Мы сидим у меня в квартире на Кутузовском. Пьем фруктовый кефир (а что здесь удивительного?!). По телевизору без звука крутится нарезка лучших фрагментов спартаковской игры 1990-х годов. Время от времени мы отвлекаемся от беседы, я хватаюсь за пульт, судорожно жму на кнопку громкости, и вместе с голосом комментатора в комнату врывается шум трибун. «Леха, смотри, — кричу я своему соавтору, – сейчас Васька в центр отдаст, а я Шире покачу». Васька и впрямь отдает, я качу Шире, Саня забивает. Только что увиденный эпизод завладевает моим сознанием, и я окунаюсь в него без остатка.
Иногда я удивляюсь возможностям человеческого мозга. Это же просто поразительно, сколько всего он способен в себя вместить! Я, по крайней мере, без труда воскрешаю любую проведенную нами голевую комбинацию. Назовите мне любой матч, нарисуйте, кто где располагался в момент нашей результативной атаки, и я с точностью вам скажу, как будут развиваться события в дальнейшем.
Поскольку я и сегодня как губка впитываю в себя все, что имеет значение, мне становится уже как-то не по себе от объема информации в ячейках моей памяти. Мне хочется от много освободиться, и написание книги – весьма подходящий для этого способ.
Впервые задумка о совместном произведении появилась у нас с Алексеем Зининым в далеком 1999-м. Мы сидели в его гостиничном номере в Англии и мечтали о будущем: кто что сделает и кто чего достигнет. «Когда-нибудь у тебя будет своя телевизионная передача, а я буду там экспертом», — предложил я. «Не вопрос! И еще мы с тобой напишем книгу о футболе. Футболе, увиденном глазами Егора Титова», — добавил он.
Минуло семь лет, и издательство «Городец» предложило мне приступить к созданию автобиографического труда. Я дал директору издательского дома Андрею Сидоренкову телефон Алексея Зинина и спустя пару месяцев в VIP-ложе стадиона «Локомотив» за пять минут до дебюта Гуса Хиддинка на посту главного тренера сборной России мы подписали договор. Теперь вот сидим, пьем кефир, а диктофон старательно фиксирует услышанное.
Это очередной пример того, что мысли материальны. Многое, о чем я думал и мечтал, пускай и вскользь, по касательной, воплотилось в реальности.
Конечно, не все и не всегда было гладко. Никто из нас не ожидал, что эту книгу мы будем создавать так долго. Я, безусловно, и раньше подозревал, что со временем у меня напряженка, а тут вдруг выяснилось, что его у меня нет совсем. События не просто безостановочно сменяли друг друга — они, случалось, толпой вваливались в одну и ту же дверь. А если я дверь захлопывал перед их носом, они, как и полагается по закону подлости, вышибали ногами окно, и тогда все мои планы превращались в нереализованный пенальти.
Порой мы с Алексеем по десять раз на дню переписывались эсэмэсками, обговаривая время «выхода в эфир». Бывало, по телефону обсуждали какие-то главы для книги и в двенадцать часов ночи. Параллельно с созданием этого произведения я забил сотый мяч в своей карьере, в составе команды дважды завоевал серебряные медали, вернул себе статус лидера национальной команды и принял решение о завершении международной карьеры; получил и залечил несколько травм, съездил на метро на наш матч Лиги чемпионов, отказался от участия в проекте «Король ринга», во второй раз стал отцом и наконец-то, спустя пятилетие, вновь получил возможность играть в настоящий спартаковский футбол…а потом был отлучен не только от родного моему сердцу футбола, но и от самого «Спартака». Все это время я дышал полной грудью и все свои эмоции переносил в эту книгу. Вот они, на каждой странице прорываются наружу...
«Предматчевая установка» читателям
Вова Бесчастных предложил: «Пацаны, пошли споем!». Мы, человек семь, вскочили на сцену и, заглушая музыку, принялись демонстрировать мощь своих голосовых связок. Учитывая то, что большинству из нас в детстве не только медведь, но и слон с носорогом наступили на уши, пели мы кто в лес кто по дрова. Я тогда ловил себя на мысли, что мы очень похожи на расстроенную старую гитару. Но при всем при этом удовольствие получили незабываемое. Помню, покойный Миша Круг, король отечественного шансона и наш преданный болельщик, весь светился от радости и, как дирижер, размахивал рукой в такт мелодии. Это была фантастика!
Когда «объединенный хор спартаковцев» закончил свой неподражаемый номер, на сцену вновь поднялся Круг. Миша был очень растроган, он поднял налитый до краев бокал, взял микрофон и сказал: «Я хочу выпить за своего друга Егора Титова и сделать ему подарок». Все выпили. Миша снял с запястья массивный браслет и протянул мне. Браслет состоял из двухсот пятидесяти граммов чистейшего золота и был украшен двадцатью двумя бриллиантами. Стоил он больших денег. Я опешил: ну не мог я принять такой подарок! Принялся отнекиваться. Но надо знать Михаила Круга, он выслушал меня и выпалил: «Если не возьмешь, нашей дружбе конец!» Деваться некуда. Взял я тот браслет, мы обнялись. Однако, приехав домой, я не находил себе места. Знал, что Мише тот браслет необычайно дорог.
На следующий день я позвонил другу: «Миш, я все понимаю. Я признателен тебе за подарок. Но я хочу вернуть его назад. Он тебе нужнее, чем мне».
Миша вновь был категоричен: «Ты думаешь, я был выпивши и себя не контролировал? Нет, Егор. Забудь о своих беспокойствах. Все хорошо. Пожалуйста, носи этот браслет в память обо мне»…
За каждой буквой, за каждой сухой цифрой в моей биографии скрываются вот такие истории. Мы, футболисты, живые люди, и жизнь наша до краев наполнена событиями. Порой кажется, еще капелька — и перельется через край. Иногда и впрямь оказываешься на краю, идешь по тонкой грани и всякий раз удивляешься тому, как сумел уцелеть. Сердце почти никогда не бывает спокойным. Оно готово разорваться то от счастья, то от горечи. Тот день, когда Миша подарил мне браслет, считаю одним из самых ярких в жизни. Тогда мы отмечали шестое подряд спартаковское чемпионство, и казалось, что золото 2001 года будет лишь очередным в длинном списке. Но оно стало нашим последним в той – великой романцевской — эпохе.
