Иван Охлобыстин: «Моя жена не самка, а королева-мать из фильма «Чужие»
Иван Охлобыстин
Фото: Михаил ФРОЛОВ
Гость – актер, режиссер, сценарист, драматург, журналист и писатель Иван Охлобыстин.
Ведущая – Елена Афонина.
– К нам пришел такой гость! Это он – писатель, актер, сценарист, режиссер, журналист, пиарщик, священник, байкер и так далее, и, конечно, отец шестерых детей, Иван Охлобыстин. Во-первых, позвольте вас поздравить с кризисом ли среднего возраста или с тем, что вы благополучно его уже избежали, или еще до него не дотянулись. 45 – это все-таки как раз то, о чем вы в свое время сценарий писали.
И.Охлобыстин:
– Спасибо. Мне в этом году выдадут последний паспорт, как и всем гражданам. Он в народе называется «гробовой». Мне ребята заказали на день рождения черную обложку, мрачную, серебрянкой. «Гробовой паспорт», я ее надену на паспорт.
Е.Афонина:
– Черный юмор.
И.Охлобыстин:
– Почему?
Е.Афонина:
– Как-то не хочется верить, что в 45 уже совсем черное с серебром, обложечка и давай-ка думать о вечности.
И.Охлобыстин:
– Мы всегда так к этому относились. У меня в семье любимый фильм с детьми мы смотрим «Семейка Адамс» – это очень стабилизирует психику. Нужно правильно относиться к некоторым вещам.
Е.Афонина:
– Все-таки тот самый кризис среднего возраста, о котором вы писали, это совпало с тем, как вы себе это в свое время представляли?
И.Охлобыстин:
– В определенной степени, да. Потому что был период безумия неопределенности. Не то, чтобы разрушительный, может быть, и созидательный. Но какого-то непонимания, в каком мире находишься, куда нужно идти. У меня довольно кратковременный. Наверное, это биологически абсолютно мотивированно. У всех это бывает. Что же касается самого проекта, это все-таки комбинированная вещь и общий взгляд, не только мой. Потому что кризис среднего возраста может начинаться от 27-ми, если я не ошибаюсь, и заканчиваться в 55. там он может сегментироваться, делиться. Я так понимаю, что это связано с какими-то химическими перестройками внутри мужского и женского организма. И как это должно выражаться, не знаю. Это могут сказать люди, которые ведут какой-то очень здоровый, размеренный образ жизни и детально наблюдают за собой со стороны. И с помощью врачей. А я беспрерывно на какой-то работе. Как на войне насморком никто не болеет, вот я тоже не знаю, с кризисом у меня не получается таких тонких чувств.
Е.Афонина:
– По крайней мере, если человеку, так особо глубоко не посвященному в тайны вашей жизни, смотрящему и следящему за вами со стороны, то, как вы представляетесь, можно разделить на три периода. То есть, это такой инфан террибль 90-х – 80-х, такое дурное дитя периода «Восьми с половиной долларов» или, допустим, «Даун хауса», это человек, который вдруг для всех неожиданно становится священнослужителем, и это человек, который вдруг сейчас неожиданно возвращается в кино, начинает сниматься в фильмах и сериалах, начинает вновь писать. То есть, с каждым из этих трех людей мне было бы безумно интересно пообщаться. Начать все-таки хотелось с того смутного времени – конец 80-х, 90-е годы, когда все пустились вразнос, когда не понятно, что происходило. Можно было снять кино за три копейки. Снимали все, кому не лень, и снимались во всем, в чем не лень. Это было хорошее время для вас?
