Исторические хроники. 1942 год. Клавдия Шульженко

Год 1942. 42-й - самый отчаянный год войны. Захлебнувшееся наступление под Москвой, сдача Крыма, кровавый котел под Харьковом, отступление до Кавказа и Волги. 42-й - год самых страшных человеческих потерь.

В Москве 42-й год начинается с оптимистической ноты. В результате контрнаступления в декабре 41 года немцы отброшены от столицы. К началу 42-го Сталин уже пережил два собственных кризиса - один в момент начала войны, второй – когда немцы подошли вплотную к Москве. Кризисы в прошлом. Сталин поглощен аналогией с 1812 годом: враг разбит, теперь его надо преследовать и окончательно разгромить. После победы под Москвой Сталин теряет всякий интерес к вопросу об открытии Великобританией и США второго фронта. С 16 по 20 декабря 41 года в Москве с визитом находится министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден. Всего через десять дней после начала советского наступления под Москвой, Сталин на переговорах с Иденом начинает разговор о послевоенном мироустройстве. Сталин требует от Англии признания довоенных западных границ СССР, т.е. подтверждения территориальных приобретений, полученных СССР в соответствии с секретными протоколами к договору между СССР и Гитлеровской Германией. Если Англия согласится подтвердить советские завоевания в Восточной Европе, то Сталин готов снять требование об открытии второго фронта. Сталин говорит: «Наши войска могут в близком будущем вновь занять Балтийские государства». Через две недели, 5 января 42 года, в Ставке обсуждается план общего наступления Красной Армии. Суть плана излагается 10 января 42 года в сталинском директивном письме: «Обеспечить полный разгром гитлеровских войск в 1942 году». Сталин действительно планирует закончить войну в 42-м. Вспоминает генерал-полковник Белов: «В Ставке ослабло критическое отношение к обстановке, многое представлялось в слишком розовом цвете. Разрабатывая гигантские планы, Ставка не учитывала реальную действительность».

К середине января Красная Армия переходит в наступление на 1000-километровом пространстве от Балтийского моря до Черного. 23 февраля 42-го года Сталин в праздничном приказе пишет: «Инициатива теперь в наших руках. Потуги разболтанной ржавой машины Гитлера не могут сдержать напор Красной Армии».

Главная советская операция – стратегическое наступление с целью полного разгрома немецкой группы армий «Центр» на Ржевско-Вяземском плацдарме. Участвуют войска Западного фронта, командующий Жуков, и Калининского фронта, командующий Конев. Это продолжение контрнаступления, начатого под Москвой 5 декабря 41-го. Продолжение без паузы. Войска без отдыха.

Гитлер потрясен событиями под Москвой, он отстраняет фельдмаршала Браухича и берет на себя непосредственное руководство сухопутными силами. И его не отпускают мысли о судьбе наполеоновской армии.

Зима, отсутствие быстрой победы, моральный слом. У Гитлера ощущение, что его войска на грани “наполеоновской катастрофы”. Его первый приказ – о запрещении самовольного отхода. Стоп-приказ. Для Гитлера 42-й год – последний шанс овладения Россией. Соединенные Штаты уже вступили в войну. Пока они поглощены собственными проблемами с Японией и хотя оказывают СССР существенную материальную помощь, еще не открыли второй фронт. Но вскоре против Гитлера заработают две трети мировой промышленности и сырьевых ресурсов. И эта простая арифметика будет означать неминуемое поражение Германии. 42-й год – последний шанс на выигрыш. В январе 42-го года температура минус 35-40. Снегопады. Снег до метра глубиной. Такой зимы в России не было 140 лет.

Советское контрнаступление идет без пауз весь декабрь. Освобождены: 7 декабря – Яхрома, 8 декабря – Красная поляна, 11 – Истра, 14 – Ясная Поляна, 15 – Клин, 16 декабря – Калинин, 19 – Таруса, 20 декабря – Волоколамск, 26 – Нарофоминск, 30 декабря – Калуга, 17 января – Руза, 20 января после трехдневного штурма взят Можайск. 22 –го отбита Уваровка – последний опорный пункт немцев на территории Московской области.

Ржев в 200 километрах от Москвы возьмут только в марте 43-го. В битве за Ржев погибнет почти полмиллиона.

