Актриса Наталья Захарова: «Я до сих пор не знаю, где французы прячут мою дочь!»

Наталью Захарову освободили из тюрьмы два с половиной месяца назад. До этого она двенадцать лет боролась за право быть мамой для своей дочери Маши, оторванной от нее французской ювенальной системой. Теперь цивилизованные люди не говорят «вернуть». Употребляют политкорректное «воссоединиться». Согласно ювенальным нормам, ребенок уже с рождения – не мамин. Он «свой собственный», член гражданского общества. И якобы защищая его права, его могут у мамы забрать. Многие, с кем мне довелось общаться в связи с этим делом, намекали: у Натальи не все дома. Можно себе представить. У Натальи уже много лет нет родного ребенка. И у ребенка нет дома… Есть приюты, приемные семьи, интернаты, «психологи», убеждающие забыть маму, отец-садист... А дома нет. Как может мать более 10 лет жить с такой болью и не сойти с ума? Повидавшись с Натальей, я поняла: может, если надо. Если она хорошая мать.

Придет серенький волчок…

Сюжет тянется из 1998 года. Наталья развелась с мужем Патриком Уари из-за его склонности к наркотикам. Дочка Маша осталась с мамой. Бывший муж обратился в органы ювенальной системы. Психологи Системы, ни разу не видевшие Наталью и Машу, вынесли приговор: «из-за удушающей материнской любви» девочке вредно жить с мамой. Однажды ночью рыдающее дитя утащили в приют. Наталью лишили родительских прав. Отъем детей в Европе тогда еще обрел масштабы гуманитарной катастрофы, потому Наталье казалось, будто скоро ей удастся прекратить этот абсурд. Однако после 12-летних попыток вернуть дочь она попала в тюрьму по сфабрикованному делу за поджог двери и кражу чековой книжки у бывшего мужа. На полгода. Половина срока прошла во Франции, половина – в России, куда ее экстрадировали и вскоре освободили по указу президента Медведева. Наталья не устает благодарить президента. Но что же дальше? Омбудсмен Павел Астахов сообщил «КП», что не собирается заниматься делом, считая его «внутрисемейным». Хорошенькое «внутрисесмейное», когда бывший муж закрывает жену в кутузку, а дочь – в интернат. Это – семья?! В прошлом году Уари избил Машу, и она позвонила в ювенальную службу. И тут до чиновников наконец дошло: бывший муж Натальи – сомнительный папа. Но вместо того, чтобы немедленно связаться с Натальей, бюрократы поспешно умыли руки. Машу сняли с учета в социальных службах. Для них этот ребенок больше не существует. Единственная ниточка связи Маши с мамой оборвалась. По закону они могли видеться только под контролем ювенальных инспекторов. А теперь – все. «21 октября интернаты закрываются на каникулы, - волнуется Наталья, - а Маше некуда пойти. В Париже она никого не знает... И никто не может сказать, где ее искать!»

Дело темное?

Дело тянется – значит, дело темное. Для ясности Наталья повсюду таскает кипу бумаг – сценарий спектакля абсурда – сценарий своей жизни. Доказательства любви к дочери и невиновности. Что когда поджигали дверь Уари, она была дома и говорила по телефону с режиссером, а когда у бывшего мужа «воровали» чековую книжку, она была в Москве на приеме у Волошина.

И поверх всего – последнее письмо дочери.

- Чиновники иногда объясняют свое бездействие тем, что Маша будто не хочет к маме в Россию. Вот письмо: «Дорогая мама! Почему у меня больше нет о тебе новостей? Я себя спрашиваю, почему ты не пришла на последнюю встречу? Я себя спрашиваю, где ты, что с тобой?» Это было в 2006 году, когда вынесли приговор о моем заключении. Бывший муж обвинил меня в поджоге своей двери, когда я подала в Европейский суд. Почему подала? Однажды моя подруга Мирей гуляла по парку, и вдруг увидела, как отец Маши (тогда дочь была у него) с какой-то теткой несет Машу на руках. У нее безжизненно висела голова, она была без сознания. Мирей закричала: «Что вы сделали с ребенком?!» А они, вместо того чтобы остановиться, сказать: «Что вы кричите, ребенок спит», - побежали и скрылись за почтой. Мирей это дико напугало. Она залетела ко мне в квартиру, схватила трубку, стала звонить в полицию. Прошло минут 10, звонок в дверь. Он бросает мне на руки Машу, как пакет, и сбегает. Она без чувств, мы везем ее в госпиталь. Там постановляют: ребенок в коме. Потом судебная экспертиза обнаружила на теле 3-летнего ребенка синяки. После этого мы подали дело в Европейский суд. Уари понял, что ему грозит тюрьма. И он поджег себе дверь. Сейчас мы проделали очень тщательную работу, чтобы доказать, как было фабриковано уголовное дело против меня. Полиция установила, что когда дверь поджигали, я была у себя дома и говорила по телефону с режиссером. Мы готовились к театральному фестивалю. Обвинения рухнули. Тогда Уари вспомнил, что в 2000 году у него на лестничной площадке пропала чековая книжка. Якобы ее принесли из банка и бросили на пороге. А мадам Захарова ее украла. Но я находилась в это время в Москве, в Кремле! Я показала свои интервью за этот период, билет. Разочарованию следователя не было предела. И в своем решении она написала: да, мадам Захарова не украла чековую книжку, но она ее подделала. Я говорю: как можно подделать то, чего у тебя нет на руках? И несмотря даже на этот факт, суд меня приговорил… И в 2006 году мне пришлось уехать в Россию.