Я задаю вопросы и вместе с тем благодарю Всевышнего за то, что он насыщает каждый наш шаг особым смыслом и мы никогда наверняка не ведаем, каким этот шаг получится. Порой мы обольщаемся и думаем, что все с нами происходящее зависит от нас самих. Я и сам в это свято верил, пока с годами не понял: ведь есть еще и так называемые обстоятельства, которые способны вмиг переворачивать все с ног на голову и обратно.
Поэтому данная книга не обо мне. И даже не о тех цифрах и буквах, которые составляют мою биографию. Эта книга об «обстоятельствах», которые под завязку наполняют вселенную профессионального спорта. Я слишком часто сталкивался с различными испытаниями, изведал практически все уголки любимого футбольного мира, и тайн для меня уже давно не осталось. Я хочу, чтобы после прочтения моих откровений тайн не осталось и для вас, уважаемые читатели!
Эту книгу я бы назвал своего рода хрестоматией по освоению самой популярной игры на свете. Тешу себя иллюзией, что мой опыт кому-то пригодится и хотя бы некоторых убережет от повторения моих ошибок.
Разумеется, книга и о родном любимом «Спартаке». Когда мы только брались за этот труд, мне в первых же строках хотелось заявить, что вот здесь наконец я напишу правду о «красно-белых». Первым напишу! Без перекосов и спекуляций на наболевшие темы. Да осекся. Нет, не напишу я всей правды. Как никто и ни о чем всей правды не напишет. Слишком много субъективизма в каждом из нас, да и не всякий сор следует выносить из избы.
Поэтому в отношении «Спартака» написал я правду выборочную. Зато получилась она у меня живой и естественной, без «силиконовых грудей» и прочих чудес пластической хирургии. Приукрашивать ничего не стал, да и придумывать того, чего не было, – естественно, тоже. Здесь все вещи названы своими именами.
Эта книга посвящается моим родным и близким. Моим тренерам. Моим партнерам. Моим соперникам. Моим болельщикам. Разумеется, моим друзьям. И конечно же, она посвящается памяти Михаила Круга. Тот его браслет, к слову, я носить так и не решился. Он хранится у меня в специальном месте. Когда на душе становится особенно тяжко, я одеваю его на руку, сажусь и думаю о Мише. О том, каким отчаянно настоящим был этот человек.
Я признателен Господу Богу за то, что он окружил меня хорошими верными людьми. Без них я никогда бы не стал нынешним Егором Титовым.
P.S. Да, чуть не забыл предупредить вас вот о чем…
Как правило, все, что создается для публики, так или иначе выхолащивается. У нас будет иначе. Люблю естественность! Я, например, уже четверть века использую футбольные жаргонизмы. Такие слова как «пихать», «паутина», «петрушка» для меня столь же очевидны, как «здравствуйте» и «до свидания». Если я уже десять лет называю своего близкого друга Диму Парфенова Парфешей, то не стану здесь переделывать его на Дмитрия Владимировича. Пусть все будет так, как есть. А для удобства, прежде чем взяться за чтение, ознакомьтесь с футбольным словарем (см. в конце книги) Ну и заодно с тем, как мы друг друга в футбольном мире называем. Меня, между прочим, по имени здесь окликают нечасто. Законы у нас такие…
Арканов хоть и «торпедовец», хочу сказать ему спасибо за то, что, сам того не подозревая, он поспособствовал нашему с Мишей знакомству.
Прекрасно помню, как Круг в столовой в Бору дал импровизированный концерт, затем сошел со сцены и сел за тот столик, где сидел я. Когда мы начали с Мишей разговаривать, у меня возникло ощущение, что я его знаю тысячу дет. Что мы росли в одном дворе. Играли в одной команде. Все делили на двоих. Мы воспитывались с ним в разных городах и в разное время, но фактически в одних и тех же условиях. Мы говорили на одном языке. Единственное — мне тогда было чуть неудобно от того, что популярный на всю страну исполнитель, уже тогда нареченный чуть ли не королем русского шансона, так ко мне проникся. На прощание мы обменялись телефонами и стали созваниваться и встречаться в неформальной обстановке.
Миша был рьяным болельщиком «Спартака», он дышал футболом. Сколько раз хотел вырваться на наши матчи, но как-то не сложилось. Зато он без проблем откликнулся на приглашение поучаствовать в мероприятиях, связанных с нашей командой.
Последний раз мы виделись на дне рождения Вовы Бесчастных 1 апреля 2002 года. Была своя, тесная компания. Фактически никто не пел и не танцевал. Мы сдвинули столы поближе, сидели и просто разговаривали. Очень душевно. Удовольствия все получили море. Миша произнес много трогательных, запоминающихся слов. Мы общались, общались и никак не могли остановиться. И расставаться нам тогда совсем не хотелось. Прощаясь, долго обнимались. Помню эпизод, как мы стояли втроем – Вова, Миша и я — жали друг другу руки, расходились, делали по нескольку шагов, потом кто-то чего-то говорил, и мы вновь возвращались на прежние рубежи, а беседа вспыхивала с новой силой. Так было не один раз и не два.
А ровно через три месяца я мчался на тренировку, и вдруг по радио прозвучало экстренное сообщение: убит певец Михаил Круг. Шок. Пустота. Паника. Я был не способен принять в себя такое известие и предпочел в него не поверить. Позвонил своей жене: «Вероника, разузнай все подробно». Она подтвердила. Я приехал на базу, на ватных ногах выбрался из машины и увидел, как ко мне идет Вова Бесчастных. «Слышал?» — «Слышал…» Возникла тяжелейшая пауза. Мы стояли, смотрели куда-то вдаль за горизонт, молчали, как молчат только в такие минуты, и не знали, что делать. Когда случается трагедия и ты уже ничего не в состоянии исправить, всегда возникает ощущение, как мал и беззащитен человек в этом огромном непредсказуемом мире.