В январе 41-го наши войска, наступающие от Москвы измотаны. Запасы продовольствия ограничены. Наступление выдыхается. Однако 29 января командование Западного фронта ставит задачу: «наступательными действиями продолжать изматывать противника». В мемуарах маршала Рокоссовского, издания 1990 года, будет комментарий к той поставленной задаче. В предыдущих изданиях этот комментарий был изъят. Рокоссовский пишет: «Наступательными действиями мы изматывали свои войска во много раз больше, чем вражеские. Это изматывание было выгодно противнику, а не нам». Маршал артиллерии Воронов невесело пошутил: «Наше счастье, что силы советского тыла неисчислимы».

16 февраля Ставка требует завершения разгрома группы армии «Центр». Задача эта решена не будет. В учебниках по военному искусству Ржевско-Вяземская операция называется «незавершенной». Маршал Рокоссовский назвал ее «наступательной затеей". Общие потери Калининского и Западного фронтов с 8 января по 20 апреля 42 года составили 776 тысяч 889 человек. Калининский фронт Конева положен практически целиком. 341 тысяча 227 погибших. Остальные 435 тысяч 662 человека погибли на западном, Жуковской фронте.

20 апреля Ставка приняла решение о переходе Западного и Калининского фронтов к обороне.

Немецкий генерал Гальдер 20 апреля записал в дневнике: «Обстановка: поразительно спокойно».

Неделей раньше, 12 апреля 42 года Клавдия Шульженко впервые исполнила песню «Синий платочек» с новыми словами. Через месяц вся передовая и весь тыл знает эту новую песню. Командиры рот, совсем мальчишки, уже поднимают на штыках куски синего полотна и с криком «За синий платочек!» идут в атаку.

12 апреля 1942 Клавдия Шульженко впервые исполнила песню «Синий платочек» с новыми словами. Песня эта довоенная, автор музыки Ежи Петербургский – поляк, оказавшийся в СССР после раздела Польши по пакту Молотова-Риббентропа. Ему же принадлежит и знаменитый романс «Утомленное солнце нежно с морем прощалось». До войны «Синий платочек» исполняли Лидия Русланова и Изабелла Юрьева. Шульженко этот предвоенный хит из чужого репертуара исполнять категорически отказывалась.

В 42-м на Волховском фронте к Шульженко подходит 22-летний лейтенант Михаил Максимов и краснея говорит, что написал новые слова для «Синего платочка». Она обещает почитать. Она обладала поразительным чутьем, ощущением того, что необходимо её слушателю. Она исполнила песню, в тот же день, как прочитала стихи. Через месяц вся передовая и весь тыл знает эту новую песню. Командиры рот, совсем мальчишки, уже поднимают на штыках куски синего полотна и с криком «За синий платочек!» идут в атаку. Что касается крика "За Родину! За Сталина!", то солдаты так никогда не кричали. Солдаты, поднимаясь в атаку, кроме матерных слов, ничего не кричали. А вот командирам и политработникам, поднимавшим их в атаку, было приказано выкрикивать официально утвержденный лозунг - и никаких вариаций, никакой отсебятины, только "За Родину! За Сталина!" Так что подниматься в атаку "За синий платочек" - это политическое преступление.

В блокадном Ленинграде Клавдия Шульженко с мужем, известным эстрадным артистом Владимиром Коралли, с отцом и сыном живут в подвале Дома Офицеров. Здесь проживут до середины 43 года, отсюда ездят на концерты. До войны Шульженко с мужем возглавляли джаз-оркестр. С началом войны коллектив становится Ленинградским фронтовым джаз-ансамблем. Все артисты аттестованы как добровольцы. Всем выдана военная форма. На одном из первых же фронтовых концертов у летчиков Шульженко попросили, чтобы она выступала в своих концертных платьях, как до войны.

C первых же концертов на передовой выяснилось, что слушатели, которым через несколько часов предстоит идти на смерть, больше всего хотят слушать лирику. Лирика была коньком Шульженко, за это её любила публика и за это же к ней была недоброжелательна критика. И ДО войны, и долго ПОСЛЕ войны. Классиком эстрады Шульженко сделают очень поздно, в конце шестидесятых.

Шульженко говорила: "Не могу я петь "Широка страна моя родная".

Поэт Павел Леонидов, автор многих песен Шульженко, пишет: "Она героическая актриса, раз ей удалось все пятьдесят лет петь только про любовь."

