Виктор Мартинович: «Когда я читаю отзывы на свои книги, думаю, может, я уже не белорус?»

Писатель Виктор Мартинович: «Когда я читаю отзывы на свои книги, думаю, может, я уже не белорус?».

На презентации последней книги Виктора Мартиновича «Сфагнум» с трудом уместились все желающие. А журналисты теперь обращаются к нему за комментарием по любому поводу - от конкурса «Мисс Минск» до отношений Беларуси с Западом. С журналистом-писателем-преподавателем «Комсомолка» поговорила о литературе и несовременном белорусском обществе.

«Белорусский писатель должен писать по-другому? Это детский сад!»

- Как тебе твоя новая роль - человека, дающего, а не берущего интервью?

- Прикольно. Чудно видеть, что много людей хотят знать, что я думаю.

- Такой популярности не было после первых двух книг. Получается, выстрелила третья книга, «Сфагнум»?

- Дело не в том, что книга третья, дело в том, что она совершенно другая. До этого я писал книги, исходя из европейского подхода, - когда очень сложными словами излагались очень простые вещи. Для «Паранойи» эта вещь - страх. Для «Студзенага вырая» - это некий обман. А «Сфагнум» - это скорее американский подход. Так американские фильмы с нами говорят простыми словами о сложном.

- Даже очень простыми словами. Герои «Сфагнума» не ругаются, говорят матом. И что теперь ответит профессор Мартинович студенту, который спросит: «Как читать вашу книгу»?

- Если мы говорим о том, насколько адекватен этот язык, насколько он хорошо передан, я могу это принять как претензию. Если мы говорим о том, что герои много матерятся, то это претензии к самому обществу, которое я передаю, - обществу гопников в глубинке. Студентам я могу сказать: читайте по-белорусски. Белорусскоязычный текст «Сфагнума», благодаря переводчику Виталю Рыжкову, благодаря редактору, издателю, получился такой, что его можно ставить в школьную программу. Сначала я очень расстраивался, мне казалось, что произошла кастрация. Но оказалось, что даже этих трех слов, которые остались в белорусскоязычном варианте, для белорусского общества очень много. Это общество, которое мыслит категориями XIX века. Слово fuck в американском фильме нас ничуть не смущает, если его произносит гопник. Но почему-то слово «блядь» в речи героев-гопников очень сильно удивляет. А что я должен был делать, заменять его словом «блин»? Посмотрите на тексты, которые к нам попадают из России… Никто не говорит, что у Мамлеева слишком много мата, или в речи героев Сорокина слишком много мата, или в речи героев Пелевина. Это принимается как норма. Но белорусский писатель должен писать по-другому! Это детский сад. Алексиевич когда-то сказала, что Беларусь - это смесь тюрьмы и детского сада. Вот эта часть как раз таки из детского сада.

«Я бы хотел вернуть людей в белорусские книжные магазины»

«Сфагнум» Виктора Мартиновича.

- Русскоязычный вариант «Сфагнума» ты выложил в интернет, его можно скачать бесплатно. А белорусскоязычный текст был издан и продается. Почему?

- Я решил, что я сделаю массово доступный русский текст и элитарный белорусский текст, требующий похода в книжный магазин.

- И какой вариант популярнее?

- Последний раз, когда я заходил на русский текст, его скачало около 2600 читателей. Возможно, сейчас больше. Белорусскую книжку размели за две недели, весь тираж.

- Какой был тираж?

- 500 экземпляров. В «книгарне» мне сказали, что я порвал всех. Это сенсация. Будет допечатка, еще 500 экземпляров.

- Для белорусского автора это хороший тираж?

- Запредельный! Только что я держал в руках «Шабаны» Альгерда Бахаревича, самого главного белорусского писателя, самого модного и самого классного. Тираж - 300 экземпляров. Я не знаю, сколько было допечаток, но это обычная цифра.

- Но ты ничего не зарабатываешь на том, что тысячи людей скачали книгу в интернете.

- В издательском мире существует предрассудок о том, что выкладывание книги в интернет убивает тираж. На самом деле я своим жестом этот предрассудок, на мой взгляд, развеял. Если бы сейчас в магазине была бумажная книжка, ее бы покупали, как ни странно. Причем покупали бы те, кто прочел книжку в интернете. Скачивание книжки не убивает продажи, оно их подхлестывает.

«Если бы в 8-м классе я послушал учителя по труду, то сейчас и слова «докторская» бы не знал»

- Твой роман «Сфагнум» о быдло-пацанах. Откуда ты знаешь, чем они живут и как разговаривают?

- Мне кажется, что глубоко в душе я гопник.

- Ой, ну это кокетство.

- Ну хорошо, я вырос в очень проблемном районе, учился в школе, где ученики друг друга резали, участвовал в уличных боях. Я видел, как мой друг заползает под машину, чтобы его не убили. А я в это время просто убегал, потому что за мной гналась шобла. Язык этих людей, мир этих героев я знаю превосходно. Но эти герои не находятся ниже меня, я им симпатизирую. Если бы в восьмом классе я послушался совета учителя по труду, то пошел бы в техникум. А он мне говорил: «Ты умный пацан, иди в техникум, не иди в ПТУ». Если бы я его послушался, то сейчас был бы совершенно другим персонажем. Я бы не то что докторскую не защитил по истории искусства, я бы, наверное, и слова «докторская» и слов «история искусства» не знал.