У меня еще долго всплывал в сознании наш с Кругом разговор за день до его смерти. Мы искали возможность повидаться. Миша сказал: «Егор, я завтра должен быть в Твери, хочу выступить на Дне города. Для меня это святой праздник. Вернусь, и мы с тобой встретимся. Послезавтра у меня концерт в «Тропикане». Надеюсь, ты придешь».
На том и порешили. Я думаю, это чудовищная несправедливость, что мы никогда наперед не ведаем: вон та встреча или вон тот разговор будет последними. Знать бы заранее… После ухода Миши я еще сильнее дорожу близкими людьми и теперь прекрасно помню о том, что каждый раз расставаться надо так, как будто увидеться уже не суждено.
Я не был на похоронах Круга. Оказался морально не готов. Я и сегодня не могу представить Мишу в гробу. Не могу! Важный матч, который предстоял «Спартаку» в тот период, избавил меня от необходимости ломать себя. Думал, так будет лучше. Но потом я долго мучился из-за этого. Постоянно ловил себя на мысли, что я не сделал что-то очень важное. Я даже дал себе клятву: приехать к Мише на кладбище, признать, что его больше нет в живых, и попросить у него прощение за то, что в день его похорон я не был с ним рядом.
И вот я выбрался к Илье Ковальчуку, который проводил свой благотворительный вечер в родной Твери. Илья вручал мальчишкам из хоккейной школы двести комплектов формы. В акции участвовали многие знаменитые люди. Между мероприятиями, когда все перебирались из одного здания в другое, я попросил Илью отвезти меня к Мише. Что со мной в те минуты творилось!.. Время, конечно, лечит, но оно не вылечивает до конца. Когда мы вошли на кладбище, в глаза сразу же бросился огромный шикарный памятник, возвышающийся над остальными плитами. На могиле было множество свежих цветов. Мишу помнили, по-прежнему любили. Я убедился, что моему другу все эти годы не было одиноко. Я смотрел на надгробье и говорил с Мишей. Как-то незаметно все встало на свои места, и я почувствовал, как тяжеленный камень упал с моей души.
Когда мы покидали кладбище, у меня в сознании всплыла картина: сияющий Михаил Круг распахивает рубаху на груди и говорит: «Егор, да ты посмотри на меня, я весь «мясной». Вот он, «Спартак», пульсирует в моем сердце».
…А тот золотой браслет с двадцатью двумя бриллиантами, который Миша подарил мне на праздновании по случаю чемпионства 2001 года, по-прежнему у меня. Храню его как память в надежном месте. Недавно узнал, что вроде бы собираются создавать самый настоящий музей Михаила Круга. Наведу справки, и если выяснится, что это правда, то скоро у музея одним экспонатом станет больше.
О дружбе с Аленичевым
Димка Аленичев потрясающе надежен во всем. Но в 1990-х, выступая бок о бок за «Спартак», мы не были друзьями. Тогда Дима мне казался каким-то далеким, и я не находил у нас вообще ничего общего. Отчетливо отложилось мое первое впечатление о нем. Году в 1995-м мы вместе, уже и не скажу, как так получилось, оказались в ресторане. Тогда «Спартаку» только выдали самую настоящую адидасовскую экипировку. Шик редкостный! Алень облачился в этот сверхмодный спортивный костюм. При этом у него была сломана ключица и одна рука подвязана на груди, так что рукав болтался. Это сейчас кажется, что вид у Димки был забавный, а мне он тогда представлялся чуть ли не героем из западного боевика. И вот настала кульминация: появился какой-то факир. Он показывал потрясающие фокусы. Все смеялись до одурения, а Алень в порыве восторга забыл о своей травме, подтягивал здоровую руку к больной и от души хлопал в ладоши. Я потом уже и на фокусы не смотрел, за Димкой наблюдал. Все думал: «Ни фига себе пацан. Со сломанной рукой такие номера вытворяет! Он явно способен на многое!
….Дима Аленичев – человек-поступок, обладатель неповторимой харизмы. Он из тех, кто умеет удивлять. Он был единственным, кто в 1990-х покинул «Спартак» торжественно. Позвал всю команду и закатил грандиозный прощальный ужин. Дело происходило в центре столицы в богемном месте. В самый разгар праздника Дима говорит нашему мастеру по обуви: «Слава, вон видишь на середине Москва-реки фонтан. Готов поспорить на штуку баксов, что ты дотуда не доплывешь». А летом 1998-го тысяча долларов казалась какой-то космической величиной. Одна половина собравшихся подхватила Димкин клич и стала подначивать Славку. Другая принялась отговаривать Диму: «Алень, ты что?! Такие деньжищи выкинуть!» Затем на авансцену вышел Хаджи, легендарный спартаковский менеджер, и сказал: «Слава, сынок, порадуй ребят. Я выступлю гарантом, и пока ты будешь плыть, подержу тысячу долларов при себе. А ты мне за это соточку отстегнешь». На том и порешили. Алень отдал Хаджи тысячу зеленых, Слава разделся до трусов и при всем честном народе пошел к реке. А вода в центре Москвы загрязнена настолько, что никому в голову не придет в нее залезть. Мы тоже все вывалили на улицу и принялись отпускать крики поддержки. Ор стоял такой, что собралась приличная толпа зевак. Наш доблестный обувщик нисколько не смутился, прыгнул и поплыл. На противоположном берегу странного пловца приметили два милиционера и стали внимательно за ним следить. Но Слава их огорчил: накрыв на середине фонтан рукой, он рванул назад. Мы так смеялись, что я и сейчас при воспоминании о том случае улыбаюсь. Славик как ни в чем не бывало вылез из воды, в мокрых семейных трусах поднялся обратно в ресторан, забрал причитающиеся деньги и залпом пропустил стаканчик за успешное окончание мероприятия. Тот «заплыв» стал спартаковским фольклором, мы часто в разговорах друг с другом воспроизводим его в деталях.