В Ленинграде Шульженко дебютировала не много не мало, а в Мариинке. Это был сборный концерт 5 мая 28 года. Цвет ленинградской культуры. После танца уже знаменитого Вахтанга Чабукиани конферансье объявил: "Товарищи! У меня для вас сюрприз. В Харькове я отыскал совершенно необыкновенную девушку. Впервые и единственный раз, проездом - Клавдия Шульженко!" Она спела шесть песен. Зал словно взбесился. Она смущенно выходила на поклоны. Тогда еще не родился ее знаменитый, глубокий, фирменный в пояс поклон. Высокий молодой человек за кулисами сказал ей с улыбкой: "Уж и не знаю, как после вас выступать. Предупреждать надо". Это был Николай Черкасов. Потом она пела в кинотеатре "Титан". На Невском. Тогда это была серьезная работа. Выступали артисты с именами. Публика часто шла больше на концерт, чем на фильм. Шульженко тогда не любила кино. Обожала только Чаплина. У Шульженко появилась своя публика. На афишах ее имя печаталось крупными буквами. Сложились дружеские отношения с Утесовым. Иногда по вечерам играли в преферанс, с Утесовым и 24-летним Дмитрием Шостаковичем. Шостакович был самым азартным в этой компании. Он пишет для нее две песни: "Ах, как приятно вечерком" и "Милый, видишь там и тут". А потом Утесов решил, что Шульженко должна сняться в главной роли в фильме "Веселые ребята". Но, как известно, звездой этого фильма и советского кинематографа стала совсем другая женщина.

За год до войны преддипломную практику в Ленинграде проходит студент операторского факультета Государственного института кинематографии 22-летний Жора Епифанов. Купив лишний билетик, он попадет на спектакль "Скорая помощь" в сопровождении джаз-ансамбля Шульженко и Коралли. Сюжет спектакля показался молодому оператору глупым. Он собрался уходить. Но тут на сцене появился огромного размера патефон, крышка открылась. На медленно вращающемся диске - стройная молодая женщина в темном платье, обтягивающем ее отличную фигуру, со светлыми короткими волосами. Она улыбалась зрителям, а потом запела. Она делала неожиданные паузы, иногда почти шептала. Зал слушал, замерев. Епифанов поинтересовался: «кто такая Шульженко?!»

Его не поняли. Она уже была гордостью Ленинграда.

Епифанов стал скупать ее пластинки. А потом рискнул отправить ей открытку и поздравить её с Днем Военно-Морского флота. Открытки со своими инициалами "Е.Г." он будет посылать ей 17 лет. И во время войны, когда будет фронтовым кинооператором. Они встретятся в 57 году. И у них будет семь лет очень яркой, поздней любви. Через двенадцать лет после их разрыва 10 апреля 76 года состоится последний концерт Шульженко - в Москве, в Колонном зале. Она выйдет с платком синего цвета, зал встанет и семь минут будет аплодировать. Знатоки говорят, этот концерт был лучшим за 50 лет ее жизни на эстраде. Без всяких скидок на возраст. В ложе сидел Утесов. Епифанов сидел в ложе для телевизионщиков. Она пела песню на стихи Евтушенко "А снег повалится". Мужчины в зале плакали, опустив седые головы, женщины с восторгом смотрели на нее в ее голубом платье. Епифанов едва не потерял сознание. Она сделала свой невероятно пластичный поклон. Епифанов выскочил из зала. Она запела свою знаменитую песню "Три вальса".

- Помню первый студенческий бал, - произнесла она, взглянула туда, где сидел Епифанов, не увидела его и забыла текст. И забормотала что-то. Она забыла текст песни, которую пела двадцать с лишним лет, потому что вдруг не увидела его в зале. Кто-то мог подумать, что это было первое проявление старости. Но это не было никакой старостью. Она уже пела дальше. Епифанов вернулся в зал, сидел и думал, что в 70 лет так петь невозможно.

Впервые Клавдия Шульженко поет «Синий платочек» для тех, кто работает на дороге, идущей по Ладожскому озеру из блокадного Ленинграда на Большую Землю. Спустя годы, академик Дмитрий Лихачев напишет, что «эту ледовую дорогу называли дорогой смерти, в вовсе не «дорогой жизни», как сусально назвали ее наши писатели впоследствии». Немцы ее держали под обстрелом, дорогу заносило снегом, машины проваливались в полыньи. В одних машинах – женщины, в других – дети. Бывало, машина с детьми проваливается под лед. Дети тонут. Машина с женщинами объезжает полынью и мчится дальше, не останавливаясь. Не считано людей здесь погибло, не считано сошло с ума.