И.Охлобыстин:
– Очень хорошее. Оно было очень творческое. Это было время, когда работало последнее поколение романтиков, выращенное мастерами во ВГИКе, в Щуке, в ГИТИСе. Хотя уже капитализация взяла за горло художника, но тем не менее она не произошла окончательно, еще надежды были. Поэтому такая фантасмагорическая смесь запойного труда, гулянки, юности, влюбленности, перемены вокруг. Причем, глобальных перемен, связанных с самой большой страной в мире. Масштабы чувств, все сразу. Этот период мне очень симпатичен, я с удовольствием его вспоминаю. Многие так и не справились с новыми условиями жизни. Не так давно умер мой лучший друг Петр Эльмарович Рыбан, однокурсник. Он не смог манетизироваться. Он лучше всех на курсе писал. У меня до сих пор есть его сценарий. Но когда пришла эпоха разгульного капитализма, он нигде не мог пристроиться толком. На кино денег не было, как-то это все ухватками, ухватками, а в итоге он начал наниматься бригадиром строителей, как это обычно бывает. Чтобы без дела не сидеть. Потому что парень был довольно рукастый. Но в итоге это закончилось циррозом печени и могилой под номером где-то в районе Щелково. Вот такое печальное отступление. Но тем не менее, печальное не печальное, а мы-то с ним жили еще в те времена. То есть, у нас еще была надежда, что мы сможем общество прямо насильственно в новый век, в мир пятого элемента, в мир эквилибриума, в мир гатаки.
Е.Афонина:
– А вы представляли, как он должен выглядеть, этот прекрасный мир будущего? Что вы себе рисовали? Как вы себя в него встраивали? Как вы себя в нем видели?
И.Охлобыстин:
– Не знаю, я не моделировал. Я примерно архитектуру могу сказать. Но поскольку у фантастики есть устойчивое качество исполняться, скорее всего, что мир потянется вверх. Это высотные здания. А соответственно, эстетика всех фильмов-катастроф, сделанных в киберпанке, начиная от «Блейд-Раннера», и заканчивая «Пятым элементом».
Е.Афонина:
– А роль людей в этом мире какова?
И.Охлобыстин:
– Она может быть очень разная. Это может быть роль величественных мыслителей в единой имперской конструкции. И может быть роль андроидов на конвейере потреблений. Когда уже машины будут выполнять максимум работы, человек предастся окончательно утехам. А поскольку мы ко всему привыкаем, утехи у нас все более жестокие изощренные, диковинные, неизвестно, до каких утех мы можем докатиться. Разное может быть. Мне больше нравится величественно-военизированный вариант. Потому что я мальчик. Я читал когда-то всякие путешествия, капитан галактического лайнера Семен Петрович Ершов стоял в отливающем сталью костюме. Впервые за многие поколения космолетчиков ему досталась честь следить за погружением амперского флота в киберпространство. Вот что-то такое.
Е.Афонина:
– Так и видишь сборник «Фантастика 60-х годов».
И.Охлобыстин:
– Так там и любовь на всю ширь, без мелкотни, без хинтая (?). То есть, не мультики. Там уж чувство, так чувство. Там вполне песнями «Иванами да Марьями» из 50-х годов фильма можно заполнить это космическое пространство.
Звонок Алексея:
– Я звоню из Владимира. На заре 90-х, когда появились фильмы «ДМБ», один из первых, до сих пор пересматриваем. И «Даун Хаус» на полке стоит постоянно. Из последнего, если так можно сказать, российско-советского юмора, один из самых достойных. Где черпаете вдохновение, такой искрометный юмор, когда хочется смеяться, на самом деле смешно?
