Здравствуй, любимая газета!
Как часто в своей жизни я собиралась написать эти слова и послать письмо в «Комсомолку»! Но так и не решилась, а может, зря. И вот теперь, когда моя комсомольская молодость давно прошла, я подумала: если не теперь, то, значит, никогда.
Выписывала вашу газету во времена СССР всегда, и не потому, что это было обязательно. «Комсомолка» действительно была лучшей нашей газетой в те времена. Сейчас, проходя мимо книжных развалов, иногда сердце дрогнет, и я куплю «Комсомолку». И тоже не только по старой памяти, «Комсомолка» ухитрилась сохранить свой стиль, хотя жизнь и ее сильно деформировала. Но на фоне других газет она все равно выгодно отличается. Может, потому мне хочется поделиться своими мыслями именно с вами. Не судите строго за орфографические ошибки, это мой первый опыт.
С уважением Галина Гонтарева.
Ульяновск.
Мне сорок с небольшим. Я безработная, домохозяйка. Стою на кухне у плиты, варю борщ, настоящий украинский, лучший из супов. Мешаю ложкой в кастрюльке и размышляю о судьбах народа. Не стыкуется? Как сказать!
Я недавно обнаружила с удивлением, что я и есть народ, которым все клянутся и которого никто в глаза не видел. Посудите сами. Страшно далека я от всякой элиты. С другой стороны, изо всех сил пытаюсь не опуститься на уровень бомжей. Героический аскетизм или пристойная бедность - вот мое настоящее и будущее. Значит, я и есть то среднеарифметическое, что называется округлым словом «народ». Тогда почему же мне, народу, не поразмыслить о своей собственной судьбе?
Начну с дедов, которые посмотрели в глаза самой смерти и не отвели взгляд. А нашим бабушкам довелось смотреть в голодные глаза своих детей. Один Бог знает, что страшнее. Они хранили, как могли, наших будущих отцов и матерей, махнув рукой на свою собственную жизнь.
Наши отцы - знаменитые шестидесятники. Дети войны, их выжило так мало, они так настрадались в детстве, что просто были рады жизни. Рады, что можно просто есть, пить, веселиться. Это было первое по-настоящему доброе поколение в России за долгий период. Наши стальные деды ворчали на наших отцов, считая их мягкотелыми, бесхарактерными разгильдяями. А они были просто добрыми и не хотели ни с кем бороться или кого-то уничтожать.
Так, супчик почти готов, осталось посолить... Соль земли - люди, которые держат на себе все. У любого народа это мои ровесники, люди среднего возраста. Но никогда и ничего о нас, тех, кому плюс-минус 40, я не читала, словно и не было такого поколения! Неужели ничем не запомнились, ничем не обозначились?
Мой прадед умер от голода. От голода пухла моя бабушка. Мой отец голодал в своем военном детстве. А вот я уже голода не знала. И вообще нашему поколению повезло с детством. Мы смотрели на жизнь снизу вверх внимательно и чуть насмешливо. Нам было странно, что они спорят, наши деды и отцы. Ведь мы любили их всех. И белых, и красных, коммунистов и беспартийных, правых и виноватых. Я помню, как я, девочка из приличной семьи, любила в детстве блатные песни. Что-то было в них задевающее душу. Песни красноармейцев и белогвардейцев спокойно уживались в моем детском сердце. Мы тихонько себе росли, под шумок. Тихо, без шума, шли по жизни. Такое вот незаметное поколение. Хотя я вычитала в восточной философии, что настоящие мудрецы идут по жизни незаметно. Спорная истина, но все-таки!
И вот, совершенно неожиданно, огромная наша страна обрушилась нам на головы. И во всем этом хаосе и неразберихе, среди обломков и осколков Великой державы, остались мы стоять в растерянности, как дети под холодным дождем. Особый ужас был в том, что под дождем стояли мы не одни. Старики и детишки смотрели на нас с надеждой. Но их хотя бы жаль. А кто пожалеет тридцатилетнего мужика в расцвете сил, если он не может заработать на жизнь?
Как мы живы остались? Не знаю. Говорят, русские терпеливы. Это неправильное слово. Я бы сказала по-другому. Стойкость. Вот точное слово. Что нам было делать? Держать удар или погибнуть. Много, очень много народу погибло и в прямом, и в переносном смысле. И все-таки страна жива, и спасли ее люди, которые смогли держать удар. Наше тихое поколение совершило свой тихий подвиг.