- Где все эти годы была Маша?

- Бывший муж настаивал на том, чтобы держать ребенка в приюте. Он никогда не испытывал к ней никаких чувств. Его задача была не платить алименты. Он же уже платил алименты 4 детям от первого брака. Когда мы женились, он скрыл от меня причины первого развода. Все обнаружилось потом. Я узнала, что он употреблял наркотики, у него была любовница-наркоманка, он оставил жену с четырьмя детьми, суд запретил ему видеть детей в течение целого года. Почему? Например, он забирал их на выходные. Старшая, Матильда, была четырехлетняя. Он ее запирал ночью в комнате и уходил на дискотеку. Ребенок просыпался, чтобы попить, - папы нет. Ребенок плачет, соседи стучат в дверь… Когда ей уже было 16, она приезжала к нам и я удивлялась: почему она боится спать без света... Другим двум дочерям (одной было 7, другой 5) он в платье вырезал дырки, пачкал лица грязью и сажал при входе на рынок продавать полевые цветы. А сам сидел в кафе напротив, пил пиво и говорил друзьям: «Сейчас у меня еще будут деньги на выпивку». Соседи говорили матери о том, что ее дети цветочки на рынке продают в лохмотьях… Вы понимаете, что ему было плевать на страдания Маши. В тюрьмах, в санчасти я общалась с наркоманками. Я пыталась выяснить, что за психология у людей, которые употребляют наркотики. Они мне сказали: «Героин умеет ждать». То есть сначала человек сажает детей попрошайничать у рынка, а потом он превращается в чудовище…

При свидетелях

Все разговоры Маши с Натальей происходили при свидетелях. Вот что говорит один из них: «Маша разговаривала со своей матерью очень тепло и нежно. Она сказала, что ей рассказали, что ее мама сделала очень большую глупость, и что из-за этого она была приговорена к тюрьме. Наталья Захарова ответила своей дочери, что она была противозаконно обвинена, и попросила Патрика подойти к телефону. Он признался, что очень сожалеет, что Маша с мамой разлучены, что он не знал, к чему приведет эта ужасная система социальных служб. Он четко дал понять, что жалеет о приговоре к тюрьме Натальи Захаровой. На что Захарова ответила: тем не менее, это ты меня оклеветал перед французским судом, чтобы себя защитить. Тогда, оправдываясь, Патрик Уари ответил: «Это ошибка моих адвокатов, которые меня настроили против тебя, и мне прилепили, что я против тебя завел это уголовное дело». Наталья Захарова попросила свою дочь простить своего отца. Потом Патрик Уари пообещал ей, что он отпустит Машу на каникулы в Москву и, насколько я понял, до сих пор этого сделано не было. Я знаю, насколько важны эти новые элементы для судьбы Маши и Натальи Захаровой, поэтому я свидетельствую…».

Либерте, эгалите, фратерните…

Наталья показывает мне переписку уголовного следователя с судьей, которую удалось раздобыть ее адвокатам. Я хорошо понимаю по-французски:

«Спасибо тебе за то, что ты делаешь для Уари. Его адвокат в курсе, что я подтасовал факты, или, вернее, ты…» - пишет следователь.

В России суд принял решение о восстановлении родительских прав Натальи. Зажав решение в руке, она вернулась в Париж. И тут ее арестовали. И забрали во «Флери-Мерожис» - одну из самых страшных тюрем во Франции. Она умирала от голода и воспаления легких, но выжила ради Маши.

