Михаил Задорнов: «Легче представить себе хрюкающего соловья, чем Леню чиновником»

О Филатове Михаилу Задорнову хочется рассказывать долго и много. А как иначе? Повстречался с ним писатель сатирик еще в юности, вместе они пережили так необходимые в жизни каждого человека «университеты». Широта и многообразие талантов этого актера бездонна, так что Задорнов в этой дневниковой записи лишь штрихами обозначил личность Филатова. «Чтобы помнили»…

ФИЛАТОВ С ДРЕССИРОВАННЫМИ РИЖАНАМИ

В Рижском политехническом институте тоже была команда КВН. Целый год я считался ее капитаном. Слыл остряком среди сокурсников. Научился играть в преферанс, пить пиво, готовить цыпленка "табака", ни в чем не уступать родителям, бренчать на гитаре и напевать уголовные песни тем, у кого нет слуха, отсыпаться после бессонных ночей на лекциях, подперев подбородок карандашом, чтобы не падала голова, в позе "профессор, я вас внимательно слушаю", еще научился круто щелкать жвачкой, надувать ею шарики, стрелять на улице сигареты, когда нет денег их купить, танцевать с девушками, не спотыкаясь от волнения, что сейчас споткнусь… Да, чуть не забыл, играть в настольный теннис левой рукой! Это позволяло неплохо зарабатывать летом в домах отдыха, где частенько отдыхающие играли на деньги. В таких случаях, заманивая противника, я разминался левой рукой, и когда тот, видя, что я не очень опасный соперник, соглашался сыграть на рубль или два, я перекладывал ракетку в правую руку. Спорить было бесполезно, поскольку мы не оговаривали условия, какой рукой я буду играть. Наконец, я научился разливать бутылку водки по булькам с завязанными глазами на равные доли по стаканам.

Заслуженный артист РСФСР Леонид Филатов выступает на благотворительном вечере памяти В. Высоцкого

Фото: РИА Новости

Словом, учиться в Риге вначале мне показалось даже интересно. Пока в очередной раз на очередные зимние каникулы в Ригу не приехал Володя. На этот раз он приехал не один. С ним приехали "подивиться" прибалтийскому лоскутку цивилизованной жизни на западном краю необъятной совдепии его новые друзья -студенты Щукинского театрального училища: Борис Галкин – бывший рижанин, теперь известный режиссер и актер, Леня Филатов – будущий поэт, кинорежиссер и актер Театра на Таганке и… я не мог поверить своим глазам… – Наташа Варлей!

Я еще не знал тогда, что Филатов пишет стихи, а Володька сочиняет на его стихи музыку. Зато Варлей уже знали все! Несмотря на то что она училась всего лишь на третьем курсе, она уже снялась в "Кавказской пленнице". Филатов был не на шутку в нее влюблен и посвящал ей стихи. Володя и Боря были влюблены в нее тайно и никому об этом не говорили. Как раз в эти дни в нашей школе проходил традиционный вечер встречи с выпускниками. Мы завалились на него всей нашей компанией вместе с Варлей! В школе случился переполох. Но не сразу. Сначала Наташу никто не узнал. Это понятно. Никому в голову не могло прийти, что сама Варлей без помощи Вицина, Никулина и Моргунова заглянет в нашу очень среднюю школу. Теперь я этот эффект знаю. Стоит появиться в театре, в концертном зале или на каком-нибудь модном столичном вечере, сразу начнут общелкивать фотоаппаратами, просить автографы... А наденешь кепочку, поедешь в метро, никто внимания не обратит. Кто-то присмотрится, как бы споткнется взглядом, а потом отвернется, мол, надо же такое причудилось?! Видимо, перебрал вчера.