Как я представляю случившееся со мной и многими? Представьте себе, что лежите на тонком льду, берега не видно, а рядом с вами на том же льду ваши близкие, дети и старики. Дальше, сколько хватает глаз, другие люди - знакомые и незнакомые. А лед прогибается, трещит, а под ним черная вода. Если вскочить, то ухнешь в эту черноту, да ладно бы сам, а то ведь погубишь тех, кто вокруг. Приходится лежать и не делать резких движений. А лед прогибается, потрескивает, и вот вдалеке кто-то провалился, и черная вода над ним, и кто-то зовет на помощь. А ты лежишь и чувствуешь себя сволочью и одновременно понимаешь, что помочь все равно невозможно.
Мы выросли в добром мире наших отцов, в золотом сиянии славы дедов. Любовь занимала центральное место в душе. Любовь в ее исконном, полузабытом теперь значении. Не как желание получить и потребить человека, а как нежная и бескорыстная душевная привязанность. А как же брежневский застой? Так ведь я пишу о своем среднем уровне. Диссиденты, Сахаров, права человека - это все было в элите. А у нас жизнь от получки до получки, а весной сады цветут, купить бутылку портвейна не проблема, дети играют на улице до темноты, никто не обидит.
И страну нашу спасла в конечном счете любовь. Любовь к своим детям, своим старикам, к своему прошлому и будущему. Продолжаются разговоры о судьбе памятника Дзержинскому. Я бы поставила на этой площади белую колонну в виде православной свечи и на ней золотом написала: «Всем, кто любил Россию в ХХ веке». И все. Если Железный Феликс любил Россию настолько, насколько это возможно для поляка, то этот памятник и ему тоже. А если нет, то какие проблемы?
Почему письмо свое я озаглавила «Дайте пожить...»? Да очень просто, хочется пожить, ну хоть немного. Длительный стресс, он ведь опаснее краткосрочных потрясений. Уже сейчас люди моего поколения, сорока- и пятидесятилетние, умирают от инсультов и инфарктов, а ведь еще нельзя сдаваться. Вот поставим на ноги детей, жизнь улучшится, и увидите, как стремительно начнут уходить нестарые еще мужчины и женщины, которые надорвались в 90-е годы. Так же молча и без жалоб мы и уйдем, но, думаю, наши дети скажут все, о чем мы промолчали. И это будет интересно послушать!
Мне нравится новое поколение. Оно умное, слегка циничное, много повидавшее. Их не проведешь, как нас или наших отцов. И это хорошо. Для них, собственно, и живем. А пожить хочется. Просто пожить, на солнышке посидеть. Борщеца похлебать. Как раз настоялся.
ПОСЛЕСЛОВИЕ ОБОЗРЕВАТЕЛЯ «КП»
В этом письме - тишина. Вокруг сплошной гул: дальние перевороты, близкие пожары, предвыборные драки, стоны обездоленных, проклятья обманутых - и пляски, пляски разных крикливых «фабрик звезд». Тишина тем более неожиданная, что в письме живут громкие победы дедов, шумное веселье отцов и гром «обломков великой державы», обрушившихся неожиданно для них, 40-летних. Им довелось посмотреть в глаза правде, невыносимые, жесткие глаза. Чем живет человек, если у него почти ничего не осталось? - спрашивает Галина. И тут же отвечает: способностью любить не только себя в жизни, но и жизнь вообще. Безропотное мужество, героический аскетизм, отрицание и насилья, и бессилья - откуда они?
От ощущения себя народом. Не населением, не электоратом, а именно народом. Звеном в исторической цепи, а не духовным беспризорником. О, как народом клянутся, в особенности сегодня, в этих предвыборных тараканьих бегах! Сколько бравурных и лживых слов о патриотизме мы слышим. Но настоящая любовь, как точно замечает автор этого письма, «она ведь тихая, незаметная, неброская». А как народ клянут? То в ернической усмешке, придумывая очередную пошлую развлекаловку: «пипл схавает». То в сытой убежденности презрительно брошенном иным высоколобым: «Быдло!» Заявил же недавно один известный и модный писатель: «Русская национальная философия - пофигизм». А Галина утверждает: нет, стойкость.
Поразительное, редкое и такое поучительное письмо. Я бы это мудрое в своей наивной чистоте послание, будь моя воля, положила бы на стол всем и всяческим начальникам: от президента, глав всех партий и всех телевизионных каналов до маленького чиновника в ЖЭКе. Чтоб учились понимать, что такое наш народ. И услышали наконец этот тихий призыв: «Дайте пожить...» Без этого вечного гула вокруг, не в очередном светлом будущем - здесь и сейчас.
Напишите нам, что вы думаете о письме Галины Гонтаревой. А позвонить Инне Руденко можно уже сегодня, 26 ноября, с 12 до 13 часов по московскому времени: (095) 257-56-88.