- Вы заболели воспалением легких. В итоге врача к вам допустили?

- Не только воспаление легких, я перестала спать. Я написала порядка 30 просьб, чтобы меня принял врач. Ты пишешь записку, кладешь надсмотрщице… Но когда меня приняла врач, она ничем не смогла помочь. Она сказала: «Сажать вас на какие-то сильнодействующие медикаменты я не хочу, потому что вы привыкните и потом не будете спать. Воспаление легких лечить – это надо ехать, делать снимки… Надо ехать в тюремной машине, которая не отапливается». А меня не было колготок вообще. С голыми ногами в минус 10-15, в тапочках, потому что у меня сняли сапоги, меня везли в летних тапочках. Я 4 месяца проходила в этих тапочках, пока моя подруга русско-французского происхождения не передала мне кроссовки.

Отрывок из дневника Натальи Захаровой о французской тюрьме:

«Здесь можно умереть преспокойно».

«4 февраля, суббота, тюрьма. Сегодня ночь была самая страшная. Лютый холод в камере. До такой степени, что я, спящая в пальто, в шапке, брюках, под одеялом, проснулась оттого, что у меня отмерзли плечи. Больше мне натянуть на себя было нечего, мне ничего не оставалось, как включить горячую воду в кране, чтобы от пара «нагреть» хоть чуть-чуть камеру. Так меня научила одна заключенная. Перед окном летало большое количество вранья и несколько прекрасных белых чаек. И в голову пришла чеховская Нина Заречная: «Я – чайка, я – чайка». Нет, я актриса, играющая Чехова и сидящая во французской тюрьме вместе с убийцами, воровками, торговцами наркотиками, проститутками, за любовь к своей дочери. Холод был такой лютый, что у меня тряслись все внутренности, и страшно было в желудке – мне накануне сделали операцию. После 5-часового ужина, всегда «вегетарианского» - зеленый горошек размороженный и листья салата, никакого чая, ни воды, ни сока, - в желудке абсолютная пустота и есть нечего. Печенье, булочки, которые я заказала еще неделю назад, так и не появились. Электрический чайник (стоит 10 евро), тоже заказанный, не принесли. Из-за этого я не могу принимать никакие медикаменты, так как не знаю названия, выписанные мне московским врачом. Потому у меня невыносимая боль в желудке. Список номеров, по которым я могу звонить в Москву, до сих пор не подписан шефом тюрьмы. Может быть, потому что там был номер телефона Минюста РФ и Франции. Они очень настоятельно просили меня указать должность и имя чиновника французского министерства юстиции. И после этого список почему-то до сих пор не подписан. К тому же телефон прослушивается, об этом меня предупредили заключенные. Вчера не было никаких новостей от посольства. Ночью вдруг какая-то тетка стала кричать в камеру и тарабанить в дверь, чтобы открыли. Мгновенно все проснулись и тоже зачем-то, поддержку что ли, стали колотить в двери, а соседка через стену стучала ручкой в дверь. Спросонья я очень испугалась, и сердце бешено заныло, болит от этого, и шок до сих пор. Теперь буду спать, что ли, с бумажными салфетками в ушах. Заснуть больше не могла и стала вдруг задыхаться. Мне казалось, что камера стала сужаться, сужаться, сужаться, и я подумала, что если, например, будет пожар или что-то другое, ведь все побегут, а нас здесь оставят, в камерах, погибать. Мне казалось, что я в какой-то бетонной могиле.

Одна заключенная рассказала, что в камере дисциплинарной, куда ее за провинность посадили, по-нашему говоря, в карцер, нет отопления, на полу валяется матрас, низкий столик, привинченный к полу, и такой же табурет. Нет ни окон, ни света. Свет включался тогда, когда надо было взглянуть на нее в глазок. Могут оставить в карцере от 1 до 45 дней. Кстати, красивые картинки камер в гиде под названием веселым «Я в тюрьме» не имеют и близко ничего общего. Моя «камера» со сгнившей штукатуркой, осыпавшейся давным-давно, из-под которой выглядывает трех цветов старая штукатурка и с потолка сыпется постоянно на маленький столик, прикрученный к стене, на котором я обедаю. До сих пор не получила никаких писем от адвоката. С утра на прогулке позвонила ей, но она сказала, что ничего так и не получала. Я оставила сообщение Орлову, послу России во Франции, чтобы он приехал, просила, чтобы привезли одежду. Никакого ответа не было. На прогулку еле-еле вылезла, шаталась от слабости, совсем нечего есть и очень болит желудок. Все, что заказала и за что заплатила, не привозят.