Режиссер-постановщик фильма "Сукины дети" Леонид Филатов во время съемок

Фото: РИА Новости

Так случилось и с Наташей на вечере встречи. Сначала всем показалось, что почудилось. Но потом Вовка шепнул, кому надо, естественно, по секрету, что это Варлей, добавив: "Только ты никому не говори, чтобы переполоха не было!". Через пять минут в школе начался переполох. С тех пор я навсегда усвоил правило, которым пользовался всю оставшуюся жизнь: если хочешь, чтобы о чем-то узнали все, шепни об этом кому-нибудь по секрету на ухо и попроси никому не говорить! Вокруг нас собралась вся школа вместе с учителями, истопником, комендантом и сторожем.

Нас и без того уважали с Вовкой в школе. Наши рекорды: его по бегу, мой по прыжкам в высоту – еще несколько лет красовались после того, как мы окончили школу, на доске школьных рекордов. Но в этот вечер о них никто не вспоминал. Мы же были знакомы с самой Варлей! Это был рекорд рекордов! "Значит, мы и вправду их неплохо учили! – возгордились учителя. – Раз с ними задружилась Кавказская пленница".

Конечно, столичных гостей вызвали на сцену. Филатов читал свои стихи, Боря Галкин – стихи Есенина, Володя пел песни, сочиненные на стихи Лени. Поскольку Боря и Володя были рижанами, а Филатова фамилия в то время была известна во всем мире благодаря дрессировщику диких зверей, это импровизированное выступление Качан назвал: «Филатов с дрессированными рижанами!"

Потом Варлей рассказывала, как ее несколько раз на съемках неудачно воровали Никулин, Вицин и Моргунов. Надо же, они выступали на той самой сцене, где мы с Вовкой имели успех с "Ходоками к Ленину". Я смотрел в эти дни на своих новых друзей и понимал, что если я останусь учиться в Риге, то засохну. От Вовкиных новых друзей шла необыкновенная энергия свежести. После общения с ними казалось, будто окунулся в живую воду. Мечта о Москве раскрутилась с новой силой, как освобожденная пружина. Словно она дремала в коме, а теперь ожила. У мечты снова появился пульс. Я твердо решил во что бы то ни стало пробиться в Москву.

ГУРУ

Моим учителем на какое-то время, как у Качана и у Галкина, стал Леня Филатов. Леня, как и мой отец, мыслил широкоформатно. Как и отец, он не подчинялся тем взглядам, которые в нас вдалбливали советской колотушкой. Он всегда высказывал свое личное мнение. И мнение это, как у поэта, рождалось в его сердце, а не в голове. Его мысли были формулировками его ощущений.

Леня научил меня понимать кино как искусство, а не как заснятый сюжет. Он знал, где, в каком закрытом кинотеатре Москвы, по какому абонементу будут показывать западный, не идущий широким экраном фильм. И мы ради очередного шедевра улетали на метро на край Москвы. О кино он знал столько же, сколько Дерсу Узала об Уссурийском крае. Феллини, Де Сика, Антониони… Все эти новые для меня слова я узнал впервые от него. Фильмы, которые мы не могли посмотреть в кино, Леня мне пересказывал. Причем пересказывал так образно, красочно и метафорично, что, когда после его пересказа я посмотрел фильм "Сладкая жизнь", я был разочарован Феллини. И сожалел, что фильмы гениального итальянского режиссера люди не могут почувствовать в пересказе Филатова. Умозрительно созерцающему Феллини, Леня добавлял нашего российского пыла, темперамента и остроумия!

Конечно, все не без греха. И он был человеком со всеми присущими нам слабостями. Любил выпить, опохмелиться, далеко не мудро отстаивал в споре свою точку зрения – мог даже подраться! Довольно часто мог в споре обидеть человека, съязвить так, что тот становился его врагом на всю жизнь. Про одного из очень гордых, звездящих артистов, например, сказал, что тот напоминает ему описавшегося беркута. А еще в Лене было то, что есть далеко не в каждом, – пружина! Есть такое выражение у инженеров "заневоленная пружина". Вроде и пружина, но заневолена. Не может поэтому раскрутиться.

