожение.

- Юра, дела плохи. Хуже некуда.

- Понятно.

- Испробовано все, - сказал хирург.

Летчик промолчал.

- Необходима ампутация обеих ног, - проговорил хирург. – Развивается влажная гангрена.

- Жаль, - сказал летчик. – Жаль.

- Сюда летит профессор Орлов. Может, нам удастся его дождаться. Он летит к тебе. Самолет через два часа.

- Аэропорт закрылся. Ждать больше нельзя, - сказал хирург. – Погода против тебя.

- А что за меня? – спросил летчик.

Хирург не ответил.

- Распишись вот здесь, - сказал после паузы. – У медиков такое правило: с ампутацией согласен.

Не сгибающейся рукой летчик вывел каракули. Ну и роспись!

Реампутация проводилась через несколько дней (дальнейшее отсечение конечностей). Ткани «текли» - обморожение было очень сильным. После первых двух операций внезапно развилась прободная язва двенадцатиперстной кишки. Потребовалась и желудочная операция.

Он часто терял сознание. Его преследовали галлюцинации. Мать, сестра и друзья из части были постоянно рядом с ним.

Примерно в то же время редакция газеты «Красная звезда» получила от однополчан летчика письмо. Они просили разыскать конструктора протезов принципиально нового типа О. Стасеева. Военный журналист Ю. Романов нашел Стасеева. Он же привлек к делу незнакомого летчика из Забайкалья, всех, кто мог помочь. Журналист включился в историю летчика горячо и благородно.

Летчик жил – так завершилась первая фаза спасения. Тридцать два дня в реанимации.

Весенним утром специальный самолет поднялся с Читинского аэродрома и взял курс на Ленинград. На борту самолета были Юрий Козловский, его мать Анна Ивановна и сопровождающий врач. Летчика переправляли в Военно-медицинскую академию им. С. М. Кирова.

Он лежал в фюзеляже на носилках и не видел землю. Но в иллюминаторы он видел небо. Ему казалось: по цвету неба он мог определить высоту полета. Полет действовал на него возбуждающе. Он испытывал острые сигналы отнятого ремесла.

Смерть отступила, но лишь на шаг. Упустив свое в тайге, она не свернула в сторону. Она без отклонений шла по следу.

Наступила почечная недостаточность. Бездействовали руки.

Отличные военные врачи Орлов, Крылов и другие не отходили от летчика. Они боролись.

«Вот кто по-настоящему хорошо делает свое дело, - думал летчик о врачах. – Вот кто старается изо всех сил. Им не важно, что надежд мало. Они стараются».

Тележка, коридор, наркоз – операция.

Иногда летчик думал: «Сказано точно: последнее, что человеку остается, - это он сам. Вот я в таком положении. Я лишен своего дела, которое я любил и которое люблю. Лишен авиации. И остался один. Остался сам».

Летчик прекрасно знал: разлучи увлеченного человека с его делом, и человек недолго протянет. А если это дело – его единственное дело, если оно – на всю жизнь, тогда пиши пропало. Разлученный с делом человек увидит вокруг себя очень скоро болтливый и шумный балаган жизни и задохнется в его душной пыли.

Открылось кровотечение в желудке. Врачи не удивлялись осложнениям- организм прошел через редкие испытания. Врачей удивлял сам летчик. А он решал для себя важнейший вопрос. «Если я остался без своего дела, - размышлял он, - значит, я должен его найти в себе. Выздоровление – вот мое дело. Помощь врачам – вот мое дело. Если я хорошо буду делать это свое дело, я непременно возвращусь к главному делу – к моей авиации».

Тележка, коридор, наркоз – операция.

Иногда летчик думал: « Я нахожусь на площадке, с которой очень хорошо видна вся моя жизнь. Моя жизнь была интересной и быстрой. Но в настоящий момент мне необходимо смотреть уже вперед. А я все в плену у прошлого».

Он знал, что у человека есть два вида воспоминаний. Одни воспоминания приятные, другие – скверные. Со скверными воспоминаниями все ясно: они способны отравлять спокойную и даже счастливую жизнь. Но терпеть их можно. А как быть с хорошими воспоминаниями? Или даже с отличными воспоминаниями? Как быть с воспоминаниями прекрасными, которые терзают тебя, как молодые веселые звери, и желают с тобой продолжать дело? А ты не можешь даже пошевелить рукой? А ног у тебя уже нет вообще? Как тут быть?

Тележка, коридор, наркоз – операция. (Пятая в Ленинграде).

Его жизнь действительно была интересной. Он летал и любил летать и был постоянно готов к полетам. Он был летчиком первого класса. Служил в Группе советских войск в Германии. И в Германии, и на Родине, когда его перевели в Забайкалье, у него были отличные друзья. «Мне всю жизнь, - размышлял он теперь, - везло на друзей. Меня всегда окружали спокойные, сильные люди. И все, что во мне есть сейчас, - это от них – людей, с которыми я летал».

