Иван Охлобыстин написал некролог по Гарику Сукачеву

Иван Охлобыстин и ведущая информационно-аналитической программы "Воскресное Время" Ирада Зейналова

Фото: РИА Новости

Точнее, как многозначно выразился главред журнала «Русский пионер» Андрей Колесников, на разночтения. Он имел в виду вот что: на этих «посиделках» авторы «Пионера» (а тут они один другого знаменитее) читали свои колонки сразу из двух номеров - из декабрьского, посвященного музыке, и прошлого, ноябрьского, «космического», чтения которого «Пионер» что-то прогулял. Так что два. Не оценка, конечно, - отчитывали два номера сразу. Но это даже интереснее, тем более, что собрались все в ресторане «Барри Уайт» на Краснопресненской набережной. На улице - холод и ветер, а тут елка стоит, тепло и вкусно, да еще и коньяк хороший подают - на «К» начинается, на «е» кончается (а рекламой не считается).

Когда гости, посверкивая улыбками, брильянтами и декольте, разогрелись кто чем, Андрей Колесников понял, что пора. И объявил Тиграна Кеосаяна:

- Кеосаян страдает, потому что в журнал сдать не успел. Так что теперь, пропадать что ли колонке? Тигран должен утешиться.

И режиссер поведал душераздирающую историю о том, как он, как-то оставшись дома один, позвал в гости друга Федю с подругой Светой. Кто такой «Федя» понятно же? Тигран и в прошлый раз о нем рассказывал всякое. Денег, в общем, у них тогда не было, а веселья, наоборот, навалом. Как-то у друзей не получилось заарканить «девушек легкого валютного поведения», тогда они нашли самозваного рокера и чуть не свели с ума всех соседей. В общем, хоть биографию тайной жизни знаменитого режиссера пиши. Колонку, кстати, обещали в следующем номере дать.

Следом свои тексты читали романтически настроенные Софико Шеварднадзе и Алена Бабенко. Хотя мужчины их и без всяких колонок пожирали глазами.

Андрей Макаревич в своей колонке был по обыкновению несгибаем: музыка – высшее искусство и язык Бога, там все иррациональное и в ней нет конкретного «про что». На всякий случай согласимся. Хотя вот как же танец с саблями?

Поэт-пионер Орлуша написал только про космос. Почему «прогулял» музыку, объяснил собранию честно:

- Мне прям с утра, в девять вечера, звонит барышня из редакции и спрашивает, написал ли я музыку. Я ей ответил, что музыку я не пишу. На том и расстались.

Про космос, впрочем, Орлуша тоже чуть не «про…ал» дедлайн, но отмахался бумажкой – вот, мол, «я уже скока написал». Пионер в общем гениальный, но крайне не дисциплинированный. Любим за оба качества.

Прочтя поэму про несчастных собак, которых загоняли в космос, Андрей Орлов по просьбе начальства вспомнил и свой стих «про чемоданчик у стен Кремля»:

Не знаю, как у вас в глубинке,

У нас в столице – моветон

Носить добытую на рынке

(Китайском) сумку от Vuitton.

До нашего ещё рожденья

Луивиттоновский багаж

По миру ездит. Даже Ленин

Имел той фирмы саквояж.

Двойное дно всегда при этом,

Возить в Луивиттоне чтоб

Листовки про «Вся власть – советам!»

И всякий прочий агитпроп.

Кто разместил в столицы сердце

Сей подозрительный багаж?

Декабрь… Опять проснулся Герцен?

Навальный, сундучок не ваш?

Страна не ждёт падения оков,

Не нужно нам троянских сундуков!

Иван Охлобыстин написал некролог Гарику Сукачеву. Спокойно, все живы. Дело такое, объясняет Иван:

- Запарился я. .Колесников сказал про музыку написать, а тут у Гарыныча день рождения. Вот я и совместил. Гарынычу прочитал – он заценил.

И со спокойной совестью отец Иван зачитал некролог по своему другу музыканту Игорю Ивановичу Сукачеву. Текста в журнале еще нет, но «Пионер» по дружбе дал его «Комсомолке», а мы – вам.

Андрей Макаревич в своей колонке был по обыкновению несгибаем: музыка – высшее искусство и язык Бога

Фото: РИА Новости

НЕКРОЛОГ

(на случай, если подохну раньше)

Иван Охлобыстин

Когда мне очень-очень плохо. Когда хочется завернуться в старую волчью шубу, рухнуть пьяным в мясо на сугроб и уснуть навсегда, я ставлю песню Гарика Сукачева «Ночь».

Она рвет меня в клочья. Я не могу этого объяснить, как не могу объяснить все самое главное в своей жизни. Оно выше, красивее, неизмеримо важнее меня. Оно управляет мной, к моему счастью. Оно зверски наказывает меня, если я не прав, и так же безмерно любит меня, если я живу по совести. А Гарыныч — ее прямой представитель. Один из немногих, из единиц. Наверное, поэтому иной раз я стесняюсь ему даже звонить. О нем — только в превосходных формах. Он единственный, кто «по сути» понял Москву и написал одноименную песню. Он научил меня, что надышаться можно только ветром. Только он — испитый, резаный-недорезанный, склочный суицидник — знает истинный вкус чистой воды и запах воли.