Большинство людей в Советском Союзе напоминало заневоленные пружины, а Леня был пружиной раскручивающейся. Он не признавал неволи души. Он был прежде всего поэтом, а потом уже актером и режиссером. Стихи словно копились у него в душе, а потом от переизбытка поэтического давления, дабы организм не взорвался, прорывались на бумагу. Леня, как и Пушкин, мог разговаривать рифмами. Бывало в компаниях на спор импровизировал стихами. Это был настоящий фокус! Позже, когда на сцене конферансье стали играть со зрителями в буриме, меня этот трюк уже не удивлял. Подобные буриме для Лени были не сложнее, чем для Толстого написать поздравительную открытку с днем рождения.

Я понимаю, что большинство поклонников актера Леонида Филатова узнали его как поэта после того, как он написал "Сказку о стрельце". Я же полюбил его стихи со студенческих лет. В его рифмах не было банальных песенных глупостей: кровь – любовь, ты – цветы, да – звезда, туда – сюда, тогда – когда, зад – назад, ботинки – полуботинки… Леня писал, подражая Пушкину, в том смысле, что сидел на стуле так же, как великий поэт, поджав под себя правую ногу. Он не выдавливал, не вымучивал из себя стихи, они, повторяю, случались у него сами. Причем, так легко, что я начинал верить, будто именно в этой поджатой ноге кроется секрет поэтического мастерства. Помню, как Наташа Варлей объявила, что выходит замуж за известного артиста Николая Бурляева. Ревнуя, Леня только на мгновение присел в позу пушкинского вдохновения и тут же подскочил со словами:

Из Коли жизнь ключом бурляет,

Она ж варляет дурака!

Благодаря Лене, Пушкин и у нас стал главным авторитетом! Извините, забыл, в наше время это неприлично звучит, поэтому уточняю – поэтическим авторитетом! Любая биография Пушкина, написанная любым его биографом, становилась для нас Евангелием. Единственное, что уже тогда огорчало, многие критики начали писать целые труды, приводя в них доказательства измены Натали Гончаровой своему мужу. Эти критики вели себя так, словно были следователями, а не литературоведами и собирали досье на провинившегося поэта. Мы еще не знали в то время, что критики – это несостоявшиеся писатели, поэты, композиторы, художники… Не важно кто! Главное, несостоявшиеся. Поэтому, унижая недосягаемое, они оправдывают свое несовершенство. И журналисты любят унижать людей известных и принижать их, поскольку, только принизив незаурядность, заурядность может с ней сравняться.

Мы же без всяких доказательств знали, что Пушкину жена не изменяла. Почему? Да потому, что он Пушкин! Еще нам казалось, что и нам не будут никогда изменять жены хотя бы за то, что мы любим Пушкина!

И самое главное, Леня продолжал в позе пушкинского вдохновения, поджав под себя правую ногу, писать стихи. Даже не верится, что стихи «Мгновения тишины» были написаны за тридцать лет до развала нашего «необъятного и нерушимого». Задолго до первых конкурсов красавиц, до Чечни, до гибели Высоцкого, Листьева и многих других поэтов.

Неужто же наши боги не вправе и не вольны

Потребовать от эпохи мгновения тишины?

Коротенького, как выстрел.

Пронзительного, как крик.

И сколько забытых истин открылось бы в этот миг?

И сколько бы дам прекрасных не переродилось в дур?

И сколько бы пуль напрасных не вылетело из дул?

И сколько б Наполеонов замешкалось крикнуть «пли»?

И сколько бы опаленных не рухнуло в ковыли!

И сколько бы наглых пешек не выбилось из хвоста?

И сколько бы наших певчих сумело дожить до ста?

Леонид Филатов (стоит) в роли Филимонова, Валентин Гафт (слева) в роли Одинокова, Ольга Волкова (в центре, сидит) в роли Суровой и Александр Ширвиндт (справа) в роли Мясоедова на съемках художественного фильма «Забытая мелодия для флейты» режиссера Эльдар

Фото: РИА Новости

КЛОПЫ И ЮМОР

"Филатов с дрессированными рижанами" снимали две комнаты в коммунальной полуподвальной квартире. Про такие квартиры говорили – многонаселенные. Пол-этажа – одна квартира! По-моему, мои друзья даже не знали всех соседей. Окна выходили на тротуар. Поэтому гости часто заходили через окно. Леня предложил на подоконнике положить половик.