Он был секретарем комитета комсомола эскадрильи. Потом – членом комитета комсомола полка. Он был принят в партию. Он был членом офицерского суда чести. Вот как относились к нему. Его жизнь – его служба, его военное ремесло, в основе которого лежала Готовность, не делилась на этапы и на периоды, на «до работы» и на «после работы». Не делилась, как не делится небо, и как не делится боль, и как не делится сердце. Он служил в ВВС. Но вернее сказать иначе – он служил Военно-Воздушным Силам.

Тележка, коридор, наркоз – операция (шестая). На обеих ногах одновременно. 300, 400, 500 дней на койке. Пятьсот дней позади – неизвестно, сколько впереди. Над Ленинградом – белые ночи.

Стадия залечивая и вылечивания переходила в стадию выздоровления. Руки обрели подвижность. Почки действуют. Ткани обретают пластичность. Врачи осторожно и сдержанно ликовали. Он креп. «Я проверил себя на многое, - подводил он некоторые итоги в минуты подъема. – Проверка была по всем статьям. Похоже, что мне кое-что удалось… конечно, всегда найдется вздорный человек, который задает вопрос: что, нужно обязательно лишиться ног или рук, чтобы себя проверить? А других способов нет? Есть, конечно. Но ведь я потерял ноги – и я должен бороться, чтобы вернуться в строй. Вот и проходишь проверку. Если я теперь выживаю – значит, я потерял только ноги. Всего лишь ноги».

«Скорая помощь» ехала по Ленинграду. Ехала, не торопясь, без сирены. Юрия Козловского перевозили в научно-исследовательский институт протезирования. Он лежал на носилках в кузове машины и радовался ощущениям движения – неровностям дороги, трамвайным рельсам, упругой тяге двигателя.

«Врачи дотянули меня до существования, - сказал он себе в тот день. – Моя задча – дотянуться до жизни».

Отличный специалист и сильный человек В. Кнопинский встретил летчика простыми и ясными словами:

- Будем ставить на ноги. Согласны? – И засмеялся.

Летчик рассмеялся тоже.

Первая «партизанская» попытка пройтись по коридору в пробных, примерочных, слепках окончилась скверно: «туда» он дошел, а оттуда его привезли на тележке. Протезы были залиты кровью. Ноги совершенно не выдерживали прикосновения протезов.

Новая – более широкая тележка, новый коридор, привычный запах наркоза – операция. Первая в НИИ. Тележка, коридор, запах наркоза – операция. Вторая в НИИ.

Известие: за мужество и стойкость, проявленные в исключительно трудных условиях, летчику-инженеру ВВС Юрию Козловскому присвоено очередное воинское звание…

Час он лежал, отвернувшись к белой, как гипс, стене. Значит, все это время, повторял он, они считали меня в строю. Значит, все это время… Звание было присвоено перед его увольнением в отставку.

Последняя операция – последняя тележка. Последний проезд по коридору. Последний наркоз.

700 дней назад, в Чите, перед отлетом в Ленинград, он не смог вывести на листке бумаги благодарность врачам, спасшим его от смерти. Это сделала его мать. Теперь, в Ленинграде, он обменялся крепкими рукопожатиями со всеми, кто дрался за его жизнь. Через 700 дней Юрий Козловский и его мать покидали Ленинград. В чистом высоком небе неслись три сверкающих легких самолета.

Салют!

Прошлый год ушел на тренировки. Сейчас он отлично выглядит. Ходит, как прежде, - о протезах не догадаешься. Старается сохранить прежнюю походку. Два месяца назад, в канун Нового, 1977 года, был в своей части. Встреча была отличной. В день отъезда домой он стоял на аэродроме и наблюдал за полетами. Наблюдал за посадками и взлетами. Смотрел и молчал. Услышал слова товарища:

- Когда начнешь летать?

Посмотрел в его глаза. Глаза были добрыми и искренними, как и вопрос. Но бывший летчик с неожиданным вызовом спросил:

- А я хорошо летал, когда служил? Или я летал так себе?

- Еще бы! – проговорил лейтенант, не ожидавший нападения. – Ты летал, что надо!

- Ну, тогда постарайся понять, - сказал Козловский, - летать так, как я летал тогда, я теперь не смогу. А летать лучше – не смогу тем более. Мы с тобой знаем современный самолет. А летать хуже я не желаю. Летать хуже – нельзя!

Он отвернулся от лейтенанта, от сбрасывающего обороты самолета, от строя машин с зачехленными двигателями и от самолета, уходящего в новый полет. Он уходил с аэродрома.

Летчик прав. Худшее, что человек себе может позволить, - то снижение с той высоты, на которую он уже поднимался однажды в своем деле.

Г. Бочаров.

(Наш спец.корр.)