Блокада началась 8 сентября. В тот вечер над городом поднялось замечательной красоты облако. Оно росло и розовело в лучах заката. Это было облако муки. Потом его заволокло дымом горящего масла. Это немцы разбомбили Бадаевские продовольственные склады. После пожара было объявлено, что погибла основная часть продовольственных запасов города. Резко вводятся ограничения на распределение продуктов. Хотя Бадаевские склады не единственные в городе.

В первые месяцы войны была реальная возможность пополнить продовольственные запасы города. Микоян, отвечавший за снабжение армии продовольствием, пишет: «Многие эшелоны, шедшие на запад, не могли прибыть к месту назначения, поскольку их адресаты оказались на захваченных врагом территориях. Я дал указание переправлять эти составы в Ленинград».

В это время Сталину позвонил секретарь Ленинградского обкома Жданов. Жданов сказал, что все ленинградские склады забиты, и просил не направлять к ним продовольствие сверх плана. Микоян пишет: «Сталин дал мне указание не засылать ленинградцам продовольствие сверх положенного без их согласия». ИХ - т.е. Жданова.

2 сентября рабочая норма хлеба – 600 граммов, детская – 300.

11 сентября рабочая норма 500 граммов хлеба, дети – 300.

1 октября рабочие получают 400 граммов,

все остальные 200.

20 ноября рабочая норма хлеба – 250 граммов,

остальные – 125.

Из документов одного из ленинградских заводов: «Прошу пропустить за ворота товарища Ганова с дополнительным питанием – поллитра олифы и 1 кг клея». Клей, олифа, жмых, опилки, кожа от обуви, мыло, свечные огарки - блокадные продукты питания.

Осенью 41-го город наполняется новыми людьми: в него бегут из пригородов. Крестьян в город не пускают. Крестьяне стоят кольцом вокруг города вместе со скотом и плачущими детьми. Ленинградцы сначала ездили к ним за молоком и мясом. К зиме 42 года все эти люди вымерзли. Потом вымерзли те беженцы, которые пришли без вещей и которых пустили в школы и общественные здания.

Потом умирают те, кто переместился из южных районов города. Была в Ленинграде такая «внутренняя эвакуация». Немцы внезапно подошли к Путиловскому заводу. Семьи рабочих рано начали голодать. У них не было ничего, на что можно было бы выменять дополнительную еду. И они быстро умерли. Хорошо живут дворники. Они забирают карточки у умирающих, получают их на эвакуированных, собирают вещи в опустевших квартирах, меняют их на еду.

Когда немцы подходят вплотную к Ленинграду, начинается смертельная паника среди еврейского населения. Предшествующая эпоха доносов дает о себе знать. Проявляется страх перед соседями, перед коллегами по работе. В буфете Пушкинского дома, где общаются и пьют кипяток, известный специалист по русской литературе 18-19 веков Григорий Гуковский неожиданно громко начинает рассказывать, что по матери он русский, что он православный. Страх становится болезненным. Филолог Александр Израилевич Грушкин появляется в буфете в фуражке набекрень, в рубахе, подпоясанной кавказским ремешком, отдает всем честь. Говорит, что может выдать себя за армянина. Немецкая разведка вплоть до зимы 41 года сообщает о росте антисемитизма в Ленинграде, о случаях нападения на женщин-евреек в очередях за хлебом и о пассивности милиции, которая предпочитает не вмешиваться.

Антисемитизм – крайнее животное проявление общего озлобления в городе первой блокадной осенью 41-го. Общее озлобление настолько сильно, что власть опасается массовых выступлений рабочих. Когда начнется блокадная зима, люди останутся наедине с собой, и жизнь и смерть утратят национальную окраску.

Когда ленинградцы получали хлеб, всегда просили «довесочки». Эти довесочки тут же съедали. Развилось особое блокадное воровство. Особенно страдали от голода дети. Мальчишки выхватывали у людей полученный хлеб и даже не пытались бежать. Они падали на хлеб и ели, ели, ели. Настоящие воры поджидали в подъездах. Они отнимали продукты, карточки, паспорта. Кроме того, банды организованных спекулянтов. В основном из служащих торгово-снабженческих организаций. Управление НКВД по городу Ленинграду фиксирует содержание писем ленинградцев. Фрагмент письма: «Есть люди, которые голода не ощущали и сейчас с жиру бесятся. Каждая кухарка, работающая в столовой, имеет теперь золото. Или взять военных, которые работают в городе при штабах. Приезжают на машинах домой, привозят продукты и пьянствуют».