Отбытие Дмитрия Анатольевича за рубеж отложилось в моей памяти еще и потому, что в последний Димкин приезд на базу у него в номере мы осуществили «сделку века». Алень всегда умел выбирать вещи и аппаратуру, и на базе в номере у него стоял суперсовременный музыкальный центр, являющийся по тем временам какой-то несусветной роскошью. И вот я Диме предложил: «Алень, не повезешь же ты эту махину с собой. Подари». На что новоиспеченный итальянец мне ответил: «Подарить не могу. Могу продать. За полцены». Для меня пятьсот долларов – это было что-то запредельное, но я нашел деньги. Сейчас, если расскажу Димке ту историю, он, наверное, мне не поверит. Да я и сам уже слабо верю в то, что такое могло быть. Но музыкальный центр до сих пор цел. Глядишь, когда-нибудь отдам его в музей прославленного футболиста Аленичева. А у нас в стране такой музей просто обязан быть.
***
После отъезда Димы в Италию наши приятельские отношения вышли на новый, совершенно неожиданный для нас обоих уровень. Мы стали переписываться эсэмэсками, созваниваться. Я ему рассказывал о спартаковской жизни, гасил его чувство ностальгии. Мы общались каждую неделю. Я и сегодня без труда назову номер Диминого итальянского мобильника. Как у понравившихся друг другу мужчины и женщины из телефонного общения возникает роман, так и у нас возникла дружба. С 2000 года, после того как Андрея прекратили вызывать в сборную, мы с Димкой стали постоянно жить в одном номере. Признаться, жить в одном номере с Аленем – это серьезная проверка на прочность. Помню, первый раз я не спал почти всю ночь. Дело было в Новогорске, там комнаты огромные и кровати стоят на расстоянии семи-восьми метров. Мы после отбоя с Димой чуть поговорили, и только я начал засыпать, как услышал жуткий храп. Я раньше никогда не спал в номере со столь шумным человеком и долго не мог приноровиться. В середине ночи я не выдержал – нащупал около кровати шлепки и бросил один в Аленя. На удивление, это принесло свои плоды. В дальнейшем я ставил шлепки поближе и не долго думая пулял ими в Диму. Первый залп был предупредительный. Второй – уже капитальный. Будущий победитель Кубка УЕФА и Лиги чемпионов просыпался, переворачивался на другой бок, а передо мной стояла задача успеть уснуть, пока мой друг вновь не принялся храпеть. В Бору и в гостиницах было гораздо проще – кровати там располагаются на расстоянии вытянутой ноги, вот я и занимался балетом. Ткнешь Димку стопой и, как подводник при аварийном погружении, моментально проваливаешься в пучину сна. Удивительно, что все это меня ни капли не раздражало. Ради дружбы я способен простить и не такие вещи.
***
Олег Иванович всегда подчеркивал, что мы для него все равны. Наверное, так должно было быть, но это же нереально, потому что Романцев тоже человек. Разве мог он одинаково воспринимать, допустим, Аленичева и Лутовинова?! Их вклад в результаты и атмосферу команды слишком разнился. Поэтому у Олега Ивановича, как и у любого тренера, были игроки, которым он симпатизировал чуть больше, чем остальным. Изначально его любимчиками являлись Илья Цымбаларь и Юра Никифоров. Они появились в межсезонье 1992—1993 годов, и до 1996-го Иванович неизменно называл их Илюша и Никоша. В 1996-м с приходом Георгия Саныча Ярцева и в связи с образованием новой команды произошли большие перемены. На первый план в коллективе вышел Андрей Тихонов, но, полагаю, у Романцева он никогда не был в фаворе. Тиша, хоть и давал результат, был в условной иерархии Ивановича в лучшем случае месте на пятом-шестом. С 1997-го номером один для Романцева стал Алень. Причем без вопросов! Олег Иванович звал Димку Алешкой, настолько трепетно к нему относился. И когда Аленичев в 1998-м пришел с готовым контрактом «Ромы» и сказал, что уезжает, для Романцева это был серьезный удар. С тех пор к своим любимчикам он стал относиться куда сдержаннее.
Но и до 1998-го, и после быть любимчиком Романцева – это, скажу я вам, совсем непросто. На тебе лежит повышенная ответственность, и если дела в «Спартаке» не клеятся, с тебя главный тренер спросит так, как ни с кого другого.
Несмотря на то что у нас с Олегом Ивановичем, как мне представлялось, на протяжении многих лет были доверительные отношения, один на один мы практически не общались. В тот период он уже четко выдерживал с игроками дистанцию. Если и вызывал меня к себе, то, значит, нужно было решать со мной как с капитаном общеколлективные проблемы. У Иваныча были очень четкие внутренние разграничения: если команда не готова функционально – значит, виноват он; если команда не готова тактически – значит, опять виноват он. И на нас это не переносилось. То есть мое редкое участие и участие других лидеров заключалось лишь в решении каких-то общих организационных вопросов. Несколько раз обсуждали кое-какие нюансы по составу, по отдельным игрокам. Лишь однажды мы с ребятами попытались претендовать на что-то более глобальное. Посовещались между собой я, Тихон, Витюшка Булатов, Парфеша, Коля Писарев на предмет того, чтобы замолвить словечко за одного в общем-то приличного специалиста по физподготовке. Долго решали, кто же из нас должен отважиться произнести Олегу Ивановичу фразу: «Давайте возьмем еще одного тренера». Помню все как в тумане. Постучались в кабинет главного, он сидит курит: «Слушаю вас, ребята!» Мы что-то пробубнили, и кто-то все-таки предложил взять тренера по физподготовке. Я не сомневался, что сейчас грянет гром. Внутри все сжалось. Украдкой посмотрел на Романцева. В глазах у наставника блеснул опасный огонек – знак того, что наша миссия провалилась: «У вас проблемы с физподготовкой, нагрузки вам не хватает? Идите, я все понял. Будем больше работать».