Если бы он родился сто лет назад, то под него однозначно заходили бы на таран многие советские летчики. Только он — чопорный чувак с сигарой, в ластах и перстнях, на палубе своей нескромной яхты — может объяснить, что индейцы племени ирокез имеют в виду под словом «преданность». Только его совет стариков якудза в Токио под руки водил смотреть на свою сакуру и на этих же руках, на запястье, на венах, в ночь того же дня наколол слово «вечность». Он сам часто не уверен, что понимает, о чем говорит, и особо по этому поводу не парится. Его дело — передать. Было бы неплохо в его честь назвать транзистор. Звезд уже штук десять названо. Он трепетный отец, он живет с женой с десятого класса, он солит кабачки на зиму. Те, кто говорит, что знают его, — врут. Его нельзя знать. Он — Вселенная. Глубокий космос.

Факт: ему недолго осталось, как бы дико это ни звучало. Раза четыре он уже заходил «за край», но ангелы его отпускали. Видать, там его тоже любят.

Прощай заранее, нежная душа деревенского мальчишки, рожденного у проруби реки за деревней Мякинино полвека назад, и выжатая за это время судьбой досуха. Вдруг так и не созвонимся. А я хочу, чтобы ты точно знал, что люблю тебя.

А гвоздем программы снова стала Диана Арбенина. Черт! Она опять сочинила лучшую колонку (гости аплодировали как сумасшедшие и не меньше чем Охлобыстину), а еще и пела свои песни.

- И почему я дома не осталась? Куски сердца ведь каждый раз оставляю, - судя по этим словам, Арбенина никогда не впишется в шоу-бизнес.

Вот ее текст:

Я не могу написать о музыке. для этого надо умереть. у меня пока не получается. более того, в это утро — когда такое яркое и беспощадное ноябрьское солнце — сложно поверить, что когда-нибудь будешь лежать в земле, а над тобой будут ходить сапоги и разговоры. это не для нас вовсе, нестарых, разноцветных и бодрых. и тем не менее неоспоримо.

однако в «клуб 27» я, безусловно, давным-давно опоздала, а иных клубов в рок-н-ролле не заведено: либо в гости к Amy, либо преть в канале «ностальжи», причмокивая, смакуя свою молодецкую молодость, счастливую голытьбу, трудности ранних лет, первую гитару, запои. «знаете, а мы бухали ого-го! здоровые такие были кабаны», — щебечет буги-вуги-ветеран, и волоски пушатся в контровом. и студия умиляется и пьет, разумеется, чай, разумеется, «липтон», разумеется, из желтых, покрытых изнутри ржавчиной, чашек. увольте.

я не могу написать о музыке, потому что это то же самое, что расписывать вкус своей крови или пить свое грудное молоко. как-то противоестественно, вам не кажется? раскатать себя на молекулы означает решиться на аутодафе. да если бы огонь, а в нашем случае это аутодафе — в чернилах. какой смысл? какая цель? кому-то понравиться? что-то самой себе объяснить? откровенность? шелуха слов, не более. песни объяснять — пустое. даже тексты в книжках выглядят дико и несуразно, ибо смысл-то между строк. в этот момент я улыбнулась и чему-то обрадовалась.

я не могу написать о музыке, потому что это означает полную капитуляцию. читай: импотенцию. тот, кто музыку пишет, — о музыке не говорит. и viсe versa: кто мастак потрещать о музыке, как правило, ничего стоящего не создает. dura lex sed lex, пардон.

Поэтому давайте сбросим меня со счетов на сей раз. я, правда, написала бы. но, увы, в 1993 году случился питер, в котором родилась группа «ночные снайперы» и стала делом моей жизни и моей судьбой. в 1993 году я забила на университет, а после не стала офисным клерком, журналистом, сапожником, пекарем, и учительница русского для иностранцев погибла во мне, молниеносно сгорев мамиными надеждами, как чучело масленицы накануне пасхи. 20 лет я долбаю свои концерты и делаю это настолько остервенело и упоительно, что очень часто сама себе задаю вопрос: моя музыка — это капкан, петля или дорога в небо? вот об этом бы я написала, но, к сожалению для вас и к счастью для меня, ответ пока не найден. и найден будет только тогда, как моя музыка закончится. тогда и поговорим))

когда закончится музыка —

а она уже закончилась —

я не смогу жить дальше

потому что радость останется

а тело остановится.

и это в общем не связано

с птицами. с птицами вровень

только моя диафрагма. она

провоцирует схожесть

диаметралий. изнанка

пахнет не кровью а кожей.

и запах необъясним.

поры по горло забиты

снежными тополями.

я качу мимо мистралей

и щедро рисует на скулах

зелень литые узоры.

природа фальшивит —

ей душно

в агрессии роскоши.

скоро

все выйдет к нулям

сиречь к суше:

приказана смерть океану.

и мы как орех сухопутны

и он себя топит в туманах.

а я себя в жизни топлю.

ПРИГЛАШАЕМ:

На новогодний концерт Петросяна и Степаненко!

Смех Петросяна – добрый смех. Даже тогда, когда он смеется сквозь слезы, когда говорит о серьезных проблемах, когда едко что-то высмеивает в нас – все равно его смех служит добру. Об этой особенности артиста часто говорят зрители. И здесь нужно вспомнить о том, что искусство всегда должно служить добру. Если оно не служит добру, это уже и не Искусство. Все великие юмористы были великими гуманистами.

Смех Петросяна делает его не только высоким профессионалом, но и артистом-гражданином. Стало быть, большим артистом. И народ, приходящий на концерты Петросяна, своим смехом и слезами, аплодисментами и поисками «лишнего билетика» недвусмысленно дает понять, что верит артисту и присоединяется к его точке зрения.

Где: Большой концертный зал "Космос"

Когда: 2 января в 19.30