В сводке НКВД указывается: «За последние десять дней подобных писем зафиксировано 10820, что составляет одно сообщение на 70 жителей Ленинграда».

Машины, которые идут в город по льду Ладожского озера, везут хлеб, сало, мясо, крупу, сахар. Кто-то эти тысячи тонн продуктов распределяет. Писатель Юз Алешковский: "В те времена за кружок краковской колбасы получали Левитана, Сомова, Кандинского. За килограмм шпика – Рублевскую икону получить было можно". В блокаду на распределении продуктов составлялись отменные коллекции.

Из воспоминаний Геннадия Петрова. Он в войну служил в кухонной команде Смольного. В 43-м уйдет на фронт. Его мать, Дарья Петровна, работала в правительственной столовой. В южном крыле Смольного находилась столовая для аппарата горкома, горисполкома и завотделами. Была еще, так называемая, делегатская столовая для рядовых работников. Каждую столовую обслуживали свои люди, имевшие определенный допуск.

В столовой для аппарата хлеб лежал ненормированно. В середине ноября его начали растаскивать. Были карточки на завтрак, обед и ужин. Это карточки дополнительно к тем, что были у рядовых ленинградцев. Обед всегда из трех блюд. Сахар, булочки, пирожки. А в правительственной столовой в северном крыле было абсолютно все. Фрукты, овощи, икра, пирожные. Пекарня выпекала торты и булочки. У Жданова и председателя Ленгорисполкома Попкова был свой повар. Обслуживающий персонал приносил домой из столовой мясо, рыбу, масло, картошку. Военные, охранявшие Смольный были голодные. Те, кто работал на кухне, отскребали корку с котлов и отдавали военным эти поскребыши или остатки супа. Геннадий Петров вспоминает: «Мы устроили нашу соседку Олю в Смольный маникюршей. Жданов делал маникюр. В Смольном было все – и электричество, и вода, и отопление, и канализация».

В городе ничего этого не было. Из воспоминаний дочери блокадницы: «В детстве мама рассказывала мне, что во время блокады у Смольного всегда можно было выменять у «партийцев», как она говорила, на колечко или сережки луковичку или банку тушенки».

Из воспоминаний: «После войны я спросил у своего приятеля, проведшего детство в блокаде, про голод. "Голод?» - удивился он. «Мы питались нормально. Никто от голода не умирал».

Мать этого человека работала в Смольном. Он жил в охраняемом доме и всю блокаду гулял только во дворе дома. В город его не выпускали. Он ничего не видел и не знал. Еще ранней осенью по квартирам ходили люди и

спрашивали: не хотите продать собачку в надежные руки. Осенью уже солили впрок собачье мясо. Было ясно, что будет голод. Но истинных масштабов его никто представить себе не мог. Зимой одна кошка будет стоить от 100 до 250 рублей. Собака среднего размера – 300 рублей. Но в ноябре ни кошек, ни собак, ни птиц на улицах города уже нет. Из письма: «Мы с папой съели двух кошек, их так трудно найти и поймать. Все смотрим собачку, но их совсем не видно».

Из воспоминаний: «Мне удалось добыть карточки в диетстоловую на Павловской улице. Некоторые голодающие приползали к столовой. Других втаскивали на второй этаж. Третьи не могли закрыть рот, и из открытого рта сбегала слюна на одежду.

Женщины в столовой не ели. Они несли еду детям или тем, кто уже не мог ходить. В один бидон брали все: две ложки каши и суп. Суп – одна вода». Матери умирали раньше детей. Они отдавали детям свои куски и умирали. Из блокадного дневника учителя географии Винокурова, март 42-го: "Этот человек простоял в очереди в столовой около двух часов, получил по карточке суп и кашу. Суп ему удалось съесть, а каша осталась. Официантка обнаружила, что он умер. Люди, собравшиеся вокруг, не расходились. Всех интересовало, кому достанется каша."

Автор этой записи, учитель Винокуров, расстрелян. Его дневник фигурировал в качестве обвинительного документа. В научных учреждениях города идет массовое «сокращение штатов». Увольнение равносильно смертному приговору. Уволенный лишается карточек. Но и многие сотрудники карточек не получали. Около Музея антропологии и этнографии – академическая столовая. Те сотрудники, у которых нет карточек, приходили туда лизать тарелки. Уходя из столовой, многие не могли застегнуть пуговицы у пальто. Первыми отмирают те мышцы, которые меньше работают. Поэтому ноги служили до последнего.