После этого у нас была веселая неделька. Мы чуть ли не на карачках с поля выползали, и каждый раз корили себя за допущенную глупость: это ж надо было додуматься, пойти к Олегу Романцеву с таким предложением! Больше ничего подобного, естественно, не повторялось.
Романцев – один из немногих тренеров в отечественной истории, с кем игроки, даже самые отчаянные, никогда не огрызались. И в эмоциональном запале никто не смел сказать ему что-то поперек, даже под нос себе не бубнили. Разве что Безродный мог что-то буркнуть, но все равно разобрать это бурчание ни у кого не получалось. Тема был очень необычным футболистом. Талантливым, но себе на уме. С дисциплиной у него имелись жуткие проблемы. Против ежовых рукавиц у Малого имелся иммунитет в виде толстенного панциря. Поэтому Олег Иваныч избрал хитрую тактику. Как-то мы все построились, и Романцев таким мягким голосом говорит: «Ребята, у нас завтра тренировка в одиннадцать. Артем, и ты приезжай. Мы все будем. Потренируемся. Может, и ты побегаешь за компанию». И эта метода помогала какое-то время удерживать Безродного в большом спорте.
Романцев в ту пору представлялся эталоном мудрости. Каждое слово, каждый его жест были наполнены смыслом. И еще он был потрясающе уверен в себе. Он вполне был способен обходиться без помощников. Все, что касалось футбола и тренировочного процесса, он любил делать сам. Только вот эта фантастическая уверенность немного мешала Олегу Ивановичу находиться в гармонии с окружающим миром. В середине 1990-х гений Романцев был обладателем уникальных знаний, но жизнь-то не стоит на месте. Появлялись новые технологии, менялись тенденции. Я не вправе обсуждать Романцева, никогда не говорил и не скажу про него ни одного плохого слова, как бы ни разворачивались события и как бы меня к этому ни подталкивали. Иваныч для меня – это величина неприкасаемая. Навсегда! Тем не менее позволю дальше развить свою версию причин произошедших с ним неудач. Олег Иванович был оторван от действительности. Ему не хватало общения, причем не столько человеческого, сколько профессионального. Допускаю, что гордость, помноженная на девять чемпионств, не позволяла ему воспринимать чьи-то идеи. Он свято верил в правильность своей линии, не подвергая ее сомнениям и не примеряя на конкретное время. Однако постоянно вариться в собственном соку нельзя. Это опасное занятие, как правило, приводит к нарушению самооценки, потому что сравнивать себя с самим же собой необычайно трудно.
Единственным человеком, который мог высказать Олегу Ивановичу свою точку зрения по любому вопросу, не боясь вызвать гнев с его стороны, был Георгий Саныч. Для меня, кстати, до сих пор остается большой загадкой, как два медведя уживались в одной берлоге. Наверное, они просто настолько любили друг друга, что могли простить друг другу то, что не простили бы больше никому. Мне кажется, их дружба основывалась не только на душевных и человеческих аспектах, но еще и на тяге к соперничеству. Они же постоянно подкалывали друг друга. Но при этом два потрясающих острослова, способных быть достаточно злыми на язык, никогда не переходили черту, за которой таилась бы обида.
***
К двадцати двум годам я стал смотреть на все происходящее со мной взрослым ясным взглядом. Я понимал, что уже пора серьезно подумать о семье. Если не сейчас, то потом закручусь, затянет холостяцкий образ. Я боялся упустить момент.
Боженька, видимо, почувствовал все это и, к огромному счастью, свел меня с Вероникой. Я ни разу об этом не жалел, даже тогда, когда у нас не все было гладко.
Самое любопытное, я до самой свадьбы не отдавал себе отчета в том, что Вероника и есть моя судьбинушка. 1998 и 1999-й года слились в один бесконечный марафон: сборы, разъезды, игры следовали через два дня на третий. Я превратился в автомат по штампованию побед. Осени для меня вообще не существовало. Элементарно не было повода остановиться, отдышаться и осмыслить, что со мной творится.
А снежный ком событий все ускорялся и ускорялся. Все происходящее напоминало вид из окна стремительно мчащегося поезда. В мозгу запечатлелись лишь отдельные «слайды» из того периода. 9 декабря 1999 года мы сыграли на выезде с «Лидсом». Сгорели: ноль—один. Ночь были в дороге. Затем мальчишник. Квартира мамы. Мои друзья по спартаковской школе: Вова Джубанов, Леша Мелешин, Дима Гунько. Меня отвозят домой. Я из последних сил ставлю будильник: у меня утром свадьба. Только бы не забыть. Как в кино! Утром открываю глаза: по комнате ходят Вовка и Димка. Думаю: откуда они взялись? Пацаны улыбаются: «Жених, вставай. У тебя сегодня свадьба». Я, как зомби, бреду в душ, стою и усердно соображаю: какая свадьба?!
Потом пришел-таки в себя: действительно, у меня сегодня важное событие. Настроился на серьезный лад. Дальше опять все как в кино.
Поехали за Вероникой. Нужно было ее выкупать, но мне было не до этого. Я подвинул свидетельницу в сторонку: дайте пройти! Мы быстро забрали невесту, так же быстро покатались по Москве. Частично я все еще пребывал в прострации. И только когда мы подъехали к ресторану, осознал, что сейчас нас будут поздравлять сотни гостей. Меня внезапно заколотило! Трясло так, будто бы предстоял финал чемпионата мира. Пришлось несколько внеплановых минут сидеть в машине – «саморегулироваться». Навыки спортивной психологии сделали свое дело, и предстартовое волнение исчезло. Олег Иваныч Романцев, Пал Палыч Бородин, Георгий Саныч Ярцев, Михал Данилыч Гершкович – было очень много уважаемых людей, и вроде бы все остались довольны.