В комнатах было довольно просторно. Но не за счет объема помещения, а за счет отсутствия мебели. Один двуспальный матрас в углу, и круглый деревянный стол, и пять гвоздей, вбитых в стенку у двери вместо вешалки. Вот и весь мебельный гарнитур, который оставила хозяйка. Стол был изъеден древесными жучками. Одну ножку – не знаю, почему она казалась жучкам аппетитнее других – они сгрызли снизу особенно. Когда за этот стол садились, он припадал на одну ногу, как солдат, вернувшийся с войны. На матрасе спали по очереди. Или он доставался тому, у кого – и такое иногда случалось, правда, не часто – на ночь оставалась девушка.

Еще кроме древесных жучков в этом доме водились мыши, тараканы и клопы. Да, еще блохи, которые кусались так, что мы их называли даже не кусачками, а пассатижами. Полный советский букет домашних животных. Клопы жили под обоями. По ночам ползали под ними и тревожно шуршали. От этого звука тому, кто в него вслушивался, становилось не по себе и снились фильмы ужасов. Клопы были нежирные, а точнее, голодные. Поживиться и разжиреть в этом доме им было не на ком, поскольку весь дом напоминал бомжеубежище.

Я не знаю уровень развития клопов в цивилизованных, зажиточных странах – никогда не сталкивался с ними – но неустренная, полуголодная жизнь в нашей стране развила их смекалку не менее, чем у всех, живших в Советском Союзе. Например, когда мои друзья решили старый матрас сменить на свежую тахту, а чтобы клопы не заселили ее, поставили ножками в консервные банки с водой, клопы – такого от них никто не ожидал – сообразили выползать ночью из-под обоев, забираться на потолок и оттуда пикировать на спящего. Единственно, кого они всем на удивление не мучили таким пикированием, это Филатова. Как бы брезговали им. Сам Леня объяснил почему: слишком он худой и костлявый! Упав на него с потолка, любой клоп мог получить сотрясение мозга.

Я завидовал остроумию Лени. Однажды в разговоре о советской цензуре он пошутил так, что я не сразу понял, что он вообще пошутил:

– В кабинете КГБ, откуда руководят цензурой, надо повесить такой лозунг-призыв: "Души прекрасные порывы!" Естественно, с восклицательным знаком, чтобы звучало как приказ.

Еще он быстро включился в нашу с Вовкой игру в эстрадные "уродии":

– Художник, который подарил своей любимой девушке миллион алых роз, весьма странный тип. Во-первых, мало того что продал свой дом, еще и свой кров продал. У него что, дом был отдельно от крова? Или, поскольку художник был грузином, эту песню надо петь с грузинским акцентом, тогда, поскольку грузины мягкий знак не произносят, получается, что он свою кровь продал – донором был. А во-вторых, какая с его стороны бестактность подарить любимой женщине миллион роз?! Это же четное число!

Сегодня вспоминая те юношеские годы, я думаю, если бы мне предложили их еще раз прожить, я бы согласился и на древесных жучков, и на матрас в углу, и половик на подоконнике… Единственное, не согласился бы только на количество застолий и пьянок. Эх, если бы была такая возможность редактировать свою жизнь по воспоминаниям. И Леня бы еще был жив, и мы с Вовкой не дарили теперь друг другу на дни рождения лекарства и пищевые добавки. И до сих пор бы обсуждали чаще прочитанные по вечерам новые книги, чем утренние свежие симптомы.

Это ж сколько надо было иметь здоровья в закромах организма, чтобы пить каждый вечер! Пили в общежитиях, в скверах на скамеечках, в гостях, кафе, пельменных, рюмочных… Нам казалось тогда, что мы гусары, а оказалось, что просто пьяницы!