Но самым последним умирал мозг. Когда переставали действовать руки и ноги, не было сил закрыть рот, когда темнела кожа и обнажались, будто смеющиеся зубы, мозг продолжал работать. Люди, едва держа карандаш, писали философские сочинения, свободно мыслили, рисовали, заканчивали докторские диссертации. Они проявляли необыкновенную внутреннюю твердость, умирали тихо, но не сдавшись. Это то, что называют мученичеством.

По улицам города лежали трупы. У трупов, лежащих на улицах, отрезали мягкие части. Тот, кто обрезал труп, редко ел это сам. Он либо продавал это мясо, либо кормил им своих близких, чтобы сохранить им жизнь. Академик Лихачев пишет: "Когда умирает ребенок, и знаешь, что его может спасти только мясо, отрежешь у трупа".

Были подонки, которые убивали людей на продажу. Детей в Ленинграде боялись отпускать на улицу даже днем.

В феврале 42-го больше умирали мужчины. Женщины начали умирать в марте. Отец Клавдии Ивановны Шульженко умер от голода в подвале Дома Офицеров как раз в феврале 42-го. Клавдия Ивановна отказывалась везти отца на санках и хоронить без гроба. Похоронная команда выставила условие: полкило сала и бутылка спирта. Начальник ленинградского Дома Красной Армии на четвертый день нашел то, что требовали могильщики.

Трупы умерших от истощения были такие сухие, что могли лежать долго. Семьи умерших часто не хоронили своих: они получали на них карточки. Страха перед трупами не было, слез тоже не было. Отец Клавдии Ивановны Шульженко был похоронен на Серафимовском кладбище в гробу, что было почти чудом для ленинградской зимы 42-го. Серафимовское кладбище, как и Пискаревское, все сплошь было в братских могилах. С июля 41-го по июль 42-го на кладбищах города вырыты братские могилы общей длиной 20 километров. В поликлиниках, где выдавали свидетельства о смерти, диагноз "от голода" не записывали, придумывали разные болезни. Таков был приказ. Начальник государственной санитарной инспекции Ленинграда Никитин предлагал производить массовое сжигание трупов в кострах. До костров дело не дошло. С февраля 42 года трупы стали сжигать в печах Ижорского и 1-го кирпичного заводов. Маршал Жуков в первом издании своих воспоминаний указывал около миллиона умерших от голода. В последующих изданиях эту цифру исключили под напором бешеных требований бывшего начальника снабжения Ленинграда Павлова, пошедшего потом вверх по карьерной лестнице. Сейчас цифра умерших колеблется от миллиона ста тысяч до миллиона 800 тысяч.

Из блокадного дневника Николая Горшкова: "В связи с наступлением сильных холодов и целого ряда недостатков в бытовых условиях жизни, наблюдается в последнее время большая смертность среди гражданского населения".

Автор этой уникальной по сухости и сдержанности формулировки арестован в 45-м году за враждебное отношение к советской власти. Блокадный дневник приобщен к делу.

Клавдия Ивановна Шульженко вспоминает. В течение двух дней мы дали несколько концертов - на оборонном заводе и на фронте, до которого было не дальше, чем до завода. Поздно вечером вернулись в Дом офицеров, где нам приготовили ужин - тонкие ломтики хлеба и бледный напиток, гордо именуемый "суфле". Наш администратор объявил: Я раздобыл чудесный музыкальный фильм. Есть предложение: сначала фильм, потом ужин. На экране замелькали кадры. Герои фильма постоянно встречались то в кафе, то в ресторане, то на званых обедах. Мы не следили за сюжетом. Для нас главным было то, что появлялось на столе. Боже, какие пирожные, - шептала моя соседка. А это что, смотрите! - закричал наш администратор. - Яблоки, настоящие яблоки!

Но убил всех финал фильма: огромный свадебный стол с тысячью закусок. Мы не могли оторвать глаз от экрана. Со всех сторон слышалось: "Механик, нельзя ли помедленней".

В оркестре Шульженко от голода умерли трое артистов.

Из воспоминаний блокадника: "Весна 42-го. Я был у Жданова по делам водоснабжения. Еле пришел, шатался от голода. Если бы я увидел там много хлеба или даже колбасу, я бы не удивился. Но там, в кабинете, на столе, лежали в вазе пирожные буше". Буше - пирожное, знаменитое еще со старых петербургских времен, изысканное и сложное в изготовлении.