***
В том золотом и легендарном «Спартаке» образца середины — конца 1990-х годов, невзирая на любовь и уважение игроков друг к другу, драки и потасовки вспыхивали по нескольку раз в неделю. Для болельщиков, не исключено, такое откровение станет шоком, но я считаю, что здесь нет ничего страшного. Безразличие или лицемерие гораздо хуже. У нас же все убивались за любой мяч, вот кулаки и шли в ход. Как правило, секунд пять—десять бойцов никто не трогал – давали выпустить пар, а потом все подлетали и растаскивали сцепившихся в разные стороны. Поразительно, что нередко в корпус драчуны отправлялись в обнимку, обмениваясь любезностями и принося друг другу извинения.
В конце сезона-2006 прямо в присутствии журналистов схлестнулись Вова Быстров и Квинси Овусу-Обейе. Вова вообще парень очень взрывной. У Квинси, полагаю, накопилось множество негативных эмоций, ведь при всех выдающихся талантах голландца дела у него не особо-то клеились. Вдобавок в конце года раздражения у всех в избытке; люди, на протяжении десяти месяцев видевшие лица друг друга почти каждый день, хотят сменить обстановку, отдохнуть от всего и ото всех, и в такой ситуации для ссоры бывает достаточно самого незначительного повода. Мы не сразу сумели разнять Быстрого и Квинси, но через два часа после инцидента в холле базы они сидели вместе и, как ни в чем не бывало, на смеси русского и английского обсуждали перипетии схватки.
В 2000-х годах стычки между россиянами и легионерами носили массовый характер, но такого поединка, который состоялся между Димой Ананко и Кебе, я никогда не видел. Это была готовая сцена для голливудского боевика. В «Спартаке» всегда были жесткие защитники. Достаточно назвать Хлестова, Ковтуна, Горлуковича, Евсеева. И никто никогда никого не жалел. Так что мы все были привычные к боли, которую доводилось испытывать даже в самых безобидных квадратах. Но грубости в «Спартаке» не было отродясь. Кебе же любил прыгать двумя ногами сзади, да еще на уровне колена. Складывалось впечатление, что у сенегальца задача — как можно больше наших ребят вывести из строя. Когда Кебе подобным образом прыгнул в Ананко, Димка попусту разговаривать не стал. Мы всей командой разнимали «кикбоксеров», но те умудрялись снова набрасываться друг на друга. Романцев тоже не смог их утихомирить и демонстративно выгнал обоих с тренировки. Пока Дима и Кебе ковыляли через все поле, они обменивались репликами и у дальнего углового флажка снова перешли к решительным действиям. Здоровенный охранник встал между ними стеной и довел неугомонных спорщиков до здания базы. Действо продолжилось уже внутри: разгоряченный Кебе принялся крушить корзины для грязной формы.
Легионеры считают, что кто-то их притесняет, и пытаются отвоевать свое место под солнцем. Ветераны, в свою очередь, не согласны с тем, что иностранцы приходят в чужой монастырь со своим уставом и ведут себя без должного уважения к стране и к команде, в которых оказались. Я бы назвал этот конфликт вполне естественным столкновением менталитетов. Стычки порой сближают, позволяют посмотреть друг на друга совсем иными глазами.
***
В 1997 году с нами приключился еще более забавный случай, в который сегодня даже я сам с трудом верю. Пробок тогда не было, от Тарасовки до Черкизова, где мы проводили домашние матчи, добирались минут за двадцать пять. На стадионе оказывались за час до стартового свистка. Изучали состояние газона, переодевались и прямо в игровой форме шли на разминку. Двадцать минут разминались, затем собирались у скамейки запасных, на весу умывались из бутылок, оглядывали внешний вид друг друга и под звуки марша Блаттера возвращались на поле для построения.
И вот однажды, выйдя из автобуса, вдруг обнаружили, что забыли форму. У нас матч через пятьдесят пять минут, а играть не в чем. Сапожника Славу Зинченко отправили в Тарасовку восполнять потерю. Менеджер Александр Хаджи для подстраховки у директора стадиона раздобыл шестнадцать комплектов «локомотивской» формы, без эмблем и без фамилий на спине (тогда их еще не писали). Решили, что если Славка не примчится за пять минут до начала, облачимся во «вражескую шкуру».
Сидим в раздевалке, ждем. Без двадцати — Славы нет. Без пятнадцати – Славы нет. Без десяти – Славы нет. Надевать чужую форму совсем не хочется. И вот без восьми минут влетает наш спаситель. Мы за минуту влезли в родные одежки, пару минут потрусили на поле в виде разминки и… тот матч убедительно выиграли.
***
Я вообще очень настороженно отношусь к молчунам: в тихом омуте… Бывает, на международной арене встречаешься с кем-то и минуте на тридцатой замечаешь: вон тот парень ни на что не реагирует, «застегнут на все пуговицы» — будь с ним бдителен. Такой может так треснуть, что мало не покажется. Одним из самых сложных противников в этом плане для меня оказался Кларенс Зеедорф. Носится эдакий «квадрат Малевича» без мимики, без жестов, и ты его не понимаешь, не можешь просветить. Пытаешься с ним перекинуться парой фраз – бесполезно, никакой реакции. Жутко неуютно.
В России-то я уже давно почти со всеми контакт наладил. Бывало, опекун мне заедет от души, а я улыбнусь: «Друг, мы один хлеб едим». Соперник посмотрит на меня, и что-то внутри у него поменяется: оказывается, Титов не Франкенштейн, каким его пытался преподнести тренер.
Случалось и такое, что парень носился за мной как угорелый, демонстративно скалил зубы, «кусал» ого-го как, а в паузах шептал на ухо: «Егор, извини ради бога. У меня установка тебя «сожрать». Мне за тобой даже в туалет велено следовать».