Однажды Боря Галкин, который особенно гусарил: носил белые рубашки с распахнутыми воротами, свободные, широченные свитера, не теснящие гусарскую душу, пылко и задорно, извините за каламбур, пел песни на стихи Дениса Давыдова, так однажды заразил кого-то из гостящих в их коммунальной квартире сокурсников, что тот объявил: "Я могу, как гусар, выпить бутылку "Солнцедара" на подоконнике". На это Леня весьма разумно, желая обуздать его, заметил: "Гусары "Солнцедар" не пили". Но сокурсник замечание пропустил мимо ушей и полез в окно. Слава богу, это было окно их полуподвальной квартиры, и подоконник от тротуара возвышался не более, чем ступенька, упав с которой можно было в худшем случае разбить бутылку или потерять очки.

Однако нет худа без добра. Я уверен, что пьянство в советской молодежи развивало чувство юмора гораздо энергичней, чем наркотики у современной. Почему? Потому что наутро нельзя было относиться без юмора к тому, что наделал по пьянке вечером.

Как можно было не расхохотаться, когда Леня, который курил больше остальных, поутру, после очередной попойки проснулся, трезвея, потянулся за яблоком, откусил его и инстинктивно стряхнул с него указательным пальцем пепел?

На похмелье всегда хотелось шутить! Помню, Вовка, опять-таки утром, налил себе стакан кефира, который, как говорили в народе, на втором месте после рассола "кто оттягиват". Он сидел на стуле, предвкушая скорое счастье, и глядел на стакан с кефиром, как на живую воду. Глядел мечтательно, с упоением и надеждой. В это время на матрасе проснулся Леня, увидел, как Вовка застыл на мгновение в этой мечтательной позе – а на руке у Вовки, в которой он держал стакан с кефиром, были часы – и тут же сообразив, спросил:

– Вовка, сколько сейчас времени?

Качан посмотрел на часы, не угадав своей еще мутной, невыспатой головой, в чем подкол. Руку он повернул, кефир вылился ему на брюки! Шутка получилась незамысловатая, почти детская, зато все веселились! Кроме, конечно, Качана.

Позже, в своих многочисленных путешествиях, в том числе по южным странам, мне приходилось пробовать анашу. Ну как было, к примеру, не попробовать ее на четырех тысячах метрах в горах Тибета? В том краю анаша вообще не считается у местных жителей наркотиком. До появления европейцев они не знали, что курить ее безнравственно. Писатель, в отличие от хирурга, может все проверять на себе.

Вывод, который я сделал после нескольких затяжек анашой, оказался весьма удивительным даже для меня: "Радость от бутылки "Жигулевского" пива, выпитой солнечным утром на скамеечке в каком-нибудь московском скверике, сильнее, чем "добить пяточку" в высокогорье Тибета. Может, поэтому советские служащие в особом расположении духа и тянулись по утрам перед работой во всевозможные закусочные и рюмочные. Именно в одном из пивбаров одним похмельным утром Леня высказал фразу, которая стала этаким маячком моей будущей творческой жизни по абсурдности и парадоксальности: «Это только наш человек может прибежать утром в бар и потребовать от бармена: "Дайте мне скорее сто грамм чего-нибудь покрепче, мне немедленно надо протрезветь!"»

ПОЛЕНОВСКИЙ ДВОРИК И 90-60-90

О моей дружбе с театралами я часто рассказывал на переменах между лекциями своим технарям-сокурсникам. Рассказывал так, что вокруг меня кружками собирались студенты. Как нынче на мини-митинги. Меня, как и в школе, стали считать остряком и весельчаком. Говорили, что с такими рассказами надо выступать на сцене. А как-то раз я действительно задумался: "Вот бы так рассказывать о том, что видишь, на сцене, и чтобы зрители за это еще платили деньги". Практически на какое-то мгновение я заглянул в свое будущее.