Опять внимательно прочитала гид заключенного. Все вранье, в реальности ничего не соответствует действительности. Даже врача, который обязан принимать, мне сегодня не вызвали. Нет врача в субботу. Сказали: ждите до понедельника.

В этой тюрьме можно умереть абсолютно преспокойно. Я знаю, что за то, что я здесь, когда-нибудь люди, виновные в этом, ответят. Я постоянно пишу все, что происходит, вижу и записываю. Вчера на траве лежала большая дохлая ворона, а незадолго до этого по двору ходила тюремная кошка, страшная, высохшая, похожая на выстиранную меховую шапку. Она, видимо, и пообедала этой вороной. Здесь четыре типа птиц: черные большие вороны, разношерстные голуби, сороки очень красивые, но их совсем мало, и прекрасные большие чайки. Видимо, недалеко здесь есть озеро. Все птицы сидят отдельно, рядом, но никто не перемешивается.

С трудом двигаю ногами и, не выдержав, легла на скамейку. Попросила заключенных позвонить Орлову, сказать, что мне очень плохо. Лежала, уткнувшись в воротник, дрожала от холода и смотрела на серые пухлые облака и тюремную ограду. Негритянки дозвонились и оставили послу сообщение о том, что очень плохо себя чувствует их русская соотечественница. После прогулки я еле-еле плелась в камеру, не могла дышать, в сердце торчала острая игла. Я все время думаю о Маше, как мне ее не хватает сейчас – улыбки, поддержки. А что с ней, моей крошкой, так и не знаю. Потом ко мне подошла Шанталь. Она такого же возраста, как и Жаклин. Я думаю, что было бы с моей Жаклин, если бы она очутилась в тюрьме? Шанталь сидит в камере, где на окнах железные решетки и окно смотрит на стену. Даже пенсионеры в этой стране не защищены ни от чего. Какие-то заключенные колотят снова в дверь, как сумасшедшие – карандашом, ногами и мисками, прямо рядом со мной. Это та девица, которую сажали в карцер. Смотрели с Шанталь, она шла рядом, а я висела на ее руке, так как очень кружилась голова, молодых девчонок-убийц. Насон (это имя), переделенного в женщину и танцевавшего вертляво-развратно, когда она шла перед нами. Я думаю: вот она, нынешняя Франция. И Шанталь как будто прочитала мои мысли, сказала: я даже не знаю, что теперь такое Франция. Потом к нам подсела темнокожая, с розовыми бровями и навыкате глазами наркоманка. Она всегда очень быстро ходит и нервозно разговаривает. И вдруг вытащила откуда-то пакетик печенья и протянула мне 4 штучки: на, поешь. Я набросилась на эти печенюшки с жадностью и была очень тронута ее жестом, она ведь меня даже совсем не знала, просто видела, как я лежала почти без сознания на скамейке. Здесь заключенные гораздо человечнее, чем надсмотрщицы и тюремная администрация.

Вечером заключенные приоткрывают окна и перекрикиваются между собой, все курят в камерах - гашиш, а что и покрепче. Вечером слышен голос надзирателя мужской тюрьмы. Это прямо рядом с окном Шанталь. Что ей ужасно слышать тяжело».

«…Девочка, на которую я смотрела, думая все время о Маше… 23-летняя, маленькая, худенькая, с большими странными черными глазами, убившая свою бабушку, которая была против ее окружения. Ванесса с громким крикливым голосом, которая постоянно сидит в карцере, осталась после прогулки и подожгла дерево. Надсмотрщицы вызвали шестерых охранников, и на глазах у них Ванесса чиркнула себя острой бритвой по венам и, показывая кровь, кричала, что она не может здесь больше находиться, потому что ей не дают свидания с семьей, с близкими, не дают ей получать письма и т.д. Охрана тюрьмы тащила ее за руки и за ноги, и все заключенные в окнах, которые выходили во двор, орали, свистели, стучали так, что было слышно даже здесь, на нашей стороне тюрьмы. Вены Ванессе заклеили пластырем и повели в карцер.

Я тут же стала думать о Маше: где она, что с ней. Сначала французская юстиция лишает детей родителей, делая из них сирот, потом доводит их до преступлений, а потом сажает в тюрьму, причем получая еще за это деньги – премиальные, большие пенсии. И не догадываясь, что завтра эти дети могут убить их самих или их детей. К тому же совершенно очевидно, что тюрьма не меняет сознание людей, попавших сюда, к тому же она их часто не ужасает, потому что они здесь сидят не первый раз и знают, что скоро выйдут, надо немножко подождать. А людей, которые их обслуживают, чернокожих, даже не считают за людей, тем более судей, которым нет никакого дела и никакого интереса до таких, как эта Ванесса или моя Маша».