Поведение команды преимущественно зависит от наставника. Валерий Георгиевич Газзаев еще несколько лет назад мог так завести и своих, и чужих, что искры по всему полю летели. Доходило до рукопашных стенка на стенку.
Не менее импульсивным был Юрий Палыч Семин. Как же он на «Спартак» людей настраивал, он про нас такие «легенды» слагал! Во время матча сам готов был выбежать на газон и броситься на кого-нибудь из нас с кулаками. Меня до глубины души поразило, как в 1995-м в Черкизове Семин чуть не подрался с Колей Писаревым. Очень яркая сцена. Юрий Палыч в темных очках и с жвачкой во рту окликает уходящего Писарева и принимается ему пихать, Коля разворачивается и контрнаступает. Перепалка должна была перерасти в драку, да окружающие разняли. Тот эпизод повлек за собой длительную дисквалификацию Николая, которая и подтолкнула его к повторному отъезду за границу.
Впрочем, среди соперников были и стратеги, которые вместо агрессии сеяли хорошее настроение. Байдачный и Гамула – вот два истинных Цицерона. Мало того что нецензурные слова в их исполнении превращались в песню, так они изобретали выражения, из-за которых меня прямо во время матча пробивало на смех. Я намеренно уши торчком держал, чтобы послушать, как эти кудесники ораторского искусства своим подопечным благие советы дают. Я бы привел сейчас пару их фирменных выражений, да не могу себе такую вольность позволить.
Романцев и в этом был нетипичен. Он единственный тренер в стране, чье настроение с поля было неуловимо. Сколько я на нашу скамейку ни смотрел, всегда одна и та же поза: нога на ногу, левая рука согнута в локте и лежит на бедре, правая — держит сигарету. Олег Иванович выкуривал до двух пачек за девяносто минут, то есть дымил практически без перерывов. Вот оно – напряжение большого матча. А для Романцева все матчи были большими, чего не скажешь о нас, футболистах.
***
Вообще-то на поле постоянно идет подсказ. Предельно краткий. «Лево!», «Право!», «Сзади!», «Вперед!», «По своей!», «Вышли!». Только в игровых паузах можно относительно спокойно успеть что-то обговорить, поделиться с партнером какими-то придуманными хитростями. Но в переполненных «Лужниках» или на любом английском стадионе это бесполезно. Тебе что-то кричат, а кажется, будто это рыбы в аквариуме, просто открывают рты. Иной раз так наорешься, что голос садится.
В «околозимний» период, особенно если ветерок продувает до костей, щеки замерзают и челюсть становится такой, словно стоматолог сделал тебе укол новокаином. Издаешь какие-то звуки и сам себя не понимаешь. И вот носятся двадцать два таких красавца с перекошенными физиономиями, и каждый пытается что-то сказать. Просто комедия. Я с годами научился читать по губам — хоть какое-то подспорье, большинство же в такие периоды действуют «вслепую», по наитию. Потом, когда отогреваемся под душем и дар речи восстанавливается, мы начинаем друг над другом смеяться: «Тит, ну тебя и расколбасило! Ты чего кричал-то?!» Открывается импровизированный театр мимики и жеста. Я, кстати, если кого-то передразниваю, то, как правило, получается очень похоже. Попросите меня показать вам замерзшего Аленя или заледеневшего Юрку Ковтуна – не отличите от оригинала! Это разновидность нашего профессионального юмора.
Только вот после выездного матча с «Сибирью» в 2007 году мне было не до смеха. Никогда в жизни я так не мерз. Мороз минус двадцать. Повышенная влажность. Северный чуть ли не ураганный ветер. Задубевшее искусственное поле. Мы когда попали в такие условия, все понять не могли: составители календаря когда-нибудь были в феврале в Новосибирске? Я бегал как заведенный, но все равно превратился в сосульку. Очень испугался за уши. Они вначале дико болели от холода, а потом я их и вовсе перестал чувствовать. Тер их – все бесполезно, как будто нет у меня ушей. Тот футбол был сродни подвигу, тем более что мы победили. Безумно жалко Ромку Павлюченко. На ровном месте сломался. Абсолютно на ровном. Видимо, теплолюбивому Павлику были противопоказаны такие эксперименты над организмом.
Когда мы доковыляли до раздевалки, набились в душевой, и я оказался под краном с теплой водой, испытал жуткую боль. Чудилось, что подожгли все тело.
***
Считаю себя способным определить причины, по которым судья свистит в одну сторону.
Например, во Владикавказе, в одном из последних матчей того неудачного сезона, я с первых минут сделал вывод, что нас «заказали». Я всякое в своей жизни повидал, но с таким произволом не сталкивался ни до, ни после. Нас буквально уничтожали. Во втором тайме рефери даже не позволял нам перейти на половину поля соперника. Находил любые предлоги, чтобы назначить штрафной в нашу сторону. Никогда я так не психовал, как тогда. Просто удивительно, как я не вцепился этому арбитру в глотку. Матч мы проиграли по всем статьям. После финального свистка чувствовали себя униженными и оплеванными. Мне потом сказали, что «лояльность» судьи оценивалась в двести тысяч долларов. Разумеется, фактов ни у кого нет и доказать это преступление не удастся, поэтому обвинять никого ни в чем не собираюсь.
Самое тяжелое во всей той истории было доиграть до конца. Когда ты осознаешь, что твоей команде не светит даже ничья, почти невозможно сохранять самообладание. Хочется опустить руки, но опускать руки ты не привык. Весь наполняешься злостью, думаешь уже не о мяче и не о голах, а только о том, как с этим беспределом совладать. И злость твоя выплескивается на соперников, которые, не исключено, ни в чем не виноваты, поскольку находятся в неведении. И именно в такие отрезки футболисты получают травмы, желтые и красные карточки. Не дай бог еще раз пройти через подобное.