12 июля 42 года Клавдия Ивановна Шульженко дает 500-ый концерт за время блокады. На сцене Дома офицеров. Ей дарят васильки. До этого концерты везде: во флотских экипажах, в блиндажах, в землянках, на заводах. На заводах люди после концерта не аплодируют. От голода нет сил на аплодисменты. В 42-ом Клавдия Шульженко вывезена самолетом в Москву для съемок фильма "Концерт-фронту". Сценарий фильма написан Алексеем Каплером. В 43-м Каплера арестуют за роман с дочерью Сталина Светланой.

Год 1942. Своего сына Шульженко не отпускает от себя ни на шаг. Опыт первой эвакуации детей из Ленинграда - трагический. Отправка детей без родителей совершалась в полнейшем беспорядке. Множество детей было отправлено под Псков - по сути, навстречу немцам. Эшелоны с детьми бомбили. В самом начале войны Шульженко чудом не потеряла сына. Сын Гоша был в Харькове. Клавдия Ивановна Шульженко родом из Харькова. Здесь она закончила гимназию. Здесь начинала артистическую карьеру в драматическом театре. В 41-м Клавдия Ивановна отправила сына на лето в Харьков к родным. Сама она на гастролях в Ереване. В первый день войны она в телеграмме просит, чтобы сына в определенное время привели на вокзал. Когда Ереванский поезд приходит в Харьков, город бомбят. Из поезда никого не выпускают. У Шульженко истерика. Она ничего не знает о судьбе сына. На шестые сутки поезд оказывается на маленькой станции. Рядом стоит другой поезд. Шульженко машинально читает табличку "Харьков-Ленинград". Поезд трогается, мимо плывут окна. Вдруг в одном из них - лицо Аркадия Райкина. Он был в Харькове на гастролях. Райкин видит Шульженко и кричит: "Клава! Клава! Гоша со мной!"

Когда Харьков уже вовсю бомбили, родные Шульженко разыскали Райкина и он, повез ребенка из Харькова в Ленинград. И, скорее всего, спас ему жизнь. Харьков - одно из страшнейших звеньев в цепи наших поражений 42 года.

В 42-м Гитлер отказывается от идеи захвата Москвы. Основная цель - Донбасс, южная нефть. Кавказ. Советская разведка дает на этот счет абсолютно точную информацию. Более того, союзники в курсе немецких планов. Черчилль передает эту информацию Сталину. Вопреки всей этой информации Сталин убежден, что основные события 42-го, как и в 41-м, развернутся вокруг Москвы. Во-первых, потому, что немцы держат на центральном участке фронта до 70 дивизий. А во-вторых, потому что немцам удалось успешно провести кампанию по дезинформации советского руководства. Им удалось ввести Сталина в заблуждение, убедить Сталина, что бросок на Юг - это всего лишь второстепенная операция. Тем более что Сталин хотел в это верить. 12 мая на фоне полной немецкой готовности к большому наступлению в направлении советского угля и нефти, советские войска Южного и Юго-Западного фронтов под руководством Малиновского и Тимошенко начали наступление по освобождению Харькова. Первые три дня наступления успешны. Советские танки в 20 километрах от Харькова. 17 мая танки генерала Клейста проходят в тыл нашим наступающим войскам. Разведка еще до наступления сообщала о такой угрозе. 17 мая начальник штаба фронта Баграмян просит Москву остановить наступление на Харьков.

17-го мая начальник Генштаба Василевский дважды докладывает Сталину о необходимости прекратить наступление.

Москва предлагает держаться мужественно. 18-го Сталин вновь требует продолжать наступление. 19 мая обстановка становится катастрофической. 19-го Сталин соглашается остановить наступление и повернуть войска против Клейста. Но уже поздно. Поздно. К 28 мая немцы окружают три наших армии. Окружение завершается совместным авиационным и артиллерийским ударом. Вспоминает фронтовой разведчик Борис Витман: "В огненном смерче даже мертвые не обретали покой. Вместе с живыми их швыряло взрывной волной, кромсало уже искореженные тела. Потом шли танки, за ними автоматчики. Рядом со мной поднялся незнакомый капитан с окровавленной повязкой на голове. В руке граната. "За мной! - крикнул капитан. Те, кто мог подняться, устремились вперед. Мы шли во весь рост, собрав последние силы и волю, навстречу танкам и автоматчикам. Капитан упал, так и не успев метнуть свою гранату".