И.Охлобыстин:
– Вы знаете, Алексей, удивительное дело, я даже статью написал, называется «Чужие заслуги». Я поймал себя на мысли, что перечитывая старые сценарии или пересматривая тот же самый «ДМБ», я хохочу. А это не свойственно авторам. Вообще авторы не должны смеяться над своим текстом. Но это реально смешно. Я начинаю все более и более склоняться, что мы находимся под влиянием какого-то массового безсознательного. Мы с лучшим моим другом, покойным уже, проводили эксперименты. Предположим, общежитие, 10-20 комнат. Ты начинаешь говорить о море. Ты выходишь и быстро заходишь в комнату под разными предлогами – соль взять, ложку, кипятильник – и процентов 80-70, у нас были свои взгляды с петров, свои мироздания, он был потченик, а я евразист – говорили о воде, море. Очень сходилось. Уже тогда мы подбирались к Вернадскому. В реальности мне кажется, что все лучшее, что мы делаем, делаем все-таки не мы. Потому что я себя заставляю писать. Я действительно трудолюбивый дядька. И так всегда было. Я понимал, что если трудом своим не добьешься, то ничего не добьешься. Всего можно добиться трудом. За исключением любви, пожалуй. Это совсем деликатно. И где-то на страницах третьей-четвертой у меня челинг идет просто. Я в создании, не трясучка никакая. Уже расходишься, расписался. Проходит время и ты понимаешь, что это смешно. Вряд ли ты написал. Я не отношусь к своим лучшим текстам, как я. В этом нет кокетства. В этом есть мое интересное, личное, как естествоиспытателя наблюдение. Я готов свои гордыни пожертвовать в область в пользу вот такого массового безсознательного. Потому что больно любопытно. Смотрю – хохочу. Не помню половину. Почему это появилось? Вообще юмор вещь мистическая. Можно выстроить логический анекдот. Можно бравировать на этнических каких-нибудь нюансах. Но самый-самый острый юмор, самый проникновенный юмор, гомерически заразительный юмор экзистенциален, он не имеет оснований ни в логике. Как-то так. Также, как и мудрая какая-то мысль. То есть, она возникает сама по себе, как конструкция.
Е.Афонина:
– А почему вы сказали, что любви невозможно трудом добиться? Меня это как-то задело.
И.Охлобыстин:
– Любовь к женщине.
Е.Афонина:
– Я об этом и говорю. Как же те мужчины, которые изо дня в день добиваются, что-то делают, как-то выстраивают, логически рассуждают, как поступить? В итоге добиваются и их любят, искренне любят. Разве это не трудом?
И.Охлобыстин:
– Дай бог. Просто это другая модель поведенческая для меня. В нашем классе это происходит примерно так: ты видишь, взял и на всю жизнь.
Е.Афонина:
– Как Тарзан, Джейн на плечо и потащил в джунгли.
И.Охлобыстин:
– Да. И никаких сомнений. Я так женился. Но, видимо, есть и более цивилизованные варианты проникнуть в женское сердце.
Е.Афонина:
– То есть, целенаправленно дорожку протоптать. А потом уже обратного хода нет. Все, девушка сердце распахнула, вот она ваша.
Звонок Лены.
– Я случайно слышала, что в «Олимпийском» пройдет какое-то событие, в котором вы будете вести программу. И что это будет? Можете кратно рассказать?
И.Охлобыстин:
– Это мероприятие очень своеобразное. Со времен Древнего Рима подобного не было. В некотором смысле это акция культурного порядка. С вершины белой пирамиды самого большого стадиона самой большой страны в мире я зачитаю собственное литературное произведение, которое называется «Доктрина 77». Я его для себя именую, все-таки это поэма, потому что она не претендует на окончательность, и это только повод к общественному размышлению. Простыми словами, это будет странное, в смысле того, что не развлекательное мероприятие. Это как сходить на лекцию в общество «Знание», как сходить в акванариум, это минимум движения и максимум попытки понять, о чем идет речь. Я попытаюсь сделать текст удобоносимым, но это час 17 минут, дальше больше того минимума, который может выдержать человек. Потому что облегчать конструкцию вроде тоже смысла нет. Тебя могут обвинить в том, что ты голословен. Конструкция философско-мировоззренческого порядка. Очень много вопросов национального порядка затрагивается философского порядка. И облегчать это нельзя, развлекать никак не хочу, смысла нет. Если придут люди, придут те, которым будет интересно, которые хотят подумать. Я вообще считаю, что проблема нынешнего времени в том, что стало неприличным думать широко. То есть, если ты начинаешь задаваться вопросами о тысячелетних масштабах, ты можешь выглядеть, как человек аномальный. И мало-помалу мы себе привили этот скептицизм и вроде уже неприлично по мелочевке похихикать. А мы отвыкаем. И дети наши отвыкают судить масштабно. А если мы не судим масштабно, мы не развиваемся. Это как программа, мы на автономии. Нет проблемы – нет решения. А вот мы поставим себе проблему: мы хотим создать великое государство. И запускаются некие механизмы. Они запускаются обычным путем. Организации какие-то создаются, люди делают что-то хорошее – бабушку через улицу переводят, какие-то книги пишутся. И она происходит где-то вне нас. По поводу моря. Я это называю национальное массовое безсознание, улей. Потому что встревоженный всегда. Вот примерно, что я могу описать. Это не будет хулиганством в чистом виде, это будет поэма. Мне не сложно говорить смешно. Я в принципе освоил методологию. Но мне никогда не хотелось бы паразитировать на этом. Но при этом я не буду делать так. Мне интересно поговорить с людьми серьезно, пусть даже я опозорюсь. Потому что все равно есть умнее. Есть красивее, есть информативнее.