Виктор Мартинович хочет вернуть читателей в белорусские книжные магазины.

- Но это было в 90-е. Сейчас уже наверняка и гопники другие, и разговоры у них другие.

- Мне кажется, что по меньшей мере одна составляющая их имиджа никуда не делась и она распространяется не только на гопников, но и на весь наш славный народ. Это абсолютно абсурдистская, граничащая с бредом неграмотность. Порой, общаясь в деревне с мужиками, у меня возникает впечатление, что мы, читающие интернет и книги люди, являемся какой-то пенкой капучино. А под нами слой людей, которые совершенно искренне верят во все «забабоны», являются носителями некой «паганскай» мифологии. С другой стороны, они реально не вполне понимают, что Вторая мировая закончилась. С третьей стороны, спроси их про Будду, или про Адольфа Гитлера, или про Франсуа Миттерана, ты услышишь что-нибудь такое, что просто взорвет мозг. Вот этот абсурдизм я и пытался передать, нарисовать смешно. Мне кажется, что это получилось. Но это ни фига не смешно.

- А почему так получилось? Дело в образовании, в том, что мы изолированы от остального мира?

- Вот Литва - это сайентократическое общество, это общество, где каждый депутат имеет при себе советника в статусе не ниже доктора наук, который подсказывает, что говорить и как действовать. А в Беларусь является антисайентократическим обществом, здесь ученые, да и вообще в принципе люди читающие, не допущены не только к власти (бог с ней, с властью), они не допущены даже к каналам коммуникаций. Я не скажу, что вижу много ученых людей или даже просто много образованных людей на телевидении. Я не вижу колонок наших Умберто Эко в ключевых газетах. У нас произошел отрыв знания от того народа, который должен был бы этим знанием обладать. Это не плохо. Это одна из составных частей нашей самобытности.

- Что же здесь хорошего?

- Мы не глобализируемся, у нас очень исконное представление о добре и зле, в нашей жизни деньги играют отнюдь не ту роль, которую они играют везде. Мы верим в то, во что не верят нигде больше, в дружбу, любовь. Мы очень чистые и очень красивые.

- Герои «Сфагнума» ждут чуда на болоте. Это наша национальная черта?

- В книге есть очень жесткий приговор белорусам, который озвучивает заезжий из Москвы бандит. Мол, вы, дебилы, сидите и ждете, что произойдет некое чудо, а сами ни фига не делаете. И этот приговор является моим ощущением от белорусов. Ожидание, страна, поставленная на паузу, - этим здесь пронизано все. Ожидание чуда - это самое главное наше ожидание, ожидание того, что мы выиграем в лотерею. Сколько людей погружено в этот ритуал приобретения билетов? Это очень белорусское.

«Когда я читаю критические отклики о своих книгах, мне кажется, что их читают пингвины, а не люди»

- Ты очень эмоционально реагируешь на критику в интернете. Зачем?

- Когда я читаю критические отклики о своих книгах, у меня порой возникает впечатление, что их читают пингвины, а не люди. Ну вот, например: «Виктор Мартинович отказался писать интеллектуальную прозу и занялся писанием детективов». Какой детектив? Вы посмотрите сюжет: милиционер, найдя труп, начинает делать все что угодно, только не искать виновника. Это скорее антидетектив.

На мой взгляд, перед литературной критикой в Беларуси стоят абсолютно не те задачи, которые стоят перед литературной критикой во Франции или в России. Там есть перепроизводство текстов, посвященных национальной литературе. И человек, желающий читать, всегда найдет что. У нас национальная литература - это белое пятно, никто ничего не знает, никто ничего не слышал, нет критиков с именами, индустрии, книжной передачи на ТВ. И в этих условиях критик должен не говорить, что разрекламированный писатель А является мудаком, а менее разрекламированный писатель Z является зайкой. Это имеет смысл во Франции, где писателей 300 человек. У нас же нужно объяснить: уважаемые читатели, хватит читать Донцову, Пелевина, Сорокина. У нас все это есть, причем очень классное.

- «Паранойя» вышла в Америке. Отзывы были похожи на те, что печатали в Беларуси?

- Критика совершенно другая, я хорошо знаю английский и могу читать все, что пишется. И рецензии не всегда хвалебные. Но почему-то читая англоязычные рецензии в «Таймс» или в «Экономисте», или в «Нью-Йорк таймс», я вижу, что книжку читал человек, а не пингвин.

- Ну хоть в Америке белорусский автор может заработать?

- Финансовую сторону вопроса я не могу разглашать. Я работаю с крупным агентством. Это же агентство, вернее, его шведско-российское отделение, сделало несколько предложений по экранизации «Сфагнума». Но все предложения, которые поступили, касаются экранизации в сериальном формате. Мне же очень хотелось бы, чтобы этот текст был экранизирован в художественном фильме в полном метре. И я надеюсь, что, может быть, «Беларусьфильм», который говорит о том, что у него нет сценариев, на фоне такого большого интереса со стороны российских кинопроизводителей раскроет глаза и посмотрит вокруг. Мне очень принципиально, чтобы этим занимались белорусы. Потому что белорусы там увидят все то, что не увидят россияне.