К исходу 29 мая длина колонн пленных достигала нескольких километров. "Сколько же вас, родимых, - услышал я женский голос, - уже второй день мимо нас идете, а конца не видать". Пленных под Харьковом 240 тысяч.

Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистких захватчиков по должности превратила Сталина в Верховного Главнокомандующего, но не могла превратить его в профессионального военачальника. Между тем, привычка к неограниченной власти сделала неизбежной его вмешательство именно в профессиональные вопросы войны, вовлекшей в свою орбиту огромное число человеческих жизней. Сталин несет личную ответственность за "котел" под Харьковом, за окружение под Вязьмой, под Смоленском, под Киевом. Миллионы пленных и погибших в окружении советских солдат и командиров - это кровавый сталинский опыт руководства войной в 41-м и 42-м годах. В 42-м, начиная со Сталинграда, война переходит в руки профессионалов.

После Харькова немцы ощущают полную свободу действий на юге СССР. 28 июля 42 года появляется сталинский приказ №227, известный как "Ни шагу назад". Сталин говорит: "После своего зимнего отступления, когда в немецких войсках расшаталась дисциплина, немцы приняли суровые меры, приведшие к неплохим результатам". Т.е. Сталин вспоминает гитлеровский "стоп-приказ" от декабря 41 года. Сталин продолжает: "Немцы сформировали 100 штрафных рот из провинившихся бойцов и приказали им искупить кровью свои грехи. Они сформировали штрафные батальоны из провинившихся командиров и приказали им искупить свои грехи. Они сформировали отряды заграждения, поставили их позади неустойчивых дивизий и велели им расстреливать на месте паникеров. Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов? Я думаю, что следует". Приказом №227 по аналогии с гитлеровским стоп-приказом вводятся штрафные роты для рядовых, штрафные батальоны для командиров и заградотряды в спину всем.

Родной город Клавдии Ивановны Шульженко Харьков оккупирован с октября 41 года. Перед сдачей Харькова вывезено все оборудование заводов, вывезены все запасы хлеба, опустошены все производственные склады, взорваны электростанция и водокачка. В пустом городе осталось 700 тысяч населения. В начале декабря 41 года на улицах вывешено объявление Харьковской городской управы на трех языках. Все население должно зарегистрироваться к 8 декабря. Пункт 8 гласит: "еврейское население проходит регистрацию по особым спискам". Запись евреев ведется на специальных желтых листах. Город погружается в трясину доносов. "Всем художественным заведениям города Харькова. Предлагаю вторично провести тщательную проверку личного состава сотрудников и учащихся Вашего заведения с целью выявления жидовских элементов или родственно-связанных с жидами. Подпись: руководитель подотдела искусств профессор Костенко".

Не покладая рук работают управдомы. Даже директор детского дома. В детском доме №3 по Губернаторской улице директор Митрофанов подал желтый лист на трех девочек 2 и 3 лет. Городское гетто располагается в 10 районе возле тракторного и станкостроительного заводов. В начале января 42 года все население гетто расстреляно в Дробицком Яре.

На Чернышевской был парк автодушегубок. В гостинице "Харьков" - пыточные. В Харькове 100 тысяч погибших и казненных разных национальностей, 100 тысяч умерших от голода, 120 тысяч вывезено в Германию. 52 гражданина Харькова за спасение евреев во время оккупации впоследствии удостоены звания "праведник народов мира".

Вспоминает актриса Людмила Гурченко: "Главным местом всех событий в городе был наш Благовещенский базар. Здесь немцы устраивали показательные казни. Жителей города гнали на базар. Образовывался плотный круг. Впереди обязательно ставили детей, чтоб смотрели. Из машин выводили в нижнем белье мужчин с дощечками на груди" "Поджигатель", "Партизан". И вешали. Людмила Гурченко вспоминает: "Первый раз я не знала, что такое казнь через повешение. Я смотрела. Мне стало плохо. На следующий раз я уже все знала. Я уткнулась в мамин живот, но вдруг почувствовала, как что-то острое впивается мне в подбородок. Резким движение мое лицо было развернуто к висилице. Это орудовал немецкий офицер. Мне было тогда 6 лет, но я все помню".

Научная библиотека обслуживает читателей-офицеров. В Историческом музее немцы требуют в трехдневный срок открыть "Готский зал" для показа арийского влияния на Харьковщину. В июне 42-го аншлаг в Оперном театре: прямо с "Лебединого озера" немцы уходят в наступление на Сталинград.