Михаил Горевой: «Часто современный театр, это дрянь, разрушающая человеческую душу»

Перед премьерой нового фильма «Бодибилдер» (в прокате с 7 апреля) на радио «Комсомольская правда» мы поговорили с исполнителем одной из главных ролей Михаилом Горевым.

Фото: кадр из фильма

Перед премьерой нового фильма «Бодибилдер» (в прокате с 7 апреля) на радио «Комсомольская правда» мы поговорили с исполнителем одной из главных ролей Михаилом Горевым. Одним из немногих наших актеров, которые популярны и востребованы в Голливуде.

«Выдуманная страна»

- Михаил, в апреле на экраны выходит фильм «Бодибилдер», но я знаю, что его начали презентовать еще в 2020 году. Почему так долго его держали?

- Ну, у нас времена тяжелые, сложные, небывалые. Вот я живу уже 50 с лишним лет и впервые нахожусь вот в таких обстоятельствах, два года этого ковида, конечно, вышибли всех из ритма. Мы начинали картину еще в те времена, когда кино – это была отдельная история, очень скрупулезная, очень дотошная. Ведь кино – искусство изобразительное, это не я сказал, это Ромм сказал, с ним не поспоришь. Наша задача какая? Пробраться в душу зрителя и натворить там «делов». Вопрос – что ты там натворишь? Нужно, чтобы вы нам поверили, а вот тогда уже на этой территории можно построить сады прекрасные. Но можно и наломать таких дров, что навсегда душу человеческую оставит во мраке и ужасе.

Поэтому крайне важно быть настоящими актерами и понимать, что ты делаешь.

Актер Михаил Горевой.

Фото: Александр ШПАКОВСКИЙ

- Но в этом фильме вашим партнером как раз был непрофессиональный актер?

- Да, в главной роли нашей картины снялся Денис Семенихин. Он не артист, он спортсмен, бодибилдер. Но при этом человек очень деликатный, пытливый и нежный в смысле отношения к профессии, к делу, которое он делает. Он мелкими шажками, короткими перебежками вползал в профессию. Вот он как раз понимал ответственность. Постоянно просил меня помочь и объяснить.

- Действие фильма происходит в современной России?

- Нет, это какая-то выдуманная страна. Коррупция есть в любой стране мира, но у нас, на постсоветском пространстве, все это выражено ярче. Появились молодые государства, которые очертя голову пытаются пройти ту историю, которую другие государства проходили за сотни лет. Так и должно быть, все правильно. Но в нашем фильме коррупция достигает совершенно демонических размеров. Мой герой – это талантливый врач, ученый, который изобретает универсальное лекарство. Тут есть, конечно, некая мистика, волшебство. Это лекарство лечит от всех болезней, стимулирует жизнь человеческую. И, разумеется, медицинским компаниям это невыгодно, они слетят с рынка.

- А вы уже видели фильм целиком или на премьере его увидите?

- Нет, целиком я не видел. Я видел мои куски, которые озвучивал. И было много вариантов, потому что режиссер Андрей Грачев человек яркий, экспрессивный, и он крутил, вертел. Сам он, кстати, бывший бодибилдер, но он и доктор. То есть тот самый человек, который и сценарий написал, и придумал эту историю, и снял это как режиссер. Вот такой универсальный солдат, которые сейчас и нужны в нашей профессии.

«Лабораторные работы над жизнью»

- В 80-е, 90-е году многие увлекались бодибилдингом. Вас это увлечение не захватило в те годы?

- Спортом я занимался, только когда маленький был. Отец мой, полковник Генштаба Советской Армии, готовил меня к карьере офицера. Начал заниматься боксом для поступления в суворовское училище, но получил травму, и она не позволила мне не только стать офицером, но и вообще служить в армии. С тех пор спорт перестал для меня существовать. Это мое, так сказать, личное переживание. Но я понял, что это судьба, бог, провидение (кто как называет это), я был нужен в другом качестве, у меня другое предназначение. Потому что как только я вышел из больницы, мама купила мне билет, я пошел в театр – и пропал.

- Сколько лет вам было?

- Мне было 14 лет, и тогда началась моя другая жизнь. Причем вот так, по щелчку, сразу.

- Что вы тогда смотрели?

- Давали спектакль «Варшавская мелодия» в Театре миниатюр. После этого я стал осваивать Театр Ленинского комсомола, причем через всякие подвалы, через какие-то крыши мы туда пролезали. Я стал одержим театром, я заболел, что называется, светлой болезнью. И вот до сих пор не вылечился, болею. И отсюда мое четкое знание о предназначении, о том, что мы приходим сюда не просто так, а с какой-то задачей. Я могу часами разговаривать на эту тему. Эта моя возможность такого разговора – результат собственного изучения, мои лабораторные работы над собой в течение жизни. Самое интересное, что у нас в жизни, это работа над собой. Если у Станиславского работа актера над собой, то здесь работа человека над своей жизнью.

Кадр из фильма "Бодибилдер"

- Кто оценивает эту работу?

- Эта профессия, с одной стороны, интимная, а с другой стороны, публичная. Есть оценка зрителя, и приглашения, когда тебя зовут большие художники. Но лучше всех ты сам знаешь, чего стоишь. Я говорю про себя. По настоящему гамбургскому, такому глубинному счету. Себя не обманешь. Ты знаешь, где ты обосрался. Ты являешься первым оценщиком, самым для себя важным. Есть мама у меня, которая у меня профессиональный зритель. Сын.

- Родственники, наверное, не всегда объективны в оценках?

- Они были вынуждены ходить на мои спектакли. Но они ходят не только на мои. Понятно, что они меня любят. Но я к себе объективен. Если честно - очень тяжело смотреть на себя в зеркало. Особенно в моем возрасте. Это молодые артисты подпрыгивают до потолка. Я уже иначе смотрю на себя. Я не все свои работы в кино смотрю. Их у меня много. Одних названий – сотни полторы. А, например, в сериале «Легавый» - 32 серии. Я не всегда готов посмотреть, страшноватенько бывает.

«Мурахи размером с таракана»

- Во многих странах мира, в США, например, вообще нет институтского актерского образования. И ничего, справляются. Где правильнее, на ваш взгляд, готовят актеров?

- Американская школа иная, английская, французская – у каждого Абрама своя программа. Я могу говорить о нашей школе, о четырех годах вдохновенной, серьезной работы.

Я закончил Школу-студию МХАТ в 1987 году. И продолжаю учиться каждый день. И это наука по изучению человеческого духа. А результаты этого изучения мы используем на практике, с живыми людьми, приходящими к нам в зал. Люди раскрывают свою душу как олимпийку: Горевой, давай, я же пришел, денег заплатил. Сделай нам хорошо. Что он хочет? Он хочет получить это переживание, он пришел за массажем души. Мы производим духовную работу на открытой душе.

Я прямо ору уже много лет: ответственность, братцы! Нельзя в эту душу ссать, срать и прочие жидкости выделять. К сожалению, нынешнее театральное искусство передергивает, как шулер. Мы изучаем жизнь человеческого духа и пользуемся результатами. Мы с душой работаем. А многие чуть-чуть перемещают прицел и начинают изучать жизнь человеческого брюха, человеческого бздеха. То, что сейчас очень часто и много превозносится как современный театр, это дрянь, разрушающая человеческую душу. А человек не очень разбирается.

- Вам ответят, что есть халтура и не халтура.

- Нет. А как ты определишь? Как определял это Олег Николаевич Ефремов? Его спросили: как различить хороший и плохой театр? Он сказал просто: есть мурашки или нет. Есть ли отклик, сопереживание, сострадание, сочувствие. Ты бьешь в зрителя своей темой, своей ролью, своим талантом. Твой первый ход – ты бьешь в него. Если ты хорош, то зритель, поверив тебе, открывшись, начинает соучаствовать, отдавать тебе. И тогда происходит то, о чем говорил Евстигнеев, а от говорил об этой вольтовой дуге, об этом кольце, которое начинает работать. Взаимообмен энергией, духовным знанием, вибрацией.

Кадр из фильма "Бодибилдер"

Сидит человек, и вдруг он рыдает, вдруг у него мурахи размером с таракана. Что это такое? За это человек платит. А потом выходит из зала: я ничего не понял, но боже, как это круто! Над вымыслом слезами… Это сродни тому, что должны делать священники.

- Вам скажут, что это новое прочтение, попытка «отряхнуть пыль»...

- Так ведь никто не говорит, что нужно делать так, как делали Островского во времена Островского. Время идет, меняются ритмы, меняются костюмы. Но при этом, когда экспериментаторы берут Островского, Пушкина, Гоголя... Ведь это все мои друзья! Я с ними постоянно нахожусь в контакте. А их берут и вдруг снимают со всех штаны. Или вдруг начинают дядьку переодевать в тетку. Нету этого у Островского! Ты хочешь такое? Напиши свою пьесу. На нее никто не пойдет. А то ты берешь Пушкина, который умер, извращаешь его. Чудовищные вещи творятся.

- Соглашусь.

- А Пушкин умер очень достойно. Ему в живот попала пуля. Он жутко мучился, это очень больно. Причем не такая пуля как сейчас, а кусок железа в живот. А он еще жил. И морошки захотел, а денег не было. Какая-то сволочь современная берет и устраивает гадость, мерзость, а Пушкин за себя постоять не может. И я буду драться за него. Потому что Пушкин мне друг. Есть вещи, которые делать нельзя. Он, сука, так видит! Ты дальше носа своего не видишь. Ты понюхай, чем пахнет то, что ты видишь!

«Мои награды - в званиях»

- Михаил, с театром проще, актер сразу видит, что получилось. А в кино столько халтуры.. Вы, когда видите, что сценарий слабоват, отказываетесь? Или стараетесь на вынести, сделать из него что-то достойное?

- Это моя профессия, я ею зарабатываю на хлеб. Я кормлю семью, у меня дети, внуки. И я люблю это делать. Я одержим, это моя страсть. Отбери у меня это – месяца три проживу. А дальше зачахну, и кирдык мне придет.

Когда поступает предложение, я понимаю приблизительно, с чем имею дело. Мне нужно зарабатывать, но есть вещи, на которые я не пойду. Для меня есть три обстоятельства в профессии. Роль, качество роли, ее навар, вкус. А еще деньги и слава. Для меня, прежде всего, интересна сама роль. Насколько она вкусная. Деньги и слава – потом. Мне все вот эти погремушки – народные, заслуженные, инородные. Смешно.

- Говорят, что актер – это инструмент в руках режиссера. Или актер все равно важнее?

- Я не знаю, какими весами можно взвесить, кто важнее. Нет таких весов. Мы имеем дело с нематериальными ценностями. Я ставил спектакль со студентами своими, он не против абортов, скорее, за жизнь. драматичный спектакль. Дядьки большие ходили, шмыгали носами. И вдруг ко мне подбегает девочка лет шестнадцати, я ее знать не знаю. Утыкается мне носом в грудь, обхватывает руками, смотрит на меня снизу и говорит: Михаил Витальевич, клянусь, обещаю вам, никогда в жизни аборта не сделаю. И больше я в жизни ее не видел. Вот мощность.

Или мы были в Екатеринбурге. У меня свой театр. Я отутюжил страну со своими спектаклями взад-вперед за четверть века моего театра. Мы бываем в городах через несколько лет. Приехали в Екатеринбург раз уже десятый. Встречается мне пара после спектакля. У нас Харатьян, Балуев – обязательно фотосессия 15 минут. Пара подходит и говорит: спасибо, Михаил, мы к вам приходили десять лет назад на спектакль «Люди и мыши». А сейчас детей привели на этот же спектакль. Так что вот мои награды.

Кадр из фильма "Бодибилдер"

«Один язык с Томом Хэнксом»

- Вам довольно часто достаются роли злодеев, негодяев, не переживаете из-за этого?

- Нет, не переживаю. Злодея играть интереснее, он сложнее, он многогранней. Герой-любовник любит и любит. А злодею нужно придумать целый план!

Как я с этим живу? Научился уже. Расскажу один свой опыт. За несколько месяцев до пандемии я играл профессора Соколова, того самого питерского расчленителя. Мне предложили сыграть эту историю где-то через месяц-полтора после того, как ое убил девочку. Каждый день все только об этом и говорили. Но делали реконструкцию, и я согласился. Я не понимаю, как можно отказаться от такого предложения? Я в своей жизни сыграл и Гитлера, в «Красном призраке».

- Играть Соколова, наверное, дикая психологическая нагрузка?

- Я столкнулся с удивительной вещью. У меня была уйма материала для изучения этого героя. Я вечерами садился и смотрел весь этот ужас. Натягивая на себя, приближая к себе этого персонажа. И я так в него влез, присвоил, что у меня начало очень неплохо получаться. И вот тут начались вещи, которые я раньше не испытывал. Это коллективное бессознательное, эта воронка, которая находилась над этим персонажем, начала меня засасывать и атаковать с невероятной силой. Мощность этой атаки, всеобщая ненависть к этому персонажу была такой, ох…

Мы стали бороться с этой ролью. Он меня начал засасывать как в болото. В конце шестого дня съемок я понимал, что мне хана. И я заболел, три недели не мог встать. Это был удар такой мощности. Все связано мощнейшими энергетическими потоками, так что ничего даром не дается.

- Вы снимались в крутейших зарубежных фильмах. Легко работать с голливудскими звездами?

- Мне невероятно повезло. Я знаю английский язык, выучил со страху. Уже больше двадцати лет снимаюсь в разных проектах в разных странах. В фильме «Шпионский мост» моими партнерами были Том Хэнкс и Райан Рейнолдс. В первый день пришел, познакомился со Спилбергом. Захожу в гримерку, а Хэнкс уже заканчивает работу. У него лежит мокрое полотенце. Нас представляют: «Вот Майкл». Хэнкс сразу: «О, привет, здорово! Слушай, завтра у нас тяжелая сцена. Я не весь текст знаю. Можешь приехать ко мне в гостишку порепетировать?» «А чего, можно? – говорю. - Ты меня дуришь. Хорошо, конечно, приеду».

Приезжаю. Пентхаус в Берлине. Хэнкс: «Ну чего, по пивку?» «Давай». Несколько фраз, несколько слов, и ты на языке, буквально на запахе, на вибрации уже свой. И вот на этом уровне он прекрасно понимает, кто перед ним. Я четко знаю, кто со мной. Какого уровня артист. Мы начинаем репетировать. Мы спецы. Это то же самое, как если бы канадского хоккеиста и нашего взять. Они сразу друг друга поймут. Мы две недели плотно работали с Томом.

Не знаю, может ли это делать любой актер. Начинающий – вряд ли. Ему нужно погрызть, попотеть, поплакать, посдавать кровь. Это кровавая профессия. Она связана с кровью, слезами и прочими человеческими категориями. Это очень тонкая профессия. Ее нельзя взвесить, понюхать, измерить. С другой стороны, это мощность такая, что может либо на всю жизнь тебя проклясть, либо на всю жизнь дать тебе вдохновенный путь в свет.

Массаж души – вот что это.