Тогда меня добило отношение нашего руководства к случившемуся. Как будто ничего не произошло. Повторись тот кошмар сегодня, был бы грандиознейший скандал. Спартаковские боссы испробовали бы все законные способы, чтобы покарать судью. Тот бы моментально вылетел из футбола. И это было бы справедливо. Впрочем, того «мастера» и без нашего участия из профессии убрали.
Когда-то после убитых матчей хотелось зайти к арбитру – в глаза посмотреть. Сегодня мне его глаза на фиг не нужны. Не хочу в них смотреть. И в дерьме копаться – не хочу!
***
Ты всегда рискуешь оказаться пешкой в чьей-то игре или стать заложником чьих-то просчетов, даже если будешь абсолютно ни в чем не виноват. И осознание этой страшной истины обрушилось на меня в тот день, когда Георгий Ярцев пригласил нас с Юрой Ковтуном в свой кабинет. Напомню, что это был первый сбор национальной команды России под руководством Георгия Саныча. Когда мы с Юрой шли в тренерскую, предполагали, речь пойдет об атмосфере в коллективе и о тактике на матч с Ирландией. Но как только мы очутились в номере Ярцева, я понял: случилось что-то из ряда вон выходящее. Георгий Саныч был мрачнее тучи. Руководители РФС – Вячеслав Колосков и Никита Симонян – тоже. Обстановка была какая-то гнетущая. Наконец Ярцев с усилием, словно перешагнув через какой-то барьер, сказал: «У вас обнаружен допинг. Лошадиная доза». Дальше все было как в тумане. Слово взял Колосков. Потом все вместе мы стали прикидывать, как из этой ситуации выбираться. По всем существующим раскладам получалось, что Титов с Ковтуном попадали в стартовый состав, и просто так оставить нас в Москве означало вызвать серьезные подозрения. Тогда был разработан такой план: мы с Юрой летим в Ирландию, и там у нас обнаруживаются проблемы со здоровьем. Мы о нашем незавидном положении не имели права говорить даже партнерам по команде, потому что осознавали: если допинг есть у нас, значит, он есть у всех спартаковцев. А рисковать судьбой любимого клуба – это преступление. В общем, нам с Юрком было суждено стать главными актерами в театре имени Катулина и Щукина и сыграть роли, которые до нас никто в России не играл. По сценарию, написанному руководством сборной, Ковтуну предстояло изобразить из себя простуженного. Юра в людных местах старательно кашлял и весьма правдоподобно хрипел. Каждый раз при виде такой душещипательной картины я тратил большие усилия на то, чтобы сдержать улыбку. Несмотря на трагичность положения, было очень смешно. У меня же, согласно тому же гениальному сценарию, «выплыла» микро-травма ноги. Я вынужден был внаглую врать про внезапную боль. Чувствовал я себя если не подлецом, то законченным дураком. Жуткое состояние! Уже за то, что я, человек, хронически не переваривающий лжи, из-за этого допинга столько людей ввел в заблуждение, следовало бы навсегда занести чудо-троицу Чернышов—Катулин—Щукин в список личных врагов.
Еще раз повторюсь, футбольный мир – это деревня, где слухи разлетаются со скоростью света. А если что-то известно больше чем двоим, это становится достоянием всех. В общем, достаточно быстро весть распространилась. К чести сборников, никто из ребят не стал задавать нам никаких вопросов. Все сделали вид, что поверили в Юрину простуду и в мою травму. Тем не менее несколько дней мы с Ковтуном были как на вулкане. Мы расходовали последние запасы воли на то, чтобы продолжать играть отведенные нам роли. Внутри, конечно же, все клокотало. У меня было дикое, почти звериное желание разорвать виновных в клочья. У меня словно открылись глаза на все, что творилось с нами последнее время. Я посмотрел назад и ужаснулся. Ведь весь август спартаковцев страшно колбасило. В теле не унималась необъяснимая дрожь, в каждом из нас сидело чувство агрессии, многие потеряли сон. Мы приезжали утром на базу, собирались у кого-нибудь в номере и начинали обсуждать наши метаморфозы: «Я заснул только на рассвете», «А я вообще не спал, километров десять по комнате намотал», «А мне морду набить кому-нибудь хотелось». Каждое утро все мы были похожи на работяг, которые всю ночь разгружали вагоны. В голове – сплошная муть. Моя жизнь была такой, будто бы я смотрел на нее через забрызганное стекло. Некоторые ребята уже начали терять ощущение реальности, засбоила психика. В матче с «Динамо», ставшем апогеем нашего бромантанового отравления, Макс Деменко откровенно посыпался. У него были глаза сумасшедшего. Когда его заменили, он, ничего не соображая, направился к «динамовской» скамейке, уверенный, что это скамейка спартаковская. Не исключено, что тот надлом, который вынудил Макса завязать с большим футболом, обусловлен именно бромантановой передозировкой.
Самое поразительное заключалось в том, что мы, десятки раз обсуждая наше состояние и выдвигая различные версии происходящего, ни разу не произнесли слово «допинг». Представляете, насколько была велика вера в то, что в «Спартаке» этой гадости быть не может?!
Когда мне объяснили, что бромантан, который обнаружили у нас с Юрой, лет десять назад использовался лыжниками и биатлонистами, тут же в центре моих подозрений оказался доктор Щукин. Я, когда он только появился у нас в команде, интересовался его послужным списком и запомнил, что лыжный этап в его карьере занимал основное место. Я быстро смекнул, что в одиночку Щукин такую махинацию с нами не провернул бы. Для этого ему должно было поступить распоряжение сверху. Поскольку Щукина привел Чернышов, то круг замкнулся очень быстро. Червиченко я, основываясь на уже сформировавшемся о нем мнении, сразу же из числа подозреваемых исключил. Какую функциональную нагрузку во всем этом нес Катулин, и тогда, и сейчас для меня тайна. Но он был главным врачом «Спартака» и, разумеется, оказаться в неведении не мог. Скорее всего, Артем просто не стал портить отношения с новым тренерским штабом и на определенные новшества закрыл глаза.