Особенно всем нравился мой рассказ о том, как однажды в нашей щукинской компании – меня щукинцы уже считали за своего – мы очутились в московском дворике. Чудном, поленовско-саврасовском, с тропинками, точь-в-точь как на полотнах передвижников в Третьяковской галерее. Не хватало только грачей, хотя весна уже обозначилась капающими сосульками и струйками, стекающими с грязно-снежных обочин. Но грачи не прилетели, они еще только вылетели. Мы разложили на скамеечке хлебушек белый – двенадцать копеек за батон, сырки "Дружба" – четырнадцать копеек за штуку, запивочка-лимонадик – тридцать копеек за бутылку... И вдруг… из подъезда вышла девушка. Ну такая красавица, о которой нам с нашими плавлеными сырками было так же далеко, как хряку до нейрохирурга. Мы заворожено уставились на нее.

В то время не было слова "модель", которое объяснило бы сразу внешность девушки, поэтому описать ее надо подробнее. Высотные ноги, коротенькое кожаное пальто… Такие кожаные пальто в Советском Союзе считались такой же редкостью, как теперь "бентли" в Нижнем Тагиле. В талии пальто стягивал кожаный поясок, отчего фигура девушки напоминала песочные часы. Особенно сексуально выглядели на ней кожаные лаковые сапоги выше колен. Даже в журналах мод мы не видели таких, потому что журнал мод мы в то время не видели вообще. На весь Советский Союз издавался только один иностранный журнал мод, который назывался весьма настораживающе, "Burda". Бурды в нашей жизни и без этого хватало. Откуда она такая нарисовалась в этом дворике имени памяти крепостного права? Сверху песочные часы венчали длинные распущенные волосы. Ее прическе больше всего подходил банальнейший штамп, который часто встречался в прозе у писателей-графоманов, "волосы водопадом стекали на ее стройные плечи". Она прошла по дворику, словно по подиуму, не обращая на нас никакого внимания. Она словно находилась в верхних слоях не только общества, но и атмосферы. Пропарила над нами. Да и что, собственно, ей было разглядывать – плавленые сырки по четырнадцать копеек? От несоответствия моменту мы сами сморщились, как эти сырки. И вдруг, глядя на эту уходящую от нас в грезы и в сны девушку, Филатов сказал: "А ведь и она, мужики, кому-то осточертела!"

– Давайте за это и выпьем! – подхватил Ленину мысль очнувшийся от гипноза Боря Галкин.

С тех пор каждый раз, когда я видел моделеобразных, невыносимо гордых, смотрящих поверх себя на всех мужиков, молодых, напоминающих гусениц женщин, я вспоминал эту филатовскую фразу. И мне каждый раз становилось улыбчивее, и поленовский дворик озорно подмигивал мне из моего гусарского прошлого.

НИКОГДА НЕ ИЗМЕНЯЛ СВОЕМУ ТАЛАНТУ

Мы не были с Лёней закадычными друзьями. Дружили «через Володьку». Хотя щукинцы считали меня своим, я все равно оставался для них театралов-профессионалов непонятной боковухой из параллельного мира технарей и самодеятельности.

После того, как Филатова приняли в самый популярный, самый диссидентский, а потому, как мы считали, и самый передовой «Театр на Таганке», мы виделись редко. Лёня первым из нас добился успеха. И какого! Он играл на одной сцене с самим Высоцким!

Заметные роли в нашумевших спектаклях, мгновенный успех в кино… Еще сочинял пародии на известных поэтов, продолжал писать стихи… Его начали узнавать на улицах, о чем мечтает каждый артист. Все чаще приглашали на концерты. Филатов считался «изюминкой» любого концерта. А потом он написал «Сказку о стрельце! Написал быстро, легко, озорно… Как будто только на миг присел в позу поэтического вдохновения. Никто из нас даже не знал, что он ее писал. Такое ощущение, что для него эта сказка была неким поэтическим баловством между репетициями, съемками и концертами. Я помню, как Вовка – ему первому Леня прочитал сказку у себя на кухне – позвонил мне и сказал:

- Леня сочинил шедевр! Это… это… на уровне пьес Шварца! Может, даже и лучше!

Его голос дрожал от восторга. Не в силах сдержать свои чувства, зачитал мне прямо по телефону фрагменты сказки.

В последние годы Советской власти, наше Отечество только дважды всенародно влюблялось в поэтов. В Высоцкого за его песни и в Филатова за его сказку. Конечно, популярность была у многих и поэтов, и у текстовиков-попсовиков, но послойная – у каждого свой слой фанов. Высоцкого и Филатова любили поголовно. Потому что попса и эстрада конструировали свои песни во имя успеха умом, а Высоцкий и Филатов сочиняли от души. Ни тот, ни другой никогда не думали, сколько они получат денег, когда им «сочинялось». А еще, я думаю, успех Лениной сказки в том, что он написал ее в нашем народном, русском, скоморошеском стиле, по которому, сам того не осознавая, хромосомно соскучился сбитый с толку западным шоу-бизнесом российский народ, исторически ценивший всегда больше шутов, чем проповедников. В отличие от проповедников и политиков, шуты никогда не врали! Вот и Леня никогда не врал. И никогда не изменял своему таланту.

Конечно, он был знаком в жизни со многими известными людьми в верхах Но, несмотря на самые выгодные знакомства, никогда у него не возникало мысли стать бизнесменом или пойти в политику. Лёня был одним из тех немногих оставшихся у нас интеллигентных людей, которые никогда бы не бросили свое любимое дело ни за какие вагоны с нефтью или баллоны с сжиженным газом. Я не представляю Лёню депутатом, который устраивает чьи-то дела, за это получает «откаты». Для настоящего таланта откаты, оффшоры и маржи унизительны.

Талантливым человеком руководит сердце, бездарным – желудок. У Лени никогда голова не подчинялась желудку. Талантливым людям свойственна гордость, бездарным – гордыня! Он никогда не унижался перед деньгами. Никогда не гонялся за ними. Поэтому, они сами за ним гонялись. Я никогда не слышал, чтобы он жаловался, что ему мало платят. Ему всегда хватало. Потому что ему не надо было ничего из того лишнего, что в древности у наших предков называлось «жиром». «Жир» всегда заземлял талант. Не давал ему парить над осредненным обывателем. Трудно представить себе Лёню, который выпрашивает деньги у спонсора на свою книжку, или возглавляет жюри конкурса красавиц «Мисс компромисс», или в ювелирном магазине выбирает себе печатку с изумрудом на безымянный палец…

Несмотря на то, что Леня был глубоко верующим человеком, он никогда бы не надел на шею золотой крест с бриллиантами, потому что понимал, что этим он не только себя унижает, но и Творца! Вроде как его принимают за творца, а за пахана-торгаша, которого можно расположить к себе «ювелиркой». Никто никогда не видел Леню на презентации гламурных журналов, типа «Беверли хилз», или на открытии бутика «Последние носки от Кавали». Легче представить себе хрюкающего соловья, чем Леню на посту председателя какого-нибудь акционерного общества. Леня никогда бы не допустил такой ошибки, какую допустил Миша Евдокимов. Ему бы в голову не пришло обменять радость творческого процесса на унизительно-бестворческую губернаторскую суету.

Леня был настоящим «творянином»! Все модные нынче слова «лизинги», «консалтинги», «корпорейшины», «ассоциэйшишы», «брендинги», «адвайзинги», «шопинги» были для него лишь поводом для пародии. Слово «олигарх» он произносил всегда с улыбкой и никогда не расстилался перед теми, кто считает себя сильными мира сего. Скажем, на вечерах, где собиралось много не только людей творческих, но и политиков и бизнесменов, он никогда не искал взглядом нужного ему чиновника или банкира, чтобы засвидетельствовать почтение, не заявлялся на похороны известного человека, чтобы «засветиться» или встретиться с кем-то из недосягаемых олигархов, который обещал появиться на этих похоронах и, тем самым, превратить их в «крутые». Истинным авторитетом для Лени всегда был только талант, даже, если он носил в дождливую погоду галоши, надетые на кроссовки. Леня научил меня никогда не изменять самому любимому человеку – себе!