«Я хочу, чтобы он сдох!»

- В 2010 году Уари с судьей вытягивали у Маши письменный отказ от матери. Маша не подписала. Ей было 15. Она сказала судье об отце: «Я хочу, чтобы он сдох». В голове не укладывается, как надо было измываться, чтобы ребенок сказал такие вещи… - говорит Наталья.

…А у меня другое не укладывается в голове: прекрасная Франция, доброжелательная и сердечная, колыбель гуманистической психологии, которая утверждает на весь мир: связь детей с родителями нерасторжима!.. И эта Франция уже 66 лет растит у себя на груди чудовище по имени ювенальная юстиция.

Я позвонила во все инстанции, которые могли бы помочь Наталье: в европейский отдел МИД, в посольство России там, в посольство Франции тут, еще куда-то, уже не помню. И либо слушала автоответчик, либо чиновники через секретарей передавали мне, что невероятно заняты и «позвоните лучше на следующей неделе». Если механизм хорошо отлажен, то неважно, из чего он состоит – из металлических деталек или из людей...

Карательная опека

Хотя что Франция… Подобные искажения реальности – сплошь и рядом в странах с «цивилизованным» подходом к правам человека. Под них, кстати, очень трогательно косит Россия, ужесточая государственную систему «защиты детей».

- Да, у нас как таковой ювенальной юстиции нет. Но есть карательная опека, - рассказывает правозащитник Марина Поняхина. - В Москве участились случаи, когда сотрудники опеки заявляют, что инвалидам не положено детей иметь, или «у вас чистенько, но бедненько», «у вас нет фруктов, нет ежедневно молочных продуктов в холодильнике». И поэтому детям будет комфортнее жить в приюте. Либо многодетной семье дают комнату в общежитии в Нижегородской области, через месяц приходят, отлично зная, что у семьи нет денег на ремонт, и говорят, что в таких условиях жить нельзя (а комната только что была ими же и выдана, государственными чиновниками), и изымают детей. С помощью суда люди отвоевывают своих детей, тратят деньги, теряют работу часто, потому что приходится проводить время в судах. Наталья Вячиславна говорила, что 500 евро стоит одно письмо составить... Люди мечутся между судом и приютом. Часто приюты не разрешается посещать без разрешения органов опеки. Многие люди, которые сталкиваются с органами опеки, просто боятся. Уже дошло до того, что многодетные семьи боятся вызывать даже «Скорую помощь» ребенку. У нас есть такая история, причем не одна, когда люди вызывают «Скорую помощь», лежат в больнице, у одной девочки рак крови обнаружен. И спустя два дня после выписки опека выносит постановление изъять ребенка. Спустя неделю после этого ребенка изымают. К сожалению, многие из чиновников склонны это рассматривать как частное дело семьи. Нашей ассоциации известна одна история, в которую очень сложно поверить. Когда сотрудник органов опеки выбирала себе детишек, на ее взгляд, беззащитных мам, разрешала им их докармливать до какого-то определенного возраста, а потом этих детей изымала. И так она сама создала себе многодетную семью. У нее четверо детей, взятых под опеку. За это она получает приличные деньги как опекун, они ее все называют тетей, ни один из этих детей, несмотря на малый возраст, когда она их взяла, не называет ее мамой. И последнего ребенка она разрешила маме до двух лет докормить грудью, а потом совершенно спокойно изъяла. Она, не скрывая, рассказывает это в своих кругах. То есть закон у нас позволяет это делать! Или, вместо того чтобы наказать преступницу и давать деньги в детдом, у нас говорят: детям так плохо в детдоме, давайте его усыновлять в Америку, в Италию, во Францию. Недавно Лавров подписал соглашение с Америкой о контроле над усыновленными детьми. После этого подписания 7-летнего мальчика забили до смерти американские родители и сказали: он сам бился головой о стенку. Ребенок не может себя убить в 7 лет, стуча о стенку головой. Он может плакать, биться головой, но убить себя невозможно. Ребенок был избит. Надо, чтобы чиновники, отвечающие за нашу безопасность, за сохранение семьи, не говорили, что это частное дело, а чтобы они нас защищали. Потому что роль мужчины – охранять дом, защищать, а роль женщины – воспитывать детей. А у нас получается, что женщина и воспитывает детей, и защищает.