Е.Афонина:
– Несколько минут назад мы говорили о том проекте, который будет представлен московской публике в сентябре. Если продолжать, скажите, Иван, это желание расширить свое общение с людьми? То, которое было у вас несколько лет назад, когда была возможность выходить к прихожанам и сообщать им о каких-то своих мыслях, рассуждениях, только на еще большую аудиторию? Мы понимаем, что огромный стадион – это такая аудитория, которую еще нужно как-то взять, своей идеей заразить.
И.Охлобыстин:
– Понимаете, продукт заключается в том, что мне не придется осваивать стадион. Те люди, которые придут уже будут знать, что там будет происходить. И они уже будут потенциально со мной. Для них этот поход уже акция. То есть, они придут, выслушают меня, у них будет внутренняя возможность согласиться или не согласиться. У меня взгляды строгие в некоторых вещах, кажущиеся излишне строгими. В некоторых вещах странные, кажущиеся странными. Хотя на самом деле я прагматик. И мне кажется, что господь для тех, кто принимает догматику основную, догматику парадокса, трое догмата Троица, дальше может следовать установлениям здравого смысла. Это основной инструмент для изучения мира. И вот я, руководствуясь здравым смыслом (не договаривает). Кстати, о массовом безсознательном. Там будет глава называется «Имперская педагогика», несколько глав, чтобы люди не уснули, прости господи. И среди прочего, что это существует, это реально осязаемые вещи. Что человек, когда перестает себя ассоциировать с какой-то группой, в данном случае, национальной группой, он странным образом выпадает вообще из жизни, он не реализуется. Но женщины спасаются родами, а мужики у нас живут мало. По статистике меньше женщин, рРусскому мужику экстрим надо, чтобы этот экстрим бум, взбалтывал ему ДНК всю, лечил его от всех болезней, и дальше так же шел бы он до Берлина. Русскому мужику это надо. Женщины как-то спасаются. И это все там, это вместе. И это размышление о культуре. В какую сторону? В нашей жизни уже никогда не было проблемы информации. Столько источников, бездонно, что можно сойти с ума, шизофрения. А всегда была проблема в ее систематизации. А как систематизировать информацию? Предположим, ты решаешь, что ты хочешь быть летчиком-испытателем. Ты начинаешь читать книги про летчиков-испытателей. Ты решаешь, что хочешь быть физиком, и ты начинаешь читать книги про физика. Но помимо этого, это слишком применительно, ты же должен выбрать некую конструкцию вообще, что ты считаешь. То есть, у каждого человека должна быть некая мировоззренческая позиция, даже если она нелепая, даже если она наивная. Но все равно должна быть. Потому что только так он может себя осознавать, как личность.
Е.Афонина:
– Тогда если говорить о вас, какую конструкцию выбрали вы? Какие книги? Какую профессию?
И.Охлобыстин:
– Профессия-то уже походя решаемо. Само понимание, у меня не совсем эта инструкция к тому, как лучше выбрать профессию и не ошибиться.
Е.Афонина:
– Вы говорили: испытатели, летчики – это конкретика.
И.Охлобыстин:
– Есть какие-то очевидные вещи, для всех очевидные, оприорные. Они до такой степени большие, что нам неприлично бывает их озвучивать. Предположим, Россия всегда была монархией. Как бы это ни называлось, все равно у нас был монарх, единоличный правитель. Потому что мы внутри на подсознательном уровне допускаем только такой тип управления. Для нас бумажки – ничего. Много вещей парадоксальных. Если руководствоваться здравым смыслом, следовательно, в своей идеальной форме, когда-то, когда мы будем цивилизованными существами и преобладание одного сословия над другим не будет губительно для этого другого, когда-то, когда мы сможем систематизировать свои отношения с окружающим миром, осознать свою нацию не в ущерб другим, когда-то будет империя. Когда-то будет совершенный или приближенный к этому человек. Герои были же. Гагарин был,Чкалов, был Жуков. Разве не может быть совершенных людей.
Е.Афонина:
– Но они-то были не в монархическом обществе герои, как это ни парадоксально. Они были героями своего общества и всех тех условий.
И.Охлобыстин:
– Мы эволюционируем. Некоторые вещи нужно воспринимать на опыте. Для нас коммунизм и вся эта ситуация была прививкой мощной. То, что придется сейчас пройти всей Европе, еще за несколько сотен лет. Потому что они придут к тому, что можно все уравнять. Мы уже не придем к этому. Нам инъекцию сделали, у нас содрогание. У нас уравниловка сразу означает лагеря, ГУЛАГи и все остальное. Глупость какую-то, самоубийство. Русский человек перестает думать о глобальном, мирового масштаба проблематике, он включает в себе таймер самоуничтожения. Он начинает в себе сомневаться. Сначала печоривщина, красивые тосты, потом неопределенные отношения в семье, потом неполные семьи, потом пьянка, потом ни пойми чего. И так до следующей войны. И это опять же обсуждаемая вещь. Мы не беремся судить широко. А, не взявшись за это, мы не можем построить идеальную конструкцию. По моему мнению, идеальная конструкция такая. Существует некая сверхдержава, которая объединяет несколько корневых народов. Не обязательно, держава. Зачем сверхдержава? Не нужно стремиться к большому. Бог в мелочах, а дьявол в крайностях. Национальности под императором. Император выбран из титульной нации, кто раньше всех проживал на этой земле. А, значит, законодательство общее, режим авторитарный, задача нации не дать другим нациям самореализоваться.
Е.Афонина:
– Иван, опасная какая дорога. Особенно если говорить о тех событиях, которые недавно происходили в одном весьма спокойном еврогосударстве, когда появился человек, который тоже решил, что
И.Охлобыстин:
– (Перебивает) Они будут появляться, если сейчас не решать вопросы этого порядка национальные.
Е.Афонина:
– Вот там-то шла речь о титульной нации. То, о чем вы сейчас сказали. И во что это выливается?
И.Охлобыстин:
– Не обсуждают – выливается это в дураков-маньяков, которые считают, что можно что-то сделать радикально. На самом деле все дураки-маньяки, террористы и все остальные служат одному и тому же – это утопить бухгалтерию чью-то. Если глобально разбираться, призвать команду в 77 человек, бухгалтеров из ГРУ, они раскрутят какую угодно. Там о чем угодно идет речь, кроме здравого смысла. Не обсуждая многие вопросы, мы не даем возможность их мирно урегулировать в цивилизованном варианте. Мы могли бы справиться и с этим тоже.
Звонок Полины.
– Я из Екатеринбурга. Вы затронули очень серьезные темы сейчас. Скажите пожалуйста, применительно к вам лично, вы отец большой семьи. У вас шестеро детей. Это вызывает большое уважение к вам. Помимо вашего творчества.
Е.Афонина:
– Два сына и четыре дочери.
Полина:
– И я бы хотела спросить вас: как ваша жена вас поддерживает и вдохновляет? Если это происходит, то какие качества в женщине цените больше всего?
И.Охлобыстин:
– Я реалист. Я понимаю, что делает Ксюха. Она учит с ними уроки, готовит, встречает, провожает, следит за тем, чтобы они периодически посещали церковь. А следовательно, делает их внутренне очень стабильными. Любая периодика, за исключением совсем случаев крайних хороша. Она занимается хозяйством. Мы с ней шутим. Сидим на кухне: брошу я тебя, Оксанка, сказал я ей, пиар сделаю. Потом подумал. Нет, десять человек надо нанимать со стороны. Это все вместе: убираться за детьми, преподаватели, туда-сюда. Причем, делает это она с удовольствием. Я восхищаюсь этим. Она то, что можно назвать самка в самом лучшем. Самка, как правило, уничижительно звучит. В данном случае это королева-мать из фильма «Чужие». Это непобедимая вещь, это неукротимая ярость, атомная энергия. Я служу ей, как самец, но тоже не уничижительно. А я должен работать на выводок, на потомство. И это все вместе. И поэтому когда мы ссоримся, мы ругаемся, бывают, кажется, непримиримое. Но все равно в итоге мы понимаем, куда мы денемся. Во-первых, шестеро детей. Во-вторых, я без Оксанки уже не могу, она моя совесть, я ее грех, она моя совесть. Мне кажется, это так очевидно. И многие женщины пошли на рождение многих детей, не смущаясь отсутствием площадей или отсутствием денег. Если бы видели в глазах своего партнера, мужчины собачью готовность, волчью готовность служить ей. Да, наплевать, хоть голая. А этого нет тоже, потому что мы не очень понимаем, не задаем себе вопрос: кто я? Самый главный вопрос.
Е.Афонина:
В свое время, когда Мадонна находилась уже в положении не просто женщины при мужчине, а уже в положении мамы, пыталась выкупить и уничтожить некоторые записи концертов, где она вела себя неподобающим образом, и уж тем более какие-то скабрезные видеоматериалы. Сейчас появляется то, что было снято в лихие 90-е и появляется, в том числе, различным телепрограммам, которые, рассказывая о том или ином явлении Советского Союза, предлагают отрывки из фильмов, которые, может, даже и в прокат не выходили. И в одной и таких картин Оксана и предстает в не лучшем виде.
И.Охлобыстин:
– «Авария – дочь мента»?
Е.Афонина:
– Нет. «Секс и перестройка».
И.Охлобыстин:
– Она не снималась там.
Е.Афонина:
– Уверяли, что это была она.
И.Охлобыстин:
– Она обижается. Ей кто-то рассказывает. Но по большому счету, наплевать. Я ей говорю: Ксюха, представь, тебе 38 лет. Тебя до сих пор обсуждают в Интернете, как гражданку. Что тебе не нравится? Я пытаюсь ее успокоить. Хотя конечно, это ей оскорбительно. Очень плохо, что у нас нет этики, какой-то внутренней границы, что можно делать, на чем можно паразитировать, а на чем нельзя. Она добрая, мужественная женщина, воспитывающая шестерых детей, и шизофреника мужа содержащая. А та бедная девочка, если докопаются, которая снималась. Я не понимаю, что там? И смешно смотреть-то.
Е.Афонина:
– Не такой муж бедный. Сейчас, по-моему, муж тоже решил, что ничто человеческое ему не чуждо. Вернулся и в кинематограф и в сериалы. Тоже как-то пытается свою копеечку в семейный бюджет принести.
И.Охлобыстин:
– Меня обанкротила гражданская акция. Я и военной семье обязан. Знаете, как это? Я думал, финал будет всей речи из белой пирамиды, что я не хотел этого говорить, я говорить обязан. У меня есть возможность в отличие от десятков тысяч, сотен тысяч людей вложиться и показать. Сказать: послушайте, как мне думается. Смекните, мужики, тоже. Многие так же поступили, я надеюсь. В этом нет ничего зазорного. Но это меня так обанкротило. С другой стороны, как мы жили с деньгами как мы жили без денег. Всегда взаимозаменяемая проблема. Денег никогда много не было. Потому что как только ты отдаешь сам долги, ты тут же вступаешь во взаимоотношения с другой стороны. Это как текучка. У нас церковная аудитория, и все родные люди. А дети особо не жируют. Я трепетно протираю тряпочкой мобильный телефон. А у детей он валяется. Я в ужасе, сердце